[emerald]

Название: Большой побег
Автор: emerald, tigrjonok
Фандом: гугенотская трилогия Дюма, фильм "История игрушек. Большой побег"
Размер: миди
Пейринг/Персонажи: Шико, Генрих III, Келюс, Шомберг, д'Эпернон, Можирон, герцог Майеннский, герцог Неверский, Анна Ягеллонка
Категория: джен
Жанр: юмор
Рейтинг: от G до PG-13
Краткое содержание: о том, как Генрих Валуа стал королем Польши, и о том, как он перестал им быть.
Задание: фильм "История игрушек: Большой побег"
Предупреждение: история - это гвоздь, на который мы вешаем свою картину. И география - тоже.
Примечание: всё, что сделал предъявитель сего, сделано без получения материальной выгоды и без посягательства на авторское право
Написано на ФБ-2012 за команду Дюма.

Его королевское высочество, Александр-Эдуард-Генрих де Валуа, герцог Ангулемский, Орлеанский, Анжуйский, Бурбонский и Овернский, генерал-интендант Франции, предавался меланхолии.

– Шико, – сказал он томным голосом, – мне скучно.

Шико покосился за окно, где полным ходом шла осада Ла-Рошели, и ничего не ответил. За время осады Генрих был ранен только один раз, и то легко, так что он имел полное право жаловаться на скуку.

Миньоны, лежавшие на бархатных подушках, лениво подтвердили, что им тоже очень-очень скучно.

– Меня никто не любит, – продолжил безутешный принц.

Миньоны, не вставая с пола, выразили желание умереть за своего повелителя, если потребуется.

– Мой брат меня не любит, – уточнил Генрих. – Он не желает меня видеть. Он сослал меня на эту войну с гугенотами. Когда он был ребенком, то у него не было никого ближе меня, а теперь он вырос, и я ему надоел! Я – словно старая игрушка, которую отправили на чердак. Пустой, пыльный, заросший паутиной чердак. Там я и проведу всю свою жизнь, медленно покрываясь плесенью, и в конце концов меня съедят мыши.

– Ваша матушка, я думаю, пошлет вам какую-нибудь кошку, – предположил Шико.

Генрих грустно улыбнулся.

– Моя матушка не любит моих друзей.

– У женщин, даже у самых лучших, бывают свои необъяснимые причуды, – согласился Шико. – Как можно смотреть, скажем, на д’Эпернона и не испытывать горячего желания его усыновить? Уму непостижимо!

– Мария Клевская вышла замуж и не ответила на мое последнее письмо, – с горечью продолжил Генрих. – Эта женщина разбила мне сердце.

Келюс в знак сочувствия поцеловал ему руку.

– Я несчастлив во Франции, Шико.

– Попробуй пообедать, сын мой, ты увидишь, тебе станет легче.

– Решено! Я буду польским королем!

Шико посмотрел на миньонов с упреком.

– Неблагодарные придворные! Ваш принц сошел с ума, а вы молчите!

– Польша – прекрасная страна, – сказал Можирон наставительно. – Край настоящих мужчин!

– Значит, вам там делать нечего.

– О красоте польских дам ходят легенды.

– Возможно, но ко мне эти легенды почему-то ни разу не заходили.

– Польские леса простираются на три дня пути.

– Я не хожу по грибы так далеко.

– А какая там охота! Медведи, лоси, дикие быки!

Шико с подозрением взглянул на Генриха.

– Сын мой, я с удовольствием посмотрю на то, как Можирона съест медведь или затопчет дикий бык, но зачем ехать для этого в Польшу? В Лувре есть собственный зверинец.

– Поляки ждут меня, – величественно сказал Генрих. – Они жаждут видеть меня своим королем.

– Откуда ты знаешь, они ведь не говорят по-французски?

– Они написали мне письмо на латыни.

Шико схватился за голову.

– Какое письмо, на какой латыни? Сын мой, попроси Келюса вышить у себя на штанах географическую карту, может быть, тогда ты соблаговолишь на нее посмотреть. В Польше холодно. Ты утонешь в сугробе!

– Видели бы вы, какие соболя на польских послах, – завистливо отозвался д’Эпернон.

– В холодной стране может не быть вина, вы об этом подумали?

– Поляки очень богаты, – вмешался Шомберг, – а где есть деньги, там есть и все остальное.

– Франция тоже не бедная страна, насколько я заметил. Зачем возить анжуйское вино так далеко? Оно может испортиться в дороге. Не лучше ли остаться там, где виноград зреет прямо у тебя под боком?

– Лучше быть первым в деревне, чем вторым в Риме, – с ученым видом процитировал Генрих.

– Юлий Цезарь был великий человек, однако, заметь, он не говорил, что лучше быть королем Польши, чем королем Франции. Ты, сын мой, я смотрю, решил перейти на латынь, чтобы поляки тебя лучше понимали? Что ты будешь делать, если окажется, что там говорят только по-польски?

Генрих снисходительно улыбнулся.

– Шико, согласись, что это крайне неправдоподобно.


* * *

В тот самый день, когда кортеж герцога Анжуйского торжественно выехал из Парижа через ворота Сен-Дени, одинокий всадник, закутанный в плащ, покинул город через ворота Сент-Оноре и поскакал на юг по Орлеанской дороге.

За несколько дней до отъезда Генриха в Польшу Шико внезапно почувствовал, что самый воздух Парижа ему опротивел. К тому же, он предполагал, что чем дальше от него герцог Анжуйский, тем ближе к нему будут кредиторы, и решил, что будет нелишним переместить себя и свой кошелек на несколько десятков лье южнее.

– Чего, собственно, я боюсь? – спросил он сам себя, когда Париж остался далеко позади. – Почему бы ему и не стать королем Польши? Нет ничего дурного в том, чтобы быть королем, особенно если твои подданные тебя любят, а подданные моего Генриха, похоже, от него в восторге. Что плохого они ему сделают? Конечно, они захотят его женить… – на этом месте Шико засмеялся. – Что ж, пусть попробуют. Не завидую я королеве, которой придется соперничать с Келюсом. Нет, с Генрихом будет все хорошо.

Дойдя до этого утешительного пункта в своих рассуждениях, Шико пришпорил свою лошадь.

– Однако, – спросил он сам себя, – если в этой польской авантюре все действительно так радужно, почему я не поехал вместе с ними? Возможно, еще не поздно передумать?
Королевский кортеж едет медленно, я догоню его к концу дня. Воображаю, как удивится Генрих и какую рожу скорчит д’Эпернон.

Шико натянул поводья.

– Да, – пробормотал он, – но тогда мне придется ехать в Польшу. Ничего не имею против Польши, должно быть, чудесная страна, особенно когда ты в ней король, но мне-то корону никто не предлагает. Уехать из Франции… быть может, навсегда…

Его лошадь начала объедать придорожные кусты.

– Вот мудрое животное, – сказал себе Шико. – Когда не знаешь, что делать, надо обедать. А поскольку я не лошадь и листвой не питаюсь, то мне стоит доехать до какого-нибудь города и найти там харчевню.

Если бы вино в харчевне оказалось плохим, а еда невкусной, то, вероятно, Шико повернул бы свою лошадь мордой к северу и пустился бы догонять своего Генриха. Но так как и то, и другое было превосходным, то Шико, выйдя из харчевни, направился дальше на юг. Две бутылки анжуйского вина убедили его в том, что Генрих прекрасно обойдется без него, а он – без Генриха.

Вино постепенно выветрилось, но решение Шико осталось неизменным даже несколько дней спустя, когда он приехал в Орлеан. И, вероятно, он последовал бы дальше на юг, если бы в орлеанском соборе Святого креста его глазам не предстало бы дивное видение.
Лицо видения было густо набелено, над маленькими глазками изгибались тонкие черные брови, на сморщенных щеках пылал румянец, поверх впалых губ была нарисована карминовая улыбка. На фиолетовом платье не было живого места от кружев, лент, искусственных цветов и жемчужин.

– Прекрасная полячка сегодня принарядилась, – насмешливо прошипел кто-то за плечом Шико.

– Полячка? – переспросил он, невольно вздрогнув.

– Княгиня Сангушко. Она была фрейлиной польской королевы, и сама вышла замуж за поляка, но потом сбежала от него во Францию. Сумасшедшая старуха.

Шико твердо решил держаться от княгини подальше, и, видимо, чтобы получше исполнить свое намерение, после окончания службы подал ей святую воду.

– Я вас не знаю, – резко сказала княгиня, и Шико заметил, что в ее голосе слышен скорее итальянский, чем польский акцент.

– Вы не можете меня знать, сударыня, – ответил он с поклоном, – я проездом в вашем прекрасном городе. Мой повелитель стал польским королем, я остался без места, так что…

Он не договорил. Княгиня вцепилась ему в руку с такой силой, что, казалась, поцарапала кость.

– Проводите меня до дома, – велела она.

Шико повиновался. По дороге старуха начала хихикать, жеманиться, закрывать лицо веером и бросать на своего провожатого убийственные взгляды. Встречные прохожие смеялись им в лицо и отпускали шуточки. В другое время Шико посмеялся бы вместе с ними, но теперь ему было страшно: княгиня, улыбаясь и кокетничая, все так же крепко сжимала его руку.

«Прекрасная полячка» жила на соседней улице, в мрачном особняке, окруженном высоким забором. Подойдя к калитке, Шико остановился: на мгновение ему показалось, что если он войдет в этот дом, то уже не выйдет оттуда никогда. Старая княгиня заметила его колебания и усмехнулась.

– Вы любите своего принца? – спросила она тихо.

Шико молча кивнул и последовал за ней.

– Вам сказали, что я полька, – продолжила она, зайдя в дом. – Они невежды, я родом из Милана. Я приехала в Польшу вместе с Боной Сфорца, когда император Карл выдал ее за польского короля Сигизмунда. У нее было двенадцать фрейлин, нас называли «куколки королевы Боны». Теперь осталась только я одна.

– Вы спросили, люблю ли я своего принца…

– Да, потому что вы должны поехать в Польшу и увезти его оттуда.

Шико молча опустился в кресло.

– Ваш Генрих дурак. Чего он только не обещал полякам: разрешил им восставать, если они будут недовольны, – а польская шляхта всегда недовольна! – обещал содержать армию за свой счет, послать французский флот на Балтику и, наконец, воевать с Иваном Грозным. Вы хотя бы знаете, кто такой Иван Грозный?

– Нет, но это неважно. Генрих держит слово только до тех пор, пока ему это выгодно, это у него от матери.

– Его заставят, не беспокойтесь. Королева Бона умела заставлять людей делать то, что она хочет, это какое-то старинное литовское колдовство. Она правила сначала за мужа, а потом за сына, и оба полностью подчинялись ей. Только один раз сын ослушался ее, один раз. Он женился на Варваре Радзивилл, женился тайно, Бона ничего не знала. А когда узнала, Варвара сразу умерла. Не от яда, нет. А король больше никогда не перечил своей матери.

– Да, – задумчиво сказал Шико, – но королева Бона, насколько я знаю, умерла.

– Но перед смертью она поведала все свои секреты дочери. Теперь Анна Ягеллонка заставляет людей делать то, что она хочет.

Княгиня сняла с шеи золотой медальон и протянула Шико.

– Если окажетесь в Вавельском замке, передайте ей это.


* * *

Для коронации Генрих заказал себе три костюма по самой последней парижской моде: из золотой парчи для помазания в соборе, из белого шелка для торжественного приема и из пурпурного бархата для ужина. Скептики могли бы заметить, что Генрих уехал из Парижа несколько месяцев назад, так что его представления о последней парижской моде несколько устарели. На это будущий польский король, вероятно, ответил бы, что, насколько ему известно, последняя парижская мода всегда находится там же, где он сам.

Польша оказала ему самый роскошный прием. Он еле добрался до Кракова: каждый польский магнат, чье поместье находилось на пути следования короля, считал своим долгом зазвать кортеж Генриха к себе и закатить по этому поводу трехдневный пир. Через две недели Шомберг, стараясь не двигать головой, шепотом спросил:

– Здесь всегда столько пьют, сир?

– Не может быть, – оптимистично ответил Генрих, – они бы уже все умерли.

Огорчало его только одно: он не мог выговорить название страны, королем которой готовился стать. Он попытался было упражняться произносить слова «Речь Посполитая» по утрам, но с похмелья это оказалось особенно невыносимо. С другой стороны, по вечерам, во время пиров, Генрих выговаривал эти слова совершенно непринужденно, но поляки почему-то его совсем не понимали. Говорить просто «Польша» оказалось, по словам его польской свиты, «неполитично», потому что в непроизносимую Речь Посполитую входила еще и Литва.

Города нового королевства Генриха тоже обладали какими-то возмутительными названиями.

– Познань, – терпеливо повторял князь Ежи Бжегский. – Щецин. Быдгощ. Лодзь. Ленчица.

Излишне говорить, что самого Ежи Генрих называл «принц Жорж».

Однако коронация должна была пройти на латыни, и Генрих твердо надеялся блистать. Его свита также постаралась не посрамить честь Франции. Особенно величественный вид имел герцог Майеннский, одетый в розовый бархат, затканный золотыми дроздами.

Перед отъездом в Польшу как-то само получилось, что к свите Генриха добавились два герцога – Майеннский и Неверский. Против черноусого и круглолицего Лудовико Гонзага Генрих ничего не имел: герцог был женат на Генриетте, сестре обожаемой Марии Клевской. Майенн, с другой стороны, был братом совсем не обожаемого Генриха де Гиза. Впрочем, Майенн вел себя прилично, много пил, еще больше ел, добродушно улыбался миньонам и при каждом удобном случае норовил обнять короля. Еще одно ритуальное объятие он совершил прямо перед выездом на коронацию, и Генрих едва не задохнулся в его розовом брюхе.

Жители Кракова приветствовали своего короля радостными криками, а тот приветливо улыбался им со спины белой лошади. К сожалению (а может быть, к счастью), краковчане выражали свои верноподданнические чувства по-польски, и Генрих не понимал, что именно они говорят.

– А который из них король? Тот толстый?

– Нет, дура, который весь в золоте, как Ченстоховская икона.

– Гляди, гляди, у короля в ухе серьга! Как у бабы!

– Сам ты баба, это чтоб богатство свое показать. Смотри, жемчужина какая!

– Чудно-то как, братцы, девица – и верхом. Да еще, гляди-ка, и при сабле.

– Какая ж это девица, она с усами. Такая поцелует – век не опомнишься.

– Дух-то какой от нашего короля, ровно как от цветочной лавки! Сразу видно – благородный господин.

У входа с кафедральный собор Святых Станислава и Вацлава произошла небольшая неприятность: наперерез кортежу кинулся какой-то человек с бумагами в руках, сунул эти бумаги Генриху под нос и закричал:

– Ты обещал, король, подписывай!

Генрих иногда с беспокойством думал, что наобещал полякам много лишнего. Однако он был сыном своей матери и полагал, что обещанного три года ждут. Он взял из рук просителя (в котором узнал одного из гостеприимных магнатов) бумаги, подписал их и милостиво улыбнулся.

В соборе он опустился на колени перед архиепископом Гнезненским и шепотом спросил его по-французски:

– Что такое я подписал, отец мой?

– Свободу вероисповеданий, Ваше Величество, – неодобрительным шепотом ответил архиепископ.

Генрих нахмурился. Такой подлости от своих новых подданных он никак не ожидал.

– Мне говорили, что у вас нет гугенотов, – сердито прошипел он.

– Гугенотов нет, – успокоил его архиепископ. – А кальвинисты есть.

И с этими словами он увенчал Генриха короной Болеслава Храброго.


* * *

Пир в честь коронации затянулся почти до утра, и, когда новоявленный польский король наконец смог удалиться в свои покои, за окнами Вавельского замка уже брезжил рассвет. Оказавшись у себя в спальне, Генрих бессильно опустился в кресло и внимательно вгляделся в лица своих миньонов. Келюс мрачно подкручивал усы, Шомберг сживал в руке эфес своей шпаги, д’Эпернон хмурился, и только Можирон чему-то загадочно улыбался.

– Я предупреждал, что это плохая идея, – начал д’Эпернон.

– Ты предупреждал? – изумился Келюс.

– Да, именно я. И что, ты хочешь сказать, что я был неправ?

– Все не так уж плохо… – попытался сказать Можирон.

Генрих попытался улыбнуться.

– Да, Можирон прав, все не так уж и плохо. Я не думаю, что мои подданные убивают друг друга во время каждого королевского ужина, должно быть, это была просто досадная случайность. Надеюсь, что мне удастся смягчить здешние нравы. Например, я завтра же велю, чтобы к моему столу больше не подавали водку.

– И вилки, – вставил Шомберг.

– Что?

– Эти серебряные трезубцы, которые лежали возле каждого блюда, называются вилки. Достаточно того, что поляки приходят на пир с оружием, незачем им еще и раздавать острые предметы за столом. Дикий обычай.

– Поляки ими едят, – вмешался Можирон.

– Как это? – изумился Келюс. – Вместо ножей? Но этой штучкой ничего нельзя отрезать.

– Вместо рук. На вилку накалывают еду…

– Я не знаю насчет еды, но лично мне чуть не выкололи глаз.

– А по-моему, это очень элегантный обычай, и руки не пачкаются.

– Да, конечно, когда выкалываешь кому-то глаз, самое главное – не испачкать руки.

– Можирон, – с подозрением спросил д’Эпернон, – а с каких это пор ты так хорошо разбираешься в польских обычаях? Это тебя та хорошенькая блондинка просветила? Как ее, кстати, зовут?

– Пани Эльжбета Сенявская, – стыдливо ответил Можирон.

– Как?!

– Пани Эльжбета Сенявская.

Д’Эпернон обреченно развел руками.

– Вы видите, сир? Мы уже потеряли Можирона. Он ест вилкой, разговаривает по-польски и скоро зарежет Шомберга у вас за ужином.

Генрих утомленно закрыл глаза.

– Я уверен, друзья мои, что это всего-навсего досадное недоразумение, и я непременно приму меры по этому поводу, но завтра… завтра… А сейчас оставьте меня, я хочу спать.

Миньоны, еле слышно переругиваясь, удалились. Генрих вздохнул и прошептал:

– Шико, где ты?

Возможно, на следующий день король действительно запретил бы водку и вилки, однако его отвлекли. За обедом герцог Майеннский спросил, желает ли его величество выбрать подарок своей невесте самостоятельно или доверит это деликатное занятие кому-нибудь из своих приближенных. Если бы за столом был Шико, он гордился бы своим королем: Генрих невозмутимо доел крылышко куропатки, запил вином, недрогнувшей рукой поставил кубок на стол и только затем спросил:

– Моей невесте?

– Да, сир.

– Забавно, я как-то упустил из виду, что у меня есть невеста. И кто же она?

– Принцесса Анна Ягеллонка.

Шомберг, менее сдержанный, чем его король, поперхнулся куском оленины.

– Вот как, – ровным голосом продолжил Генрих. – Скажите, герцог, а кто именно сообщил вам, что эта уважаемая дама – моя невеста?

Майенн растерялся.

– Но, сир… все поляки уверены, что вы женитесь на ней.

– Вот как? Возможно, они также уверены в том, что женщина, которая на четыре года моложе моей матушки, сможет подарить мне наследника. Хотелось бы мне знать, на чем основывается такая завидная уверенность.

Майенн смутился.

– Боюсь, что я неудачно выразился, сир.

– Более чем, – негромко заметил Келюс.

– Поляки уверены, что вы женитесь на принцессе Анне, потому что… гм… сама принцесса Анна считает себя вашей невестой, а Польское королевство – своим приданным.

Генрих вздохнул.

– Как это печально. Прошу вас, герцог, навестите эту даму и объясните ей всю глубину заблуждения, в котором она пребывает. Не забудьте заверить ее в моем глубочайшем почтении.

Майенн прижал обе руки к своему объемистому животу.

– Сир, прошу вас, скажите ей об этом сами. Она может мне не поверить, а если поверит, то будет страшно оскорблена тем, что вы сообщили ей такую деликатную весть через посредника.

– Он боится, что принцесса Анна отрубит ему голову, – шепотом сказал Шомберг д’Эпернону.

– Это невозможно, у него нет шеи.

Генрих вытер руки льняной салфеткой.

– Вы правы, герцог, я сам пойду к ней. Будьте любезны, составьте мне компанию.


* * *

Миньоны томились в приемной, ожидая запершегося в своем кабинете Генриха.

Почти сразу по прибытии в Польшу короля охватила страсть к эпистолярному жанру. Каждый день он писал длиннющие письма королеве-матери – что было хотя бы понятно, – Марии Клевской и Луизе де Водемон – что было обидно, но не слишком неожиданно, – а также многочисленным родственникам и даже «любимому» брату Карлу – что, говоря по чести, уже не лезло ни в какие ворота.

– Мы так скоро забудем, как он выглядит, – пожаловался Келюс.

– Ты преувеличиваешь, мы видим его каждый вечер.

– Каждую ночь, ты хочешь сказать. Ночью много не разглядишь.

– Особенно если пить столько, сколько принято в этой стране.

– Лично я предпочитаю попойки скучнейшим церемониям, так что Генрих тысячу раз прав.

– Возможно, церемонии казались бы королю менее скучными, если бы они велись на понятном языке, – осторожно предположил Можирон.

– Ты мудр, как сам Сократ. Надо устроить реформу местного церемониала. А то я столько пить не в состоянии.

Можирон, успевший при помощи пани Сенявской довольно прилично ознакомиться с польским языком, покраснел и потупился.

– Не получится, – подвел итог неудачной дискуссии Шомберг. – Дождемся восстания шляхты.

Миньоны не очень понимали, что такое «восстание шляхты», о котором говорилось в подписанных Генрихом документах, но все равно дружно содрогнулись.

– Так продолжаться не может, – вернулся к первоначальной теме Келюс. – Сколько можно письма писать?!

– Тем более кровью… – задумчиво протянул Шомберг.

– Что?!

– Мой впечатлительный друг, – ехидно заметил Людовико Гонзага, оторвавшись от письма, которое сосредоточенно читал последние полчаса, – боюсь, вы спутали с кровью красные чернила.

– Где вы тут видели красные чернила?

– Не видел, – охотно согласился Гонзага. – Наверное, государь их все извел.

– Очень правдоподобно, – фыркнул Келюс. – Послушайте, герцог, вы что, заразились от государя его новым… увлечением? Что вы там читаете?

– А вы, я смотрю, заразились от местного дворянства вспыльчивостью и нескромностью. Впрочем, последнее качество и так присутствует у вас в избытке.

– Господа, прошу вас! – поспешил вмешаться Можирон.

– Местная атмосфера плохо на нас влияет, – кивнул Шомберг. – Скоро мы все передеремся, причем за обедом и вилками. А король начнет говорить по-польски и пить свою кровь в знак уважения к подданным.

– Это вряд ли, – спокойно возразил Гонзага, сворачивая письмо и спрыгивая с подоконника. – В Париже такие вольности не одобрят.

– Герцог, вы уверены, что ваш желудок справился со вчерашними возлияниями? – светским тоном осведомился Келюс.

– Вполне. Хотел бы надеяться, что ваш тоже, господин де Келюс. Отправляться в дальний путь с больной головой в высшей степени неразумно.

– На что это вы намекаете?

– В самом деле, господа, давайте возьмем пример с господина Шомберга и переймем у поляков их восхитительную прямоту. Моя дорогая супруга пишет весьма любопытные вещи о том, что происходит в нашей дорогой Франции.

– Хорошо иметь глаза в Париже. Особенно находясь в Польше, – отсалютовал герцогу Можирон.

– Воистину. Герцогиня Неверская сообщает, что король Карл при смерти. Более того, она полагает, что Его Величество покинет наш грешный мир еще до того, как письмо достигнет этих холодных краев. И не сочтите меня хвастуном, но моя дорогая супруга в таких вопросах не ошибается.

Миньоны временно лишились дара речи.

– Как вы полагаете, господа, эта новость – достаточное основания для того, чтобы ослушаться приказа короля и потревожить его уединение?


* * *

Если герцог Гонзага рассчитывал обрадовать или хотя бы удивить короля своими новостями, то он сильно просчитался.

Генрих сидел за столом и, вопреки обыкновению, не писал очередное письмо, а задумчиво вертел в руке кинжал размером с небольшой меч. Не успели вошедшие выразить или хотя бы почувствовать удивление по этому поводу, как король размахнулся и запустил этим кинжалом в висевшую на стене картину.

– Третья пуговица сверху, государь. Поздравляю, – торжественно провозгласил герцог Майеннский, не без усилий вытаскивая оружие и передавая его королю. – Вы выиграли.

Генрих самодовольно улыбнулся и залпом выпил из небольшого бокала какую-то прозрачную жидкость.

– Это то, что я думаю? – потрясенно прошептал д’Эпернон и поежился. От одного вида столь популярного в этой стране крепкого напитка ему вот уже неделю делалось дурно.

– Сомневаюсь, – неуверенно ответил Келюс. – Еще несколько дней назад он собирался запретить этот… напиток. Государь, – прибавил он громче, – простите наше вторжение, но…

– Заходите, – махнул рукой Генрих, – присоединяйтесь к нашему состязанию. – Он указал головой на стоявший на столе графин.

– Какому… состязанию?

Генрих вопрос проигнорировал.

– Выбирайте мишень, Майенн.

– Государь, у нас важные новости, – быстро заговорил пришедший в себя Гонзага. – Его Величество Карл IX нас покинул.

– Разве? – прошептал Можирон. – А я думал…

– А ты не думай, – так же тихо посоветовал ему Келюс. – Какая разница, когда тут такое творится!

– В самом деле? Какая жалость. Что ж, мир праху его, – равнодушно протянул Генрих и присовокупил фразу, смысл которой не понял никто, кроме остолбеневшего Можирона. – Так что же вы, Майенн? Я жду.

– Ваше Величество, – вмешался Гонзага, – боюсь, у нас не так много времени. Нам нужно как можно быстрее вернуться в Париж.

– Зачем это? – с невинным видом поинтересовался Майенн. – Польский король должен находиться в Польше.

– А король Франции – в Париже.

– Вот и замечательно! Значит, все на своих местах и можно спокойно веселиться. – Генрих опрокинул очередной бокал. – Это в счет моей будущей победы, Майенн. Вы же знаете, я все равно попаду в любую из выбранных вами мишеней.

– Разумеется, Ваше Величество. Но почему бы нам сначала не дослушать ваших друзей? Думаю, это может быть интересно.

– В самом деле? – Генрих повернул голову и посмотрел на Гонзага. – Что ж, пожалуй. Так что там у вас? Mów.

«Когда это он выучил польский?» – подумал Шомберг.

«Зачем он учил польский?!» – испугался Келюс.

Можирон, не тратя время на раздумья, тихонько пятился к двери.

– Государь, – не сдавался Гонзага, – ваше место в Париже.

– Ошибаетесь, мое место здесь. Я король Речи Посполитой.

– Я предупреждал вас, государь, – вмешался Майенн. – Эти люди хотят разлучить вас с вашим народом!

– У них ничего не выйдет, – успокоил собеседника Генрих.

– Боюсь, ваши подданные не будут столь же понимающими, как Ваше Величество.

– Да, это весьма вероятно, – грустно подтвердил Генрих. – Наша шляхта такая беспокойная.

– Наша?! – хором ужаснулись миньоны и Гонзага.

– Вы мне надоели. Эй, стража!

Миньоны предприняли попытку последовать примеру Можирона и ретироваться, но было поздно.

– Да его подменили! – не верил своим ушам д’Эпернон. – Он что, посадит нас под домашний арест за предложение вернуться в Париж?!

– Хорошо бы, – вздохнул совершенно деморализованный Гонзага. – Я слышал, в этой стране принято сажать сразу на кол.


* * *

Шико стоял перед резиденцией «короля Речи Посполитой» и раздумывал над тем, как попасть внутрь. Небольшой, но весьма поучительный опыт жизни в Лувре, как и разговор с фрейлиной Боны Сфорца убедил его в том, что ломиться в дверь, пусть даже открытую, в данном случае будет не слишком разумно. Конечно, выбраться впоследствии будет еще труднее, но задачи следовало решать по мере поступления, тем более что и первую он пока не решил.

«Глупость наказуема, – мысленно вздохнул Шико. – Некоторые философы полагают дружбу глупостью. Следовательно, дружба наказуема. Что и требовалось доказать».

– Шико, друг мой! – раздалось справа.

Шико не успел ничего понять, как оказался в объятиях разряженного господина.

– Как же ты вовремя! – продолжал восторгаться господин, по-видимому, не собираясь выпускать Шико из объятий.

– Прошу прощения, сударь. А, это вы, господин Можирон. Право, не ожидал…

– Ожидал, – перебил его взволнованный Можирон. – Ты говорил, что приезд сюда – плохая идея, и ты был прав.

Шико насторожился.

– Что тут у вас происходит?

– Некогда объяснять. Слушай. Покои короля на третьем этаже в правом крыле, покои наших друзей [тут Шико протестующее крякнул, но Можирон этого не заметил] на том же этаже в левом крыле. Они под арестом.

– Покои? – не удержался Шико.

– Нет, Келюс, Шомберг и остальные. Шико, прошу тебя, поторопись. У меня, к сожалению, срочное дело, – Можирон скосил глаза на довольно элегантный портшез. Шико смог разглядеть только белокурую головку и тонкую руку с унизанными перстнями пальцами.

– Да уж, очень срочное!

– И вот еще. Надеюсь, не понадобится, но… Если что, проход к подземным камерам на первом этаже у главного входа, – добавил Можирон, убегая.

Тут Шико встревожился уже не на шутку.

– Можирон, стойте. Как я туда попаду?

Можирон замер на полпути к ожидавшему портшезу.

– Скажите, что вы гонец из Лотарингии.

– Почему из Лотарингии? Впрочем, не важно, хоть из Ватикана. Я что, по-вашему, похож на гонца?

Можирон возвел очи горе и указал на томившуюся от скуки охрану:

– Господин Шико, по-вашему, эти люди могут заметить разницу?


* * *

– Ваша стража беспечна, – провозгласил Шико удивленным его появлением миньонам. – И твердолоба. К сожалению, только в прямом смысле слова. – Он демонстративно потер костяшки пальцев.

– Признаться, я удивлен, что вы отправились к нам, а не к королю, – осторожно заметил ставший подозрительным Гонзага.

– О, не удивляйтесь. Можирон любезно объяснил мне, где найти короля и вас, но в том, что касалось короля, он ошибся. Генрике там нет.

Миньоны переглянулись.

– Опять какой-нибудь праздник, – уныло вздохнул д’Эпернон.

– Что ж, примите мои соболезнования в связи с вашим на нем отсутствием.

– Не стоит.

– Тем более что мы на него пойдем. Прямо сейчас, – решительно заявил Келюс, поправляя эфес шпаги с таким видом, словно собрался по меньшей мере в логово дракона.

– И через час снова окажемся под арестом. Благодарю покорно.

– Так чем же вы рассердили короля, мои беспечные друзья? В других обстоятельствах я бы поостерегся спрашивать, но присутствие здесь герцога ограничивает мое воображение.

– Я бы предпочел, чтобы подтвердились ваши предположения, – мрачно возразил Гонзага. – А рассердили мы короля тем, что предложили ему вернуться в Париж.

– В самом деле? Я подозревал, что эти края плохо на него повлияют, но я не думал, что настолько сильно. И настолько быстро.

– Да уж куда сильнее. Он считает себя поляком.

– Учитывая его происхождение, это кажется весьма сомнительным, – возразил Шико. – Хотя по Парижу и ходили одно время определенные, не слишком лестные для Ее Величества Екатерины, слухи, я готов поставить бутылку анжуйского вина против воды из ближайшей лужи, что поляки в тех слухах не фигурировали.

– Он говорит по-польски и пьет водку, – объяснил Шомберг.

– В таком случае, Можирона тоже придется записать в поляки, – блеснул осведомленностью о недавних событиях Шико.

– К черту местные нравы! Он не хочет возвращаться в Париж.

– Да, это аргумент. Даже Можирон, как я понимаю, не возражает, а у него, в отличие от Генриха, есть весьма привлекательная светловолосая причина для того, чтобы остаться.

– Они что-то с ним сделали! – продолжал сокрушаться Келюс. – Вот только что?

– Подменили?

– Кем?

– Подкупили?

– Чем? Принцессой Анной?

Миньоны содрогнулись.

– Заколдовали? – буднично предположил Шико.

– Нам не до шуток. Время уходит.

А Шико между тем размышлял, стоит ли ему делиться полученными от бывшей фрейлины сведениями или пока повременить.

– Интересное предположение, господин Шико. Боюсь, я вынужден с ним согласиться.

Заговорщики подпрыгнули от неожиданности.

– Ай-ай-ай, вы не следите за дверями. Как неразумно, – покачал головой Можирон.

– Зато вы, сударь, поступили в высшей степени разумно, так быстро ретировавшись из кабинета короля! – вспыхнул Келюс.

– Приму твои слова за комплимент, друг мой. Тем более что проведенное на свободе время я потратил к нашей общей пользе.

Шико громко фыркнул.

– Не смейся, Шико. Видишь ли, мне удалось узнать, что случилось с королем. – Можирон выдержал эффектную паузу. – И как это исправить.


* * *

Позднее Шико утверждал, что поиски библиотеки были самой трудной частью их польского приключения. Правда, поиски эти несколько облегчались тем, что почти все обитатели Вавельского замка находились на пиру, устроенном королем по случаю своей помолвки, но все равно задача была не легкой.

– Если здесь все на польском… – с сомнением протянул д’Эпернон.

– Чем гадать, проверь на практике, – Келюс запустил в него первым попавшимся фолиантом и осторожно углубился в соседний. – Тем более что по крайней мере этот на латыни.

– Как удачно, – съехидничал Шико. Книга, которую он ухватил с ближайшей полки, оказалась на французском, но делиться этим открытием Шико не спешил.

– Можирон, ты уверен, что нам не нужен священник?

– Пани Сенявская сказала, что нет. Только сам обряд.

– И как тебе, хотел бы я знать, удалось получить эти сведения.

– Способом, не слишком приличным дворянину, Келюс, – покраснел Можирон.

Миньоны заинтересованно переглянулись. Обладающий не слишком живым воображением д’Эпернон представил затемненный альков и шелковые путы. Более знакомый с местными нравами Шомберг склонялся в сторону раскаленных щипцов для завивки волос, использованных не по назначению. Встревоженный, а потому донельзя раздраженный Келюс с удовольствием вообразил целый пыточный застенок. И только практичный Шико решил, что Можирон просто-напросто подкупил свою любовницу. «Интересно, чем? – думал Шико, лихорадочно перелистывая страницы. – У него же нет денег. Не рассказами же о последней парижской моде, в самом деле».

– Кажется, я нашел, – осторожно, словно боясь спугнуть удачу, провозгласил Гонзага.

Миньоны и Шико немедленно склонились над найденной книгой.

– Вот уж не думал, что обряд изгнания беса такой несложный, – протянул д’Эпернон. – Послушать клириков, так это целая проблема.

– Может, поищем что-нибудь другое? – с сомнением предложил Можирон. – Этот выглядит каким-то… жестоким.

– Я всегда подозревал, что вас в детстве слишком мало пороли, господин де Можирон, – возразил Гонзага. – Что же тут жестокого?

Шико немедленно решил, что герцога пороли в детстве слишком часто, но оставил это соображение при себе. Вслух же сказал:

– Сомневаюсь, что вы найдете что-то, не включающее в себя использование кнута или иных средств для умерщвления плоти. Что ставит перед нами один вопрос: где мы эти средства раздобудем?

Келюс покраснел до корней волос и что-то пробормотал.

– Что-что, сын мой? – развеселился Шико.

– Вот уж не подозревал в тебе такой… набожности, – восхитился Шомберг.

Келюс громко выругался.

– Но и от этого бывает польза. Аминь. – Шико с шумом захлопнул фолиант. – Не стой столбом, сын мой, иди за своими розгами, веригами и что там у тебя еще в запасе.

– Надеюсь, после этого король не воспылает любовью к умерщвлению плоти, – вздохнул Можирон. – Не хотелось бы мне регулярно принимать участие в самобичевании и крестных ходах.

– Будем надеяться, этого не случится, – согласился Шико. – Тут поневоле проникнешься уважением к королеве-матери. Она отвратила Генриха от гугенотов самостоятельно, а мы вынуждены прибегать к помощи поляков, римлян и клириков. Да еще и с риском для жизни.


* * *

Шико бродил по Вавельскому замку с целой корзиной бутылок и под видом все того же «гонца из Лотарингии» угощал немногочисленную стражу. Сказать по правде, он предпочел бы в этот момент находиться в покоях короля, но Келюс весьма резонно заявил, что нейтрализовать охрану может только Шико, потому что всех остальных они знают. На это возразить было нечего.

Первое время Шико опасался что-нибудь напутать. Можирон велел ему заучить три фразы по-польски и произносить их подряд с небольшими паузами. На вопрос: «А что будет, если они ответят что-нибудь непредусмотренное?» – миньоны только нервно рассмеялись, что, естественно, не прибавило Шико спокойствия. Но все шло строго в соответствии с ожиданиями, и постепенно Шико расслабился и вернулся мыслями к несчастному Генриху, оставленному на милость пятерых дуралеев, которые однажды уже прошляпили все, что было можно.

«Что-нибудь напутают, – растравлял себя Шико, передавая очередную бутылку очередному улыбающемуся охраннику. – Поменяют ударения. Пропустят абзац. Перестараются с кнутом. С каких это пор д’Эпернон говорит на латыни? Он и французский-то не всегда понимает. И откуда, хотел бы я знать, у Шомберга сонное зелье?»

За этими интересными размышлениями время летело незаметно, и когда корзина опустела, Шико даже немного удивился.

– Итак, бутылка последняя, следовательно, охранник тоже был последний. По крайней мере, так уверял Гонзага. Надеюсь, он умеет считать, – вздохнул Шико вслух и направился в покои Генриха.

Перед дверью Шико прислушался. В комнате было тихо. Шико осторожно приоткрыл створку и осмотрелся.

Можирон держал фолиант и заканчивал читать латинский текст. Келюс с кнутом в руке стоял в стороне и вытирал пот со лба. Остальные удерживали вырывающегося Генриха. Вроде, пока все шло по плану.

Не успел Шико прийти к этому заключению, как Генрих рванулся и выдернул левую руку из захвата д’Эпернона. Тот тихо, но отчетливо выругался, и в этот же момент Можирон завершил последнюю фразу.

Шико вжал голову в плечи. Не то чтобы он был суеверен, но события последних дней несколько поумерили его скептицизм. Гром, однако, не грянул. Воцарилась тишина.

– Государь, – осторожно позвал Келюс.

Шико подошел ближе.

– Che cosa è? – громко вопросил Генрих и сел на постели.

Миньоны вздрогнули. Шико возвел очи горе.

– Che cosa succede? – продолжал вопрошать Генрих.

– Это итальянский, – наконец сообразил Гонзага.

– Замечательно, – вздохнул Шико. – Что ж, прогресс налицо. По крайней мере, итальянцем он, действительно, является, пусть и наполовину.

Между тем, Генрих вскочил и принялся одеваться, многословно о чем-то рассуждая. К сожалению, по-прежнему по-итальянски.

– Надо сматываться, – решил Гонзага. – С этим потом разберемся.

– Прекрасная мысль, герцог. И как, по-вашему, мы это сделаем?

– Что именно? Смотаемся или разберемся?

– Для начала, хотя бы первое. Генрике, сын мой, ты поедешь с нами в Париж?

– Certo. Che cosa devo fare qui?

– Я пойду займусь лошадьми, – протараторил Гонзага и быстро ретировался.

Миньоны и Шико переглянулись.

– Значит так, – начал Келюс. Вид он при этом имел весьма решительный, но остановить его Шико не успел. Келюс подошел к Генриху и бесцеремонно схватил короля за руку. – Пойдемте с нами, сир.

– Perfettamente! – радостно откликнулся Генрих и обнял Келюса за плечи. Тот покраснел и застыл на месте.

– Может, мы все-таки пойдем? – осторожно предложил Шомберг спустя пару минут. Келюс и Генрих не обратили на него внимания. Король что-то нашептывал Келюсу на ухо (видимо, по-прежнему по-итальянски), Келюс, хотя наверняка не понимал ни слова, тем не менее все сильнее заливался краской.

– Император Карл говорил, что по-итальянски надо говорить с дамами, а с друзьями – по-французски. Ты все перепутал, сын мой. Впрочем, не в первый раз, – вздохнул Шико. – Ты прав, Шомберг, нам пора.


* * *

Если Шико думал, что на этом их неприятности закончились, то он очень ошибался. Прямо у ворот Вавельского замка их поджидала небольшая, но хорошо вооруженная компания.

– Государь, куда вы направляетесь в такое раннее время?

Услышав этот голос, Шико решил переместиться поближе к королю. Впрочем, следующий оратор заставил его изменить решение.

– Мой дорогой государь, – простонал женский голос, и взорам заговорщиков предстала Анна Ягеллонка.

– Lasciaci, abbiamo fretta! – пророкотало из середины их небольшой группы.

«Олухи», – мысленно чертыхнулся Шико.

– Что они с ним сделали? – грозно спросила принцесса сжавшегося Майенна.

– Ваше… Высочество…

«Похоже, пришла пора вытащить козырную карту, – вздохнул Шико. – Знать бы еще, шестерка это или туз».

– Ваше Высочество, как удачно, что мы вас встретили! – воскликнул Шико. – Я опасался, что мне придется покинуть эти прекрасные края, так и не выполнив возложенного на меня поручения. Герцог, прошу вас, передайте Ее Высочеству этот медальон.

Гонзага бросил на Шико убийственный взгляд, но послушно спешился и подошел к принцессе. Передав медальон, однако, он отпрыгнул в сторону и снова взлетел в седло с такой поспешностью, что более бдительная охрана его немедленно бы пристрелила.

– Что там? – шепотом спросил Шомберг.

– М-м-м… – многозначительно промычал Шико. Выдавать свою неосведомленность ему не хотелось.

Принцесса размышляла, задумчиво поглаживая расстегнутый медальон.

– В самом деле… – пробормотала она. – В этот раз выборы могут пройти удачнее…

– Но Ваше Высочество!

– Не смею вас задерживать, государь, – приняла решение Анна. – Удачной прогулки.

Дважды повторять не пришлось. Заговорщики сорвались с места. Вслед им несся крик Майенна:

– Стреляйте, черт вас возьми!

– Охрана понимает по-французски? – на скаку спросил Шомберг.

– Нет, – успокоил его Можирон.

– Как удачно. Мне начинает нравиться эта страна. И все же, Шико, что было в том медальоне?

– Портрет Эрнеста Габсбурга, – ответил за него Гонзага.

– Любовь зла, – философски заметил Можирон. – Не так ли, господин Шико?

Вопрос остался без ответа. Шико по-прежнему ничего не понимал, но был твердо намерен этого не показывать.


* * *

– На этих лошадях мы далеко не ускачем, – заметил Шико, когда до границы оставалось рукой подать.

– Герцогиня Неверская позаботилась о подставах и прочем, – успокоил его Гонзага.

– Незаменимая женщина! – восхитился Можирон.

– Рад видеть, что ты, наконец, оценил прекрасный пол, – пробормотал Шико себе под нос.

– Что вы сказали?

– Я сказал… Черт, погоня!

Шико и в самом деле услышал стук копыт. А вскоре послышался и свист пуль.

– На мост, быстрее! – завизжал д’Эпернон и сам же немедленно последовал этому совету.

Генрих, однако, натянул поводья и принялся разворачивать коня.

«Что происходит в его итальянской голове?! – чертыхаясь, спрашивал себя Шико, повторяя этот в высшей степени глупый маневр. – Никогда не слышал, чтобы итальянцев называли самоубийцами. В моем образовании сплошные пробелы! Что за черт?»

То ли поляки стреляли из рук вон плохо, что было маловероятно, то ли и в самом деле хотели только задержать, а не убить Генриха, но почти все пули попали в росший у моста старый дуб. С дерева посыпались листья и труха, а вслед за тем рухнула и пара сухих веток. Одна с треском свалилась под ноги коню Шомберга, вторая – по счастью, не слишком большая – угодила Генриху прямо по голове. Выстрелы немедленно прекратились.

Келюс, Шомберг и Можирон окружили отряхивающегося, но удержавшегося в седле короля. Несколько поляков в компании герцога Майеннского галопом подъехали ближе.

– Государь, простите, – сокрушался предводитель поляков. – Но… Зачем вы нас покидаете?

Тут Шико пожалел, что не последовал примеру миньонов и не приблизился к королю, пока была такая возможность.

«Сейчас он начнет говорить с ним по-итальянски», – с содроганием подумал Шико.

Генрих, однако, с минуту молчал, а потом заговорил на латыни:

– Мое присутствие требуется в Париже, друзья мои. Мой брат, король Карл, скончался, и французскому королевству нужен правитель. – Шико чуть не схватился за голову. – Я вернусь через месяц, не позже, – продолжил Генрих. – А может быть даже раньше. – И Генрих пустился в пространные заверения.


* * *

– Думаешь, они ему поверят? – тихо спросил Келюс Шомберга.

– Мы скоро это выясним, – спокойно ответил немец.

Можирон же осторожно указал глазами на оказавшегося за спиной у поляков Шико, который отчаянно делал королю и его спутникам какие-то знаки.

– Что он хочет?

– Не знаю. Что это за знак? Фигура танца? Клешня краба? Тиски? – хором гадали миньоны тихим шепотом.

– Нас четверо, их двадцать. Как можно взять в тиски двадцать человек в нашей ситуации? – резонно возразил Гонзага. Но Келюс, Шомберг и Можирон его не слушали, осторожно разворачивая коней, чтобы зайти с флангов.

Шико сделал какой-то совсем отчаянный пасс, и тут Генрих спешился, приблизился к немедленно последовавшему его примеру поляку и заключил его в объятья – такие крепкие, будто собирался задушить. Шико сразу успокоился.

– Друг мой, – сказал Генрих, снимая с пальца кольцо с крупным бриллиантом. Келюс решил, что король просто не помнит имени этого человека. – Примите в знак моей дружбы, и прошу, не задерживайте нас больше. Чем раньше я уеду, тем быстрее вернусь.

Дальнейших переговоров миньоны не слышали, но, похоже все шло хорошо. Один раз Келюс напрягся – когда поляк схватился за кинжал, – но тот всего лишь уколол свой палец.

– Гадость, – пробормотал Келюс. – Чего можно ждать от страны, в которой в доказательство своей преданности пьют собственную кровь?

– Ты предпочел бы, чтобы пили кровь того, кому клянутся? – осведомился подъехавший Шико.

– Я бы предпочел убраться отсюда как можно быстрее и как можно дальше.

– Твое желание сейчас исполнится. Поехали, господа, они его отпустили.

– Наивные, – пожалел поляков Можирон.


* * *

Вероятно, того же мнения придерживался и герцог Майеннский. Во всяком случае, не успели король и его спутники пересечь мост, как по ним снова ударили выстрелы. Обернувшись, Шико увидел Майенна с аркебузой в руке, подъехавшего на своей лошади к самому обрыву.

– Сколько у него зарядов?

– Вы меня об этом спрашиваете? – возмутился Шико. – Хотя, зная Майенна, рискну предположить, что он запасся целым арсеналом.

В подтверждение этого мнения с польского берега снова ударили выстрелы. Послышалось жалобное ржание. Поляки, видимо, недовольные тем, что Майенн пытается убить их «великодушного» короля, подстрелили его лошадь.

– Он умеет плавать? – забеспокоился Гонзага, наблюдая за летящим в воду герцогом Майеннским.

– Нет, – ответил Шико. – Как удачно, не правда ли? Герцог, куда вы?!

– Наверное, надо ему помочь? – спросил сердобольный Можирон.

– Кому, Гонзага или Майенну? Впрочем, не беспокойся, дитя мое. Майенну и так помогут, а Гонзага в помощи не нуждается. Он отличный пловец, – спокойно – и, что важнее, по-французски – пояснил Генрих.

– Сын мой, ты своим примером опровергаешь выводы самых авторитетных ученых мужей, – вздохнул Шико. – Все утверждают, что суровые края закаляют людей, делают их тверже. Ты же и твои друзья, я боюсь, набрались в этом странной стране опасной мягкости.

– Что ты хочешь сказать?

– Всего лишь то, что Гонзага, безусловно, благородный человек, но я не сомневаюсь, что однажды мы все, и ты, сын мой, в первую очередь, очень горько об этом пожалеем.

– Еще бы. Этот попутчик нас надолго задержит. Что мы будем с ним делать, сир?

– Оставим на первом же постоялом дворе, – решил Генрих. – Что же еще?

– Поехали, – вздохнул Шико, глядя на реку со смешанными чувствами. Настроение его, однако, немного улучшилось, когда он увидел подъезжающего Гонзага, за спиной которого сидел герцог Майеннский. Мокрый, злой и разочарованный, герцог до ужаса напоминал игрушечного медведя.


* * *

– Поляки ужасные люди! – сидя в очередной гостинице, обличал своих бывших подданных Генрих. – Грубые пьяницы. Кто может столько пить? – Шомберг отвел глаза. Теперь, когда Польша осталась позади, сомнительное первенство по способности поглощать спиртное в свите короля снова принадлежало именно ему. – Безбожники! Свобода вероисповедания, надо же! – Герцог Гонзага хотел что-то сказать, но вовремя закашлялся. – Язычники!

– О да, – воскликнули миньоны хором. С этой претензией короля могли согласиться все.

– Право, сын мой, ты мне больше нравился, когда говорил по-итальянски. Я хотя бы не понимал всех тех глупостей, которые ты изрекаешь.

– Мэтр Шико, вы грубы, совсем как мои бывшие подданные.

– Какое оскорбление! Неужели ты думаешь, что я не смогу превзойти поляков, если захочу? Не беспокойся, в настоящий момент я не имею такого желания. Но скажи мне, сын мой, тебе не кажется, что мы чрезмерно удалились на юг? Или ты полагаешь, что поляки настолько грубы, что до сих пор нас преследуют?

– Не понимаю, о чем ты, Шико. Мы едем прямо.

– Мои познания в географии, конечно, не идеальны, но, сдается мне, Париж несколько севернее.

– Мы едем не в Париж, мэтр Шико, – снисходительно объяснил ему Генрих. – Мы едем в Венецию. Всегда хотел посетить эту замечательную страну, и так удачно, что она по дороге. А Париж никуда не убежит. – Высказав это наблюдение, Генрих величественно удалился.

– Вам не кажется, что…

– …Король не совсем пришел в себя после польских приключений? Кажется, – вздохнул Шико, поднимаясь. – Ничего-то вам нельзя доверить. Что ж, придется взять дело в свои руки, – и Шико последовал за королем.

– Нам нельзя?! – возмутился Келюс. – Как будто это была наша идея.

Можирон потупился.

– Как вы думаете, что он задумал? – обеспокоено спросил д’Эпернон.

– Самое страшное, что можно придумать в такой ситуации, – буднично ответил Гонзага. – Держу пари, он отправился сочинять письмо королеве-матери.


КОНЕЦ

@темы: фанфики, джен