Восточный ветер, драббл, джен

[Чай с ванилью]

Название: Восточный ветер
Автор: Танка Морева
Бета: Mrs N
Каноны: "Шерлок" BBC и

спойлер

"Мэрри Поппинс" Памелы Линдон Трэверс
Размер: драббл, 292 слова
Пейринг/Персонажи: Майкрофт Холмс, Мэри Морстен, Антея
Категория: джен
Жанр: general
Рейтинг: G
Краткое содержание: зачем Майкрофту Холмсу зонтик-трость, еще одно нестандартное применение

Читать дальше

Антея, не отрываясь от экрана телефона, кивнула Мэри Морстен:

— Проходите, он вас ждет.

Со стороны Майкрофта было довольно любезно оставить на столе недочитанное дело и подняться ей навстречу.

— Чаю? — Майкрофт отодвинул от стола тяжелый стул для Мэри.

— Разве сейчас время пить чай?

Мэри расправила несуществующую юбку и присела.

— Боюсь, что действительно времени у нас нет. — Майкрофт взглянул в окно. — Ветер восточный. Попутный.

Ей захотелось разом вскочить с места и выпрыгнуть в окно. Но она сдержалась.

— Я ушла в отставку, — достаточно спокойным тоном произнесла она.

— Последнее дело, Мэри.

Она глубоко вздохнула. Прошлое дело — Агра — тоже было последним.

— У меня ребенок.

— Его класс едет на каникулах на континент.

Леди никогда не выражаются, поэтому Майкрофт и не ждал ответа.

— Очень кстати, что ты получила опыт в воспитании детей.

— Кстати? — Мэри пристально посмотрела ему в глаза. — Что за легенда у меня?

Никто не мог выдержать ее взгляда. Кроме этого слизняка в костюме.

— Няня для детей в доме одного банковского клерка. Ничего особенного.

— Ничего особенного?

— Мы не понимаем, что за чертовщина там творится. Вот ты и разберешься.

Мэри не успела сказать ни «да» ни «нет», как в кабинет вошла Антея с саквояжем из гобелена, длинной юбкой, блузкой, плащом и начищенными до идеального блеска туфлями-лодочками и, конечно же, со своим блекберри.

— Вы можете переодеться в ванной. Заодно принять душ. Я приготовила ваше любимое мыло «Солнечный цвет».

Видимо про мыло она прочла у себя на телефоне.

— Как я доберусь до места?

— Я одолжу зонт, — сказал Майкрофт. — Ветер попутный. Будешь на Вишневой улице у дома номер 17 через несколько минут.

Он сел за стол и взял в руки папку.

— Как долго будет длиться операция? — спросила Мэри уже на пороге служебной ванной комнаты. Антея предусмотрительно остановилась в шаге от нее, продолжая пролистывать сообщения.

Майкрофт изумленно приподнял брови:

— Пока ветер не переменится.

@темы: фанфики, джен

---

Неполная информация, драббл, джен

[Чай с ванилью]

Название: Неполная информация
Автор: Танка Морева
Бета: GredAndForge
Каноны: "В поле зрения" и

спойлер

"Терминатор" Джеймса Кэмерона
Размер: драббл, 466 слов
Пейринг/Персонажи: Джон Риз, Гарольд Финч
Категория: джен
Жанр: general
Рейтинг: PG
Краткое содержание: Гарольд Финч думает, что знает о Джоне Ризе все. Он ошибается.

Читать дальше

— Мы когда-нибудь умрем по-настоящему, — сказал Джону Финч при знакомстве. Они тогда пытались спасти Диану Хенсон и Риз многого не понимал.

— Я создал машину, — говорил Финч. — Она везде. Смотрит, слушает, читает. Анализирует. Сортирует данные.

Он не сказал тогда, что создал первый в мире Искусственный интеллект. Но Джон понял, хоть и не подал виду.

— Я прекрасно все о вас знаю, мистер Риз.

Джон принял и это, совершенно спокойно.

Джон профессионал. Его всю жизнь натаскивали сохранять хладнокровие и ничем себя не выдавать. Его учили слушать, манипулировать, зубочисткой вскрывать банкоматы. Владеть оружием и драться голыми руками. Его учили воевать, но не научили жить без цели. И без Финча у Джона цели, можно сказать, и не было.

Финч указал путь. Спасать людей по выбору Машины.

Джон привык спасать людей. Он был готов спасать людей. И был заинтригован и изобретателем, и Машиной — весьма интересным объектом. Она помогала, она капризничала, она выходила на связь, словом, вела себя человечно. Она даже научилась убегать и манипулировать.

Прекрасная и страшная сила, которой нечего было противопоставить. Разве что другую такую же.

— Я построил Машину, дающую неограниченную власть. И оставил для себя черный ход, — рассказывал Финч.

Но не добавил, что оставил для Машины возможность побега, тем самым создав ее не сильной, не умной, а приспособленной. Он научил ее приспосабливаться и развиваться. А другие люди позаботились о конкуренции. И Машине, чтобы выжить, пришлось эволюционировать.

Джон не любил убивать людей, и старался не убивать до последнего. Но к дата-центрам ему пришлось идти со взрывчаткой.

— У нас много общего, Гарольд, — на прощанье произнес Риз в камеру, подвешенную на входе ангара. — И когда-нибудь мы умрем. Надеюсь, не сегодня.

Риз оглянулся — далеко вперед уходили ряды стоек с памятью и процессорами. Если бы он рассказал о своем плане заранее, Финч бы отправился с ним. Он бы мог придумать какой-нибудь технический трюк: повысить температуру воды, которой охлаждают железо, или подать высокое напряжение и обойти все возможные защиты от сбоя электропитания.

Но Джон не хотел рисковать. Кто-то должен остаться в резерве. Кто-то, кто может победить ее своим интеллектом.

К тому же у Джона был самый простой способ для уничтожения угрозы — этому способу давным-давно, еще до армии и ЦРУ его научила мать в пустынях Мексики и на высокотехнологическом заводе в Калифорнии: качественно взрывать, не оставляя ничего для новых гениев.

Мать действовала примитивно, Джон понимал и это. Все-таки прогресс не остановить взрывами. Да, можно убить очередного гения, но родится новый и человечество снова приблизится к изобретению искусственного интеллекта.

Но можно показать гению, к чему могут привести его изобретения. Перевербовать. И рассказать свою историю.

— Ты не все знаешь обо мне, Гарольд.

Джон нажимает таймер, и пока бегут цифры обратного отсчета, говорит Финчу, для которого Машина пишет свое последнее сообщение:

— Меня на самом деле зовут Джон. Моя мать, Сара Коннор, умерла от лейкемии. Я люблю пользоваться фамилией Риз, потому что это фамилия моего отца, Кайла Риза. Он еще не родился…

@темы: фанфики, джен

---

Ради любви к искусству, драббл, слэш

[Чай с ванилью]

Название: Ради любви к искусству
Автор: Танка Морева
Бета: alma725, grimspeck, GredAndForge
Каноны: "Ганнибал NBC", "Шпион, выйди вон"
Размер: драббл, 852 слова
Пейринг/Персонажи: Ганнибал Лектер/Уилл Грэм
Категория: слэш
Жанр: PWP
Рейтинг: R
Краткое содержание: Студенты Оксфорда Ганнибал Лектер (художник) и Уилл Грэм (ценитель творчества Ганнибала Лектера) знакомятся на выставке…
Примечание: Ретейлинг Ле Карре «Шпион, выйди вон»

Читать дальше

3 февраля 1937 года
Оксфорд

Ганнибал Лектер, студент колледжа Крайст-Чёрч, начинающий художник и пр., и пр., впервые встретил Уилла Грэма на вернисаже «Реализм или сюрреализм» в Оксфорде. Уилл Грэм стоял перед его картиной «Весенняя Флоренция» и пил вино.

— Стоящая вещь?

— Алхимическая, — отозвался Уилл, и было непонятно, одобряет он картину или нет.

— В другом зале есть американские примитивисты, Хоббс…

— Да, и есть отличная пародия на примитивизм — «Полуденная жатва».

Ганнибал Лектер взял с подноса проходившего мимо официанта бокал вина.

— Куратор выставки, Кроуфорд, считает, что ту картину написал Хоббс.

— Он ничего не понимает, — отмахнулся Уилл Грэм. — Все же другое, почерк, мазок, цвета…

Уилл продолжал говорить, а Ганнибал не мог оторваться от его беспокойного лица и умных глаз.

— Уилл, признайтесь, а вы сами не рисуете? — спросил Ганнибал, когда тот закончил искусствоведческую лекцию.

— Нет. С чего вы взяли?

— Вы неплохо разбираетесь в технике, светотени, понимаете общий замысел даже там, где он в зачаточном состоянии. Вы не можете не рисовать сами.

— Мне нечего выражать, поэтому я… назовем меня ценителем тех, кому есть что показать.

— Из нас двоих мог бы получиться совершенный человек, Уилл.

— Неужели?

— Ту картину нарисовал я.

— Поздравлять не с чем.

— И эту тоже я.

Теперь-то Ганнибал получил все внимание Уилла.

— Вам не нравится примитивизм, и той работой вы высмеяли его, хотя вас никто и не понял.

— Мне смешны их восторги. Кроуфорд считает, что я ищу свой стиль, но он не понимает, что…

— Что вы его уже нашли. Все же это очень тяжело, быть непонятым…

— Вы же поняли.

Уилл улыбнулся широко и безмятежно.

— Хотите улизнуть? Я бы мог показать вам другие свои работы, их я еще никому не показывал.

— Здесь только одна стоящая картина, так что я за. Вы живете один?

— К счастью. Хотя у меня часто бывают гости. Довольно испорченные друзья. Надеюсь, вас это не пугает?

— Нет. Уравновешу их своей праведностью.

— Уилл, только не говорите мне, что вы еще девственник. С такой-то внешностью? Не разыгрываете?

Уилл повернулся к Ганнибалу:

— Хотите стать моим Мефистофелем?

Недвусмысленное предложение опалило, но Ганнибал позволил себе только улыбнуться:

— Очень хочу.

Картины, вино и — наконец-то! — в гостях не идиот, а человек, с которым можно обсудить Ренессанс и классическую школу. Тонкий ценитель с хорошим вкусом и эрудицией.

— У вас часто встречается рефрен — прощание с Патроклом. Есть какая-то история с грустным финалом или вы заранее драматизируете свою жизнь ради искусства?

— Зависит от вас, Уилл.

Ганнибал взял его ладонь, поднес к своему лицу — и, прежде чем прикоснуться губами, понюхал.

Уилл замер в кресле, но не оттолкнул. Поэтому Ганнибал, не отрываясь от ладони, присел на подлокотник. Уилл потрясенно смотрел и боялся даже дышать, и глаза его заволакивал столь притягательный туман.

— Давно пора расширить ваши горизонты, Уилл. Возможно, после этого у вас появится, что показать миру.

Ганнибал щекой прислонился к щеке, вдыхая терпкий, ни с кем не сходный запах — запах, от которого кружило голову, как от вина хорошей выдержки.

— У вас контрастное лицо, Уилл. Темные кудри и серые глаза. Вы знаете, что серые глаза в Британии — редки?

Он говорил все это, лаская пальцами, губами и языком кадык и шею, скулы, нос и мочки ушей.

— У вас красивый лоб, Уилл. Ах, если бы я был скульптором.

Уилл тяжело дышал, виски его взмокли.

— На нас много одежды, — хрипло выдохнул он.

Осторожно, одну за другой, они расстегнули пуговицы рубашек (пиджаки и жилеты давно висели в углу на мольберте). Ганнибал долго водил подушечками пальцев по ключицам и соскам Уилла, пока кожа того на руках не покрылась мурашками, а сам Уилл не потянулся в объятия, пытаясь губами найти губы Ганнибала.

— Безжалостный садист.

— Художник. И вы мой шедевр, Уилл.

Поцелуй был похож на волны Атлантики перед штормом. Их обоих накрыло с головой, и чем сильней тонул Уилл, тем больше погружался в него Ганнибал.

Уилла в буквально смысле трясло, пока Ганнибал стягивал с него и себя все лишнее. Впрочем, ботинки и носки Уилл сбросил сам.

— На кровати будет удобнее, как вы считаете, Уилл?

Они перешли на кровать, легли боком друг к другу.

— Повторяйте, Уилл.

Ганнибал довольно сильно обхватил его член двумя пальцами, чуть ниже головки. Другую руку поднес к лицу Уилла, проведя большим пальцем по губам.

— Твой член, Уилл, он такой же шелковистый, как твои губы.

Уилл выдохнул сквозь зубы, когда Ганнибал стал двигать пальцами вдоль члена.

— Убедись сам, Уилл, — произнес Ганнибал, прислоняясь лбом ко лбу.

Уилл дотронулся пальцами до губ Ганнибала, невесомо, как крылья бабочки. И этими же пальцами он провел по головке члена и уздечке, прежде чем крепко обхватить.

— Быстро и беспощадно? — Уилл не сказал, а горячим воздухом обжег ухо Ганнибалу.

В глазах поплыло — сказалась ударная доза вина и Уилла — и Ганнибал вновь прислонился щекой к щеке, немного потерся, вызывая у Уилла сдавленный стон.

Они грубо дрочили друг другу, задыхаясь от ритма и накатывающего удовольствия.

Уилл немного подпортил момент — развернул лицо Ганнибала за подбородок, впился своими шелковыми, медовыми, умопомрачительными губами и добил языком.

Кончили они секунды через три, бурно выплескивая живительную влагу в руки друг друга.

— Если оттягиваешь финал, Уилл, слаще наслаждение, — отдышавшись, проговорил Ганнибал. — Поэтому или целуйся, или дрочи, но не смешивай.

И, глядя в затуманенные глаза, поднял испачканную ладонь и стал вылизывать ее, с удовольствием глядя, как румянец окрашивает лицо Уилла.

— Мы повторим еще раз сегодня, Уилл. И ты сам поймешь это искусство.

Уилл закрыл глаза, засыпая.

— Понимать искусство я люблю.

@темы: слеш/яой, фанфики

---

Nosce te ipsum, драббл, джен

[Чай с ванилью]

Название: Nosce te ipsum
Автор: Танка Морева
Бета: GredAndForge
Каноны: "Ганнибал NBC", "Гарри Поттер"
Размер: драббл, 935 слов
Персонажи: Уилл Грэм
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: R
Краткое содержание: Уилл Грэм должен восстановить себя, чтобы понять, кто убил Абигейл Хоббс
Примечание/Предупреждения: каноничная жестокость

Читать дальше

Время сжимается и растягивается, время пожирает и утекает. Время становится дискретным, и Уилл Грэм каждый раз вынужден напоминать себе, глядя на часы, кто он такой.

Уилл Грэм, среднего возраста, живет в Вирджинии, любит бездомных собак, имеет диплом по криминалистике, написал несколько работ, преподает в Квантико, консультирует начальника отдела бихевиористики ФБР Джека Кроуфорда. А еще Уилл Грэм — любопытный объект для изучения по словам доктора Аланы Блум, фарфоровая чашка Джека Кроуфорда, друг и пациент доктора Ганнибала Лектера.

И сейчас утро того дня, когда он забыл, как уехал из Миннесоты. Утро того дня, когда он выплевывает ухо Абигейл в раковину.

Он звонит доктору Лектеру. Он звонит Джеку Кроуфорду. Он прощается с собаками. Он дает надеть на себя наручники. Он уже знает, что Абигейл Хоббс пропала, и что в ее доме кровавая лужа на кухне говорит о том, что Уилл возомнил себя ее отцом и сделал то, чего не смог сделать тот: перерезал ей горло, отрезал ухо, проглотил его и куда-то спрятал тело.

Его память о прошедших днях — осколки калейдоскопа. И сколько он не пытается, не может сложить внятную картину, не может воспроизвести события, как мог это делать раньше, осматривая место преступления и мысленно прокручивая время назад. Его способность проникать под кожу убийц утрачена. Возможно, он обладал этим даром, пока был незапятнанным, невинным? Пока сам не стал убийцей?

Если представить душу чем-то материальным, фарфоровой чашкой, то убийство раскалывает ее. Склеить чашку можно, но трещины останутся. Убрать их, отменить энтропию и хаос невозможно, как невозможно повернуть время вспять.

Он Уилл Грэм, и он же Гаррольд Джейкоб Хоббс. Он учит свою дочь, Абигейл, охотиться на оленей, он делает из нее приманку. Они неплохо работают в паре: она знакомится с девочками, похожими на себя, а он их убивает и воздает должное: ливер и мясо они постепенно съедают на семейных обедах и ужинах — жене ни к чему знать, что за телятину она готовит. Волосами набивает подушки. Из костей делает ножи, варит клей и замазку.

Он Уилл Грэм и он же Чесапикский потрошитель. Он любит театральность, он обставляет свои преступления, как искусство, но к жертвам относится, как к мясу. Он вырезает ливер. Для него жертвы — всего лишь свиньи. Улик не остается, потому что он все съедает.

Каждое дело подталкивало Уилла к грани — тонкому мосту между миром, где он помогает ловить убийц, пробуя представить себя на их месте, влезть в их шкуру, и тем миром, где он сам становится убийцей. С каждым днем ему труднее отличить явь от сна. Он просит помощи у доктора Лектера, но лучше не становится. Он цепляется за физиологические причины: опухоль мозга, инфекция, но невролог ничего не находит.

Зато Уилл Грэм после еще одного МРТ находит невролога. В больнице кроме Уилла никого нет. Невролог сидит в кресле, в своем кабинете. Лицо запрокинуто, рот разрезан, кожа снята со скул, обнажая череп и зубы.

Уиллу страшно, потому что у него очередной провал во времени. Но Беверли Катц его успокаивает: «Это не ты, на твоей одежде нет крови».

Но после того как утром в раковину он выплёвывает человеческое ухо, коллеги молчат.

Доктор Алана Блум считает его убийцей, не осознающим, что он делает. И доктор Ганнибал Лектер тоже. В доме Уилла находят улики, имеющие отношение к другим убийствам. Джек Кроуфорд отрекается от него. И коллеги. У него находят энцефалит и лечат, а потом прячут в Балтиморской клинике для душевнобольных. Меры предосторожности самые строгие. Возможно потому, что он пытался сбежать. Возможно потому, что ему перестают верить.

Сны приходят как спасение. Методика доктора Чилтона, стимуляция светом и химическими препаратами вместе с сеансами гипноза, дает свой эффект. К нему приходит черный олень, как он приходил все это время, после смерти Кэсси Бойл, вместо шерсти у него вороньи перья. Олень больше не пугает Уилла, так как он превращается в сгусток белого света. А ручей, в котором Уилл мысленно прятался от окружающего мира, начинает бурлить. Уилл с облегчением тонет в водовороте, погружается до самого дна, чтобы вспомнить то, что давно упаковал и постарался забыть.

Во-первых, он не убивал Абигейл Хоббс. Во-вторых, он не Уилл Грэм.

Правильней сказать, он не только Уилл Грэм. Он действительно получил степень по криминалистике, он преподавал в Квантико, его признали не годным к оперативной работе.

Он обладал гипер-эмпатией, потому что в детстве пережил многое. Ему приходилось проникать в мысли своих недоброжелателей, чтобы выжить. Он видел многое, но благодаря генетическим особенностям, пережитый опыт не толкнул его на кривую дорожку. Неблагоприятное детство толкает только тех, кто изначально может стать убийцей. А такие как он — могут либо ловить их, либо помогать жертвам.

Энцефалит изменил его реальность, выбив истинное Я, дав ему попасть на крючок манипулятора. А ведь он со своим анамнезом мог видеть любую манипуляцию. Он приехал в Вирджинию из Старого света именно затем, чтобы не быть жертвой и уйти в тень, перестать притягивать внимание. В том числе и прессы. Но он магнит для неприятностей, манипуляторов всех рангов и журналистов, падких на сенсации.

Уилл выдыхает.

Он знает кто он и где.

Уилл Грэм когда-то носил имя Гарри Поттера, когда-то учился в Хогвартсе, когда-то поступил в академию авроров, но не закончил, уехал в Штаты. Он любит помогать бродячим собакам, любит ловить рыбу и охранять мир от хищников.

Время снова течет полноводной рекой, без скачков и провалов. Он здесь и сейчас, и он знает, что ему делать. Затаиться, чтобы не спугнуть форель и вынудить ее напасть.

Уилл Грэм, бывший гриффиндорец, довольно спокойно принимает и свою слизеринскую сторону.

Доктору Лектеру, подставившему Уилла, манипулирующему Уиллом, подорвавшему доверие Уилла, пора познакомиться с этой его стороной. Ведь он так этого желал.

Уилл может аппарировать из больницы без волшебной палочки и спрятаться так, что ФБР и аврорат не найдут, но он как всегда из хорошего и правильного выбирает второе.

Уилл Грэм улыбается и зовет на помощь врага — Риту Скитер, то есть Фредди Лаундс.

Играть можно и вдвоем, доктор Лектер.

@темы: Harry Potter, фанфики, джен

---

Больше чем везение, миди, гет

[Чай с ванилью]

Название: Больше чем везение
Автор: Танка Морева
Бета: GredAndForge, Короткий Хвост, alma725
Каноны: "Шерлок" BBC,

спойлер

"Ганнибал" NBC
Размер: миди, 9 523 слова
Пейринг/Персонажи: М. Морстен, Уолли Уотсон,

спойлер

Уилл Грэм
Категория: гет
Жанр: драма
Рейтинг: R
Задание: Социализация
Краткое содержание: Мэри пришлось вспомнить многое. Как избавиться от тела, например, чтобы не нашли. И как исчезнуть самой, чтобы не искали.
Скачать .doc, .fb2
Примечание/Предупреждения: канонная смерть персонажа

Читать дальше

Детская смертность в Англии очень низкая. Всего пять новорожденных из тысячи обречены. Эмили Уотсон оказалась из их числа, что очень походило на расплату за прошлое, похороненное благодаря Шерлоку и Джону, да вот только Мэри не верила в воздаяние за грехи.

Горе подтачивает и обычную семью, а что уж тут говорить о них — у Мэри и Джона было и так много табу и без Эмили. Тишина в доме давила, разделяла их, гнала к другим. Окружающие проявляли сердечность и доброжелательность, но их сочувствие только оттягивало неизбежное расставание. Джон замкнулся, предоставляя ей решать, когда ставить точку, но не тем характером обладала Мэри, чтобы отступить и сдаться.

Уолли родился через год, в мае, и его назвали первым именем Шерлока — Уильямом. Мэри одобрила, но отчего-то стала использовать уменьшительную форму от Уолтера, и имя само собой прижилось.

Уолли весил семь фунтов, у него были хорошие легкие, здоровый аппетит и крепкий сон. Уолли спал и ел — первое время Мэри только и успевала менять подгузники и кормить. Дни и ночи сливались в одни бесконечные сутки, и Мэри больше не принадлежала себе. Так странно и тяжело стало никуда не уходить больше, чем на несколько минут, постоянно думать о сыне и испытывать вину за малейшее расставание с ним. Она выматывалась, и у нее не оставалось времени беспокоиться о том, что Джон снова пропадает вне дома, с Шерлоком, там, где опасно. Уолли не замечал отсутствия папы, каждую осознанную минуту требуя лишь маму.

Мэри считала себя выносливой. Она могла вскарабкаться на любой этаж по отвесной стене, пробежать две мили и не сбить пульс, она могла вынести многочасовую тренировку. Но ее многолетняя закалка не помогала — маленький ребенок оказался труднее самых сложных испытаний. Да и любое задание всегда заканчивалось, и появлялось время на восстановление, а ребёнок такого времени, конечно же, не предоставлял.

Джон, безусловно, в перерывах между адреналовыми приключениями, которые по недоразумению считал расследованиями, делал все, что мог. Однако он не совсем понимал, что делать с ребенком. И не совсем понимал, как помочь ей. Он нанял няню, но существенно ничего не изменилось.

Так живут многие — в кругу семейных обязанностей и долга. Ей хотелось так жить, скучно и просто, она хотела сохранить дружбу Шерлока и Джона — что ж, всё удалось. Поэтому раздражаться если и следовало, то только на себя. Но сдерживаться с каждым разом становилось сложней. Подавленный гнев поселился внутри гортани, и от него горчили мысли.

Да, она хотела нормальную семью и ребенка, но почему после свадьбы она получила не одного младенца, а сразу троих? Один лежал в колыбели, и его безопасность Мэри могла обеспечить, но двое других, к сожалению, умели ходить, думать и влипать в неприятности, и при этом не умели учиться на своих ошибках, в отличие от Уолли, который медленно, но верно с каждым днем рос и менялся.

Когда Уолли исполнилось четыре, Мэри случайно обнаружила в сообщениях на телефоне Джона переписку с Шерлоком и Майкрофтом. Оказалось, что несколько семейных поездок в Бат организовал не Джон, а министерство иностранных дел. Их прятали, потому что какой-то очередной урод пытался шантажировать то одного брата, то другого, ее сыном.

А когда на реке Эйвон очередной разозленный Шерлоком-Майкрофтом-Джоном преступник почти отнял у нее Уолли, Мэри пришлось вспомнить многое. Как избавиться от тела, например, чтобы не нашли. И как исчезнуть самой, чтобы не искали. Достать документы и деньги из законсервированного на всякий случай тайника затруднений не вызвало. Как и разыграть несчастный случай: лодка перевернулась, мать и сын утонули, тел не нашли, все скорбят вместе с родными.

Мэри не стала недооценивать интеллект Шерлока и возможности Майкрофта. Больше недели она провела в сети: следила за слухами в бульварной прессе и новостями в солидных изданиях, искала взмах крыльев бабочек, который может привести к торнадо. Но ничего подозрительного не всплыло, никакой странной активности. Шерлок расследовал свои дела, Майкрофт занимался своими, блог Джона, заваленный соболезнованиями, красноречиво молчал.

Ее трюк удался. Уильям Джон Уотсон умер, едва достигнув пяти лет, вместе со своей матерью, Мэри Уотсон, в девичестве Морстен, любимой женой и подругой Джона Уотсона. И никто не связал трагедию в Бате с появлением в штате Мэн Молли и Уолли Форестеров.

Мэри купила дом в глуши соснового леса у озера «Лосиная голова»: двухэтажный, деревянный, с огромной террасой и разными пристройками. Для двоих, пожалуй, в нем было слишком много места, но Мэри планировала привести его в порядок и сдавать часть комнат рыбакам и туристам.

Озерный край поглотил и ее, и Уолли. Все перевернулось с ног на голову: погода, еда, привычки, даже обычная речь, что уж говорить о традициях. Уолли понравились и День Независимости, и День благодарения, и Черная пятница — хотя магазинов в их глуши водилось крайне мало .

Об отце Уолли спохватился только перед Рождеством, ранее довольствуясь ее неопределёнными ответами.

— А папа приедет к нам с подарками?

Мэри взъерошила волосы сына и выдохнула — ложь далась как никогда легко:

— Нет, дорогой. Папа заболел… Он всегда будет наблюдать за тобой и любить. Оттуда.

Мэри показала кивком на восток, понимая, что Уолли подумает не об Англии.

У Уолли заблестели глаза, но он сдержался и не расплакался. Только кивнул и поинтересовался:

— А папа занимался чем-то опасным, да? Он из-за этого, да, стал ангелом?

— Нет. Он был спортсменом. Хорошим бейсболистом в колледже, милый. И мог бы пройти в высшую лигу.

Бейсбол пришел в голову сам собой, настолько далекий от Джона, насколько это возможно. Далекий от преступлений и расследований — не хватало, чтобы Уолли зациклился на них. Если она и Джон видели изнанку мира, то Уолли знать ее необязательно, он может прожить счастливым обывателем и без травмирующего опыта. Поэтому, да, почему бы не бейсбол.

С нового сезона Уолли не пропускал ни одного матча высшей лиги и стал яростным болельщиком. Минус у бейсбола обнаружился сразу же: Мэри пришлось вникать в эти дурацкие правила недокрикета и болеть вместе с сыном.

У нее ушло три года, чтобы приспособиться к жизни у озера. Ни с кем она так и не сблизилась. Этому способствовала и их уединенность — дом находился в нескольких милях от крошечного поселения, Роквуда, — и слишком хорошее знание человеческой натуры. О том, как люди злоупотребляют доверием, могли бы рассказать бродячие псы, брошенные своими хозяевами — привезенные издалека и оставленные после отпуска, как пустые бутылки после шумной вечеринки. Каждый раз, когда Мэри встречала очередную голодную дворнягу, каждый раз, когда смотрела в ее печальные глаза, убеждалась: никому доверять нельзя. Нельзя становиться зависимой от связей, нельзя становиться слабой. Не нужны им с Уолли люди, хватит и собак. Они подбирали их, выхаживали и по возможности пристраивали.

Когда Уолли исполнилось восемь, озеро решили благоустроить: в Роквуде соорудили небольшой причал и плавучий док для лодок и яхт. Уолли с другими мальчишками каждый день забегали туда после школы, делая приличный крюк, чтобы только поглазеть на различные катера и скутеры. Наверняка надеялись прокатиться разок или хотя бы посмотреть, как кто-то другой катается. Уолли стал все и меньше и меньше смотреть матчи, проводя свободное время на свежем воздухе и нагуливая аппетит, так что Мэри только приветствовала его интерес, пока однажды после ланча не оказалась в Роквуде.

Уолли сидел на причале в полном одиночестве, без своих приятелей. Около него лежал огромный лохматый пес и лениво шевелил хвостом, когда Уолли гладил его по холке. А на воде в небольшом катере возился один из механиков, почти не обращая внимания на мальчика. Лишь изредка задавал вопросы, от чего ее спокойный Уолли восторженно начинал что-то рассказывать, торопясь и проглатывая слова. Никто ее не заметил, и Мэри долго стояла в стороне и смотрела, как лицо сына озарялось радостью от двух-трех слов одобрения или уточняющего вопроса постороннего человека.

Она оставила их на пристани и вернулась домой. А вечером за ужином поинтересовалась, появились ли у Уолли новые друзья.

— Да, мама, — охотно отозвался он. — В начале лета я познакомился с Уиллом. Он механик в доке. Здорово разбирается в рыбной ловле и моторах. А ты знаешь, как работает мотор? Я тебе сейчас расскажу.

Мэри улыбалась, пока сын с помощью вилки и ножа пытался изобразить ей в воздухе принцип работы редуктора.

— Ты чего, мама? — Уолли остановился на румпеле и управлении моторной лодкой, недоуменно глядя ей в глаза.

— Все в порядке, милый.

Мэри взъерошила ему волосы, вызывая справедливое возмущение. Как хорошо, что у нее и Джона, несмотря ни на что, получился совершенно нормальный сын. Уолли легко знакомился с людьми и также легко доверял им. Уолли тянуло к людям. Уолли тянуло к тому, в ком бы он мог найти отца.

Мэри не стала запрещать ему надоедать этому механику-Уиллу — не маленький, сможет отвадить назойливого мальчишку, если тот будет слишком доставать, — и теперь Уолли каждый ужин в лицах пересказывал все свои озерные уроки. Мэри узнала, как правильно ловить рыбу зимой, а как летом. Какие нужны приманки. Как и из чего их лучше делать. Как подсекать рыбу и вести к себе. Почему китов нет в «Лосиной голове», а зимой идет снег.

Пока Уолли получал новые знания от Уилла, Мэри не спеша собирала факты. Люди охотно сплетничали, а если проявить искреннее любопытство, делились гораздо большим, чем собирались. Мэри же не приходилось притворяться, кто ее интересует.

Уилл Грэм — механик, тридцати семи — тридцати восьми лет. Холост, родни нет, приехал из Луизианы. Ничего о себе не рассказывает, даже когда выпьет виски, впрочем, возможно все дело в количестве — никто и никогда не видел, чтобы он выпил больше одного шота за вечер.

Золотые руки, может починить все и даже то, что не подлежит ремонту, однако никакого инженерного диплома у него нет. Но оно и правильно, многое можно узнать только на собственном опыте, а не в колледже за учебниками.

Об Уилле говорили даже на почте. Именно там Мэри узнала, что Уилл снял маленькую рыбацкую хижину у миссис Харпер, где — о, ужас! — отсутствовали телевизор и телефон.


***
В последний июльский четверг Уолли пришел домой в сумерках и принес небольшую форель. Пока Мэри чистила ее и жарила, Уолли поделился, что Уилл дал ему подержать удочку, а когда клюнуло, подсказал, как вытащить рыбу и не дать ей сняться с крючка.

— Я сам, мама, поймал ее. Сам.

Уолли сиял, как начищенное столовое серебро, и Мэри совершенно искренне его похвалила. Но не без иронии добавила:

— Что бы мы без тебя делали? Так бы и ели сегодня картофельную запеканку с сосисками. Вместо настоящего деликатеса.

— Вкусней ничего не ел, — подтвердил Уолли, подчищая тарелку. — Я еще наловлю. Уилл говорит, что рыбу надо ловить на рассвете или ночью. Поэтому в субботу я встану часа в четыре и пойду на пристань. Вот увидишь, у нас будет много еды на обед. Уилл обещал показать мне, как делать приманки.

Мэри вздохнула. Уолли даже не думал спрашивать разрешения. С другой стороны, ругаться бессмысленно, запрет только сильней раззадорит сына. Если сам встанет, мешать она не будет.

Перед сном Мэри внимательно осмотрела себя в зеркале: типичная домохозяйка в джинсах и клетчатой рубашке. Распустила свои льняные волосы, отросшие за три года. Достала ножницы и подрезала челку. С челкой ее лицо стало круглей и проще — миссис уют и мама месяца. Такой образ должен оценить холостой механик среднего возраста, без духовных и интеллектуальных запросов, без психологических метаний.

Глубокие люди с тонкой душевной организацией хороши только издалека. Вблизи лучше иметь дела с теми, кто попроще. Особенно, если требуется положиться на такого человека. Глубоких интеллектуалов Мэри уже проходила, спасибо, больше не хочется, урок усвоен.

В субботу Уолли вскочил ровно в четыре утра. Сонно собрался и попытался рвануть до Роквуда пешком, но Мэри не пустила — хотя и недалеко, дорога шла через лес. Она подбросила сына до пристани, вернулась домой, подремала полчаса. Сварила кофе побольше, выпила сама, остальной залила в термос. Соорудила сэндвичи и вернулась к пристани.

Светлело, плотный сизый воздух истончался, пропуская все больше и больше света, и издалека в алом мареве поднималось солнце. Уилл и Уолли застыли в золотом ореоле с удочками, лески тонули в густом тумане, который плотно лежал над водой. Как в таких условиях можно увидеть, что клюнуло? Как вообще можно в такую рань кого-то ловить, а не дремать, досматривая последние сны?

Плеск воды и щебет птиц заглушили ее шаги, и ей жаль было прерывать тишину своим голосом.

— Привет. Как насчет небольшого завтрака, дорогие рыбаки?

Она непроизвольно понизила голос на тон, чтобы он показался грудным.

Уилл и Уолли обернулись, похожие друг на друга сонным выражением лиц, кепками и жилетами. Она улыбнулась, протягивая Уиллу термос, а Уолли кружки.

— Меня зовут Молли, а вы Уилл, да?

Не убирая приветливую улыбку, Мэри внимательно рассматривала его, пытаясь нутром почуять: опасен или нет.

— Приятно познакомиться, Молли.

У Уилла был тихий приятный голос и застенчивая улыбка. Загорелая кожа — из-за работы на свежем воздухе, но не обветренная и не грубая. Темные вьющиеся волосы выбивались из-под кепки, глаза точно были светлыми — но цвет глаз она не успела заметить, Уилл смущенно отвел взгляд, откручивая крышку термоса.

Вердикт: безопасен.

Мэри достала пакет с сэндвичами и раскрыла его.

— Надеюсь, Уолт вам не досаждает?

— Нет. Наоборот.

Уилл аккуратно разлил кофе в кружки — Уолли так старался их придерживать, что зажал удочку между коленями. Мэри дернулась помочь, но Уилл еле заметно покачал головой.

Интересно. Как он поступит? Сделает замечание? Даст совет?

Уилл поступил иначе: поблагодарив за помощь, взял свою кружку, отпил немного и поставил ее на причал. Уолли тут же скопировал его. У него сразу освободилась одна рука для удочки, другая для сэндвичей. Заставлять сына на глазах постороннего человека вытирать руки салфетками перед едой Мэри не стала, и ее немного передернуло, когда Уолли полез за сандвичем.

— Будешь? — спросил у Уилла Уолли.

— Не откажусь.

Он аккуратно взял сэндвич, развернул пленку, но снимать ее не стал, и принялся есть. Уолли и тут скопировал его, прилежно стараясь не касаться еды своими руками.

— Как улов? — спросила у них Мэри. Пока ей все нравилось. И проявить немного интереса к их делам — было вежливо.

— Похвастаться особо нечем, но несколько рыбин мы поймали, — ответил Уилл, кивая на ведро.

— Значит, на ужин снова будет вкуснятина, — подхватил Уолли. — Ты же запечешь ее для нас, мамочка?

Мэри скорее почуяла, чем увидела смятение Уилла. И милосердно сменила тему.

— А здесь очень красиво. Никогда не наблюдала рассвет над озером.

Она отошла к противоположным перилам, чтобы видеть их обоих. Уилл и Уолт расслабились и быстро забыли о ней — у Уолли натянулась леска, и он от неожиданности плеснул себе кофе на джинсы. Удочка выскользнула у него из рук, но Уилл ловко перехватил ее.

— Там рыба-меч или кит! — Уолли вскочил и нагнулся к воде, пытаясь рассмотреть, кому так понравилась его приманка.

— Форель, довольно крупная, — ответил Уилл. — Держи ее, я помогу. Осторожно сматывай леску. Помни, если упустишь, второй раз поймать форель будет сложнее.

Уолли забрал удочку, но Уилл все равно остался рядом страховать.

— А сложно поймать рыбу-меч?

— Сложно, но если постараться, — Уилл положил свои ладони поверх Уилла, — смотри, вот так…

— А акулу?

— Поймать можно кого угодно, если хватит терпения и силы.

Они вместе довели свою добычу до пирса.

— Давай, Уолли, пока я держу, бери сачок.

Уолли схватил сачок, пригнулся, и — Мэри не верила своим глазам — рыба прыгнула к нему в сачок сама. Уолли вскрикнул и чуть не выпустил и ее, но Уилл и тут не подвел.

Он ни разу не повысил голоса, и Мэри нравилось его спокойствие: основательное и незыблемое, как озерная гладь. Понравились плавные жесты, лишенные какой-либо суеты. Несмотря на застенчивость, она не ощущала в нем неуверенности и слома — двух вечных голодных волков адреналиновой ломки Джона.

Спокойствие Уилла заливало и гасило ошибки Уолли, его нетерпение и непоседливость. Личный пример работал лучше приказов и упреков, и то, что Уилл показывал больше, чем рассказывал — не отдавая отчета, что он такого делает — тоже нравилось. Ей самой захотелось взять удочку — она никогда не думала, что рыбалка может быть такой захватывающей.

За полчаса до солнца в зените Уилл и Уолли смотали лески и поделили пойманное. Уилл отдал большую часть улова им, несмотря на ее возражения.

— Хорошо, — в итоге махнула рукой Мэри, — если тебя нельзя переубедить, то с нас ужин.

Уилл замер, но Уолли пришел на подмогу.

— Мама вкусно готовит. Она может так запечь форель, что пальчики оближешь. Мы ужинаем в семь, но ты можешь прийти раньше, тогда я познакомлю тебя с Рори.

— Кто такой Рори? — спросил Уилл, уводя разговор в сторону. Однако плечи и руки у него остались расслаблены, мышцы шеи тоже не напряглись — значит, приглашение не вызвало досады, было приятно.

— Помесь мастифа с овчаркой, — ответила Мэри. — Бросили отдыхающие год назад. Прибился к нам во двор, худой и полысевший. Теперь его не узнать.

— Так ты придешь? — Уолли задрал голову вверх и взглянул так, что Мэри бы точно не смогла ему отказать. Вот у кого Рори нужно поучиться, как выпрашивать вкусные кусочки.

— Чуть раньше семи. — Уилл поправил козырек кепки. — Договорились.

— Отсюда три-четыре мили, по дороге и направо…


***
Перво-наперво Мэри вскипятила воду, подсластила ее и опустила туда початки молодой кукурузы. Когда она стала мягкой, очистила рыбу и, посолив, поставила ее запекаться.

Уолли и Рори помогали ей, поэтому потом кухню пришлось тщательно мыть от чешуи. Мэри успела принять душ и переодеться — в свежие рубашку и джинсы, похожие на те, что были на ней утром. Уолли выложил кукурузу на большую тарелку. Мэри только поставила плавиться масло на сковороду, как они услышали звук подъезжающего автомобиля.

— Уилл!

Уолли пулей выскочил из дома, за ним рванул и Рори. Мэри усмехнулась: предатели.

Она растопила масло и полила каждый початок, пока на улице Уилл знакомился с псом.

— Помочь? — первое, что он сказал, когда зашел на кухню.

— Только если вынести кукурузу на террасу. Летом мы едим на свежем воздухе.

— Мне нужно вымыть руки. После Рори.

Никто не мог удержаться, чтобы не потрепать старого пройдоху между ушами.

— Раковина прямо по курсу.

Она не собиралась следить, но все-таки, доставая приборы и хлеб, отметила, как тщательно Уилл намылил руки, как долго держал их под водой. На Уилле была фланелевая рубашка с закатанными рукавами. И Мэри смогла оценить его руки до локтя: жилистые, с довольно узкими запястьями, неширокой ладонью и длинными пальцами, чистые, без пятен масла, с довольно гладкой кожей — они подошли бы скорее какому-нибудь умнику из офиса, нежели механику с плавучего дока.

Уилл, будто бы почувствовав, что за ним наблюдают, повернулся, и Мэри протянула ему полотенце, а сама открыла духовой шкаф.

— Давай я.

Уилл повесил полотенце на ручку холодильника и отобрал у нее прихватки. Мэри отошла в сторону, глядя, как он вытаскивает сковороду с форелью.

— Пахнет потрясающе.

Мэри улыбнулась.

Они перебрались на веранду и сели за стол. Мэри не стала его сервировать — довольно странно соблюдать глупые британские традиции у «Лосиной головы». Уолли ел аккуратно, пользовался салфетками, ножом и вилкой, болтал, правда, многовато, но в целом вел себя за столом так, что Мэри могла бы выиграть звание лучшей мамочки июля только за его манеры. Оставалось лишь надеяться, что это не разовая акция, и Уолли не просто решил произвести впечатление на гостя, а повзрослел. Хотя для закрепления результата, Уилла стоило бы еще несколько раз пригласить к ним.

Ужин длился и длился — никогда они с Уолли так долго не сидели за столом, наслаждаясь каждым кусочком и сказанным словом. Они пили воду со льдом: Уилл был за рулем, а Мэри решила поддержать его, к тому же теплый летний вечер и без того хмелил голову.

— Было очень вкусно, — произнес Уилл, когда Уолли сонно зевнул.

Это был не комплимент — ужин определенно удался — а скорее сигнал к прощанию.

— Трудно испортить хорошую рыбу, — отозвалась она. — Милый, — обернулась она к Уолли, — ты рано встал, может пора перебраться спать со стула в кровать?

Уолли кивнул, сонно сползая со стула, взялся за тарелку, чтобы унести ее в раковину.

— Я помогу твоей маме. — Уилл тоже поднялся.

Уолли кивнул.

— Круто, что ты заехал к нам. Увидимся завтра?

Он застыл, и Уилл сжал его плечо.

— Конечно, Уолли.

Уилл помог Мэри собрать посуду, и, наверное, распрощался бы, но Мэри, надев перчатки, произнесла, прежде чем включить воду:

— Спасибо большое за Уолли. Я не знаю, как еще выразить свою благодарность. Ты не представляешь, что делаешь для него.

Она намылила тарелку, и Уилл снял полотенце с ручки холодильника.

— Уолли лишился отца в пять лет. И я не могу его заменить. Я старалась, видит бог, но недавно поняла, что провалилась окончательно и полностью.

Она передала ему тарелку, и Уилл вытер ее, не говоря ни слова. Но молчание у него изменилось. Если бы сочувствие или симпатия имели бы запах или цвет, то Мэри бы поняла, что такого добавилось в атмосферу этой кухни, но и без маркеров она ощутила его незримую поддержку и интерес. Неужели сработало? И она интересна кому-то не как хозяйка большого дома, а как женщина?

Она продолжала говорить, делая вид, что не ощущает притяжения между ними, прекрасно понимая, какое производит впечатление. Откровенная женщина, которой не повезло в личной жизни, и которой требуется надежная опора. И именно этот образ станет катализатором отношений. Проходить весь путь, начиная от ухаживаний и до условной койки — пустая трата времени. Люди слишком любят ритуалы, в отличие от Мэри.

— Он выбрал тебя, потому что ему не хватает мужского влияния. И он очень старается получить именно твое одобрение.

Новая вымытая тарелка была также тщательно вытерта.

— Я что-то не то говорю. Ты не думай, что я хочу тебя заарканить и привязать. И если тебе Уолли мешает, скажи, я направлю его неугомонную энергию на что-нибудь еще. Но если ты не против его компании, то мы…

— Я не против компании. — Третья тарелка, сухая и чистая, легла на посудную полку. — И почему тебе не хочется меня заарканить?

Уилл положил полотенце на кухонный стол.

— Я хочу! — Мэри откинула волосы со лба, забыв, что у нее челка. — То есть не хочу тебя пугать, а так — хочу… ты в общем мне…

Мэри повернулась к нему, наконец, встречаясь с ним взглядом. И увидела, что глаза у Уилла серо-голубые, и в них, как под спокойной гладью воды, плещется океан нерастраченной нежности и теплоты.

Она потянулась к нему, забыв снять свои перчатки для мытья посуды. Его ладонь легла ей на затылок. Поцелуй вышел деликатным и осторожным, будто Уилл боялся, что она в последнюю минуту передумает и отошьет его. Мокрой перчаткой она притянула его за шею ближе к себе, но он выдохнул и отступил. Потому что на кухню вернулся Уолли.

— Я не могу найти футболку с кораблем. Я хочу спать в ней.

— Я сейчас, — одними губами, почти беззвучно произнесла Мэри. — Если хочешь, в буфете есть виски.

Когда Мэри вернулась, то увидела, что Уилл налил себе совсем чуть-чуть, не больше двух пальцев, и не забыл про нее. И не пригубил и капли, просто вертел стакан в руках, дожидаясь ее. Что ж, пока сплетни подтверждались. Хотя нельзя было исключать возможность, что он все еще собирается ночевать дома, собирается в ясном уме сесть за руль.

Они чокнулись стаканами. Мэри отпила совсем немного, смакуя ореховый вкус и запах дыма.

— Приятный вечер, — произнесла она. — Давно такой не выпадал.

Уилл лучезарно улыбнулся, у него даже засияли глаза. Он и Мэри одновременно шагнули навстречу друг другу и, конечно, же столкнулись носами.

Она успела фыркнуть, прежде чем его рука легла на ее талию и притянула к себе. Губы коснулись ее губ, заглушая смешок, сначала невесомо, изучая. Затем она почувствовала, как кончик его языка щекочет линию ее рта и зубов, и впустила его.

Разумеется, ее тело откликнулось, возник полиморфный рефлекс: руки мгновенно покрылись гусиной кожей. Соски тут же отвердели, а желудок по ощущениям будто бы перевернулся. Она теснее прижалась к Уиллу, скользя рукой по его бицепсу и плечу.

Его пальцы легли ей в ложбинку между ключицами, и от такой простой ласки ее рука со стаканом дрогнула, и виски пролился на его рубашку.

Они прервались, но не отпустили друг друга.

— Прости.

Уилл приложил палец к ее губам.

— Тсс…

Не глядя поставил свой и ее стаканы на стол.

— Теперь ничего не помешает…

Он потянулся к ней, пристально вглядываясь в ее глаза, и его расширенные зрачки говорили ей больше, чем все слова, но все испортил заскуливший Рори. Он улегся напротив них и всем своим видом показывал, что давно ничего не ел, лет, наверное сто, или двести. И если сейчас глупые люди не дадут добавки, то он умрет.

Теперь фыркнул Уилл. Укоряющий взгляд мохнатой попрошайки, откормленной и лощеной, было трудно вынести без смеха.

— Пошли наверх, — предложила Мэри. — У меня будет удобнее, и нам никто не помешает. Заодно смоешь липкий виски.

Из ее спальни можно было попасть в крошечную ванную комнату, с раковиной и душевой кабиной. Она отправила его туда. Пока искала полотенце, решила сменить простыни. А перед тем как занести полотенце в ванную, долго простояла на пороге. Мысленно подкинула монетку. Разделась и вошла внутрь.

Уилл в пене взбитого мыла стоял под струями воды спиной к ней, и пока ей все нравилось. Он почувствовал, что его разглядывают, и обернулся к ней.

— Сюрприз, — произнесла она.

— Ничего не имею против таких сюрпризов.

Он протянул руку, приглашая присоединиться, и она шагнула к нему в объятия. Его волосы намокли, и он откинул их со лба, открывая полосу шрама, не очень давно зажившего.

— Что с тобой случилось? — спросила она, прочерчивая пальцами горизонтальную полосу, практически пересекающую его лоб.

— Нарушил технику безопасности во время работы.

Он обхватил ее плечи ладонями, заскользил ими по спине вниз, делясь своей пеной и вызывая приятную истому. Думать категорически не хотелось, но Мэри невольно отметила, что работа в доке сложнее и опаснее, чем она предполагала. Очень странно, что там держат циркулярные пилы.

Его правая ладонь переместилась на грудь, и пила стала не так интересна.

Вода смыла пену с левого плеча Уилла, и Мэри, коснувшись его губами, обнаружила старый шрам от пулевого ранения. Он провела рукой по грудной клетке, отмечая поврежденный сосок с левой стороны, и на правом плече относительно свежее ранение.

— А это что?

— Неудачная охота, — выдохнул он. — Я рыбак. Не охотник. Вот и попал.

Для убедительности он лизнул ее сосок, и аргумент был, что называется, засчитан.

Поперек живота у него тоже проходил шрам — тут уже виден был виден след ножа. Операция? Но что могло такого случится, что понадобилось практически вскрыть его нутро? Мэри решила, что этот вопрос она задаст как-нибудь позже.

Сейчас она чувствовала себя хорошо в его нежных руках, ее тело отзывалось на ласки, ей нравилось самой смотреть на него и прикасаться к нему. Нравились его руки, жилистые до локтя и с раскачанными железными бицепсами, приятными на ощупь. Неужели работа в доке способствует такому строению тела?

Уилл заметил ее внимание к своим рукам. Проведя губами по ее скуле, он выдохнул ей в ухо, посылая новую волну мурашек от телу:

— Лебедки.

Он даже не пытался произносить больше двух слов за раз — мешало учащенное дыхание.

Давно забытое приятное ощущение — видеть, как влияешь на другого, видеть, как он реагирует на прикосновения и поцелуи, — кружило голову и вело, как от хорошего виски. Возможно, не стоило на три года становиться монахиней, раз первый встречный механик кажется Аполлоном.

Но Уилл, не считая шрамов, был совершенен. Рост выше среднего. Классические черты лица с ярко выраженной линией подбородка. Подтянутое мускулистое тело, красивая линия плеч, сильные руки. Достаточно мощные ноги. Он явно держал себя в форме. И не только лебедками на своем плавучем доке. Наверное, он также удивлялся, губами и языком очерчивая ее тело: для домохозяйки слишком спортивное и подтянутое. Несмотря на отставку, Мэри предпочитала следить за своей силой и выносливостью.

Хотя она зря приписывала Уиллу свою подозрительность. Он выглядел скорее увлеченным, чем удивленным. Он продолжал изучать Мэри: пока его губы искали чувствительные места на шее, пальцы раздвинули малые половые губы, и подушечками коснулись клитора. Мэри вздрогнула, резко ударившись локтем о душевую стойку — да так, что ее прошиб электрический разряд.

Кажется, в душе им стало тесно.

Она отключила воду, и они вышли из кабинки, не отлипая друг от друга. Когда она попыталась отодвинуться, Уилл накинул ей на спину полотенце, притягивая к себе.

— Давай устроимся удобнее, — предложила она.

Он кивнул.

— У тебя есть с собой резинки?

Уилл беспомощно покачал головой. Его ошеломленным выражением Мэри могла бы наслаждаться вечно, но у нее были другие планы.

— За тобой в шкафчике над раковиной аптечка. Там, кажется, что-то такое было в комплекте…

Ее удобная кровать заскрипела, лишь только стоило им разместиться, между прочим, довольно аккуратно. На любое движение кровать предательски издавала жалобный стон, и Мэри в итоге замерла.

— Комната Уолли рядом? — спросил Уилл.

Она кивнула.

— Прости.

Он поднялся, снова вызывая невыносимый скрип старых пружин.

— Иди сюда.

Она послушно поднялась. Он подхватил ее за бедра, поднимая вверх. Мэри едва успела ухватиться за его шею.

— С ума сошел! Ты меня не удержишь.

Он сделал несколько шагов к стене, прислоняя Мэри к ней.

— Удержу.

Он был сильнее ее, и от этого тоже вело. Мэри, конечно, помогла, плотно обхватив его ногами и приподнялась, впечатываясь спиной в стену и напрягая пресс, чтобы ему было удобнее войти в нее.

Они нормально не вытерлись, и на его и на ее коже блестели капельки воды, но ночная прохлада не холодила кожу. Наоборот, от жары мозги давно превратились в желе, а тело плавилось.

Уилла она почувствовала сразу, его осторожное скольжение внутрь, и подстегнула его, опустилась сама, принимая его до конца.

Она услышала то ли вздох, то ли слабое аханье, и снова приподнялась и резко опустилась, не оставляя Уиллу ничего другого, как просто крепко держать ее. Мэри прикрыла глаза, продолжая двигаться. Несколько минут она слышала его рваное дыхание, чувствовала, как оно опаляет ей грудь и шею, ощущала телом, как бурно вздымается его грудная клетка. Да и у нее самой сердце ускорилось и стало казаться, что оно взорвется — такой тахикардии она не испытывала даже при физических нагрузках. Пульс ощущался всюду: в висках, в запястьях рук, а потом она ощутила его внизу, будто бы сердце сорвалось во влагалище.

Ощущения нарастали и становились нестерпимыми, поэтому когда Уилл вдруг прошептал: «Прости», и, вздрогнув, зарылся лицом ей в шею, она выдохнула с облегчением. Тем более, что он, отдышавшись, аккуратно перенес ее на кровать, и, устроившись между ее ног, раздвинул половые губы и принялся вылизывать клитор.

Конечно, он остался на ночь. Мэри уснула, прислонившись спиной к его грудной клетке, наслаждаясь близостью. Кажется, Уолли нашел для нее клад. Под озерной гладью скрывался такой темперамент. Если он на утро не испугается и не сбежит, то она постарается, чтобы они как можно быстрее стали семьей. А если сбежит, что ж, у нее есть опыт в приручении псов.

Он, вроде, любит помогать, а ей как раз надо помочь разобраться с замком на входной двери. И смазать эти чертовы пружины на кровати, а может, и заменить саму кровать.

Надо пригласить его еще раз на ужин, пусть хоть каждый день с ними ест, все только будут рады. А в выходные придумать что-то интересное…


***
Неделя промелькнула, как один час. Уилл не сбежал и не испугался. Он был не против быстро развивающихся отношений и был готов оставаться на ужин, а потом и на завтрак, каждый день. Уолли, как и ожидалось, был рад. В первый раз, столкнувшись с Уиллом за завтраком, он сонно пробормотал что-то в духе: «Было поздно, и мама не отпустила тебя одного через лес?»

Несмотря на нелегкую работу в доках, Уилл охотно помогал ей. Починил замок на входной двери, смазал петли у всех остальных дверей, чтобы те предательски не скрипели, разобрался с кроватью и разболтанным смесителем в кухне.

Каждое утро он поднимался около шести утра и перед работой заезжал к себе домой.

— Может, тебе стоит перебраться к нам, чтобы оставлять больше времени на сон? — как-то предложила Мэри, не открывая глаз, потягивая кофе.

Было прекрасное утро после очередной неплохой ночи, проведенной вместе. Мэри чрезмерно расслабилась, и никак не ожидала услышать:

— Я живу не один.

Как же так? Ведь про него говорили, что он холостяк?

— У меня семья… — Уилл виновато взглянул на нее. — Целых семь собак.

Мэри подавилась кофе и закашлялась.

— В свое время подобрал их, как ты Рори. И они так и остались со мной. Утром заезжаю и выпускаю их, оставляю еды. В обед заглядываю, наливаю воду. И перед ужином проверяю их. Они уже заметили, что меня нет больше, чем обычно, и волнуются.

— Бог мой, Уилл. Да привози их сюда. У нас много места. Днем я постоянно дома. Будет кому присмотреть.

Он молчал очень долго, разглядывая кофе в чашке.

— Обсудим после выходных? — наконец предложил он.

— А что будет на выходных?

— Хотел устроить вам с Уолли сюрприз. Прогулку по озеру. Мы могли бы в субботу отчалить, двинуть на юг, не спеша посмотреть острова и вернуться в воскресенье.

— Прогулку? На чем?

Уилл пожал плечами и заслонился кофейной кружкой.

— Мне должны перегнать к пятнице мою парусную яхту — «Нолу». Я думал за неделю ее осмотреть и, если она в порядке, испытать ее.

— Никогда бы не подумала, что ты яхтсмен.

— Но я же говорил, что бицепсы накачал лебедками.

— Да, но откуда мне понять, про какие лебедки могла идти речь. Я мало что понимаю в морском деле, и я мало что знаю о тебе.

Уилл подошел ближе, и присел рядом, заглядывая в глаза.

— Именно поэтому я и хочу вас прокатить с Уолли. Побыть всем вместе вне дома, лучше узнать друг друга.

Он приобнял ее, ткнувшись своим носом в щеку, как большой огромный пес.

— Ну, что скажешь?

— Тебе невозможно отказать!

Яхта Уилла, тридцатифутовая, казалась новой, во всяком случае, она явно побывала в ремонте, где ее отдраили и заново покрасили.

Уолли, притихший от свалившегося на голову счастья, первым надел спасательный жилет и расположился на баке, рядом с якорной нишей. Мэри осталась на боковой палубе, у леерной стойки, смотреть, как Уилл заводит двигатель, отсоединяет канаты и в последний момент, когда яхта начинает отходить от причала, запрыгивает на ходу.

Двигатель, впрочем, он быстро выключил. И Мэри смогла составить представление, что такое «качать бицепсы» с помощью лебедок. Она предложила помощь, но Уилл только отмахнулся от нее.

Над яхтой развернулись паруса, и она заскользила вдоль водной глади, против течения.

— Иди сюда, — позвал ее Уилл с кокпита; сам он отойти от рулевого колеса никак не мог. Мэри перебралась к нему, встала сзади, приобняла его.

Уолли был в поле ее зрения, и она могла наблюдать за каждым его жестом. Уолли крутил головой по сторонам, и восторженное выражение не сходило с его лица. Мэри самой нравилось смотреть на то, как ветер надувает паруса, и как дрожат канаты, и как медленно проплывают мимо берега озера.

— Сколько ей лет?

— Много. Очень много.

— Она выглядит довольно новой.

— Ее отлакировали в Портленде, заменили такелаж и паруса, хотя я об этом не просил.

— И дорого стоит такое обслуживание?

— Прилично. Но с меня ничего не взяли.

— Вот как?

— У меня позаимствовали яхту. А потом вернули. И решили отблагодарить. Мне бы хватило только одной транспортировки, но арендатор не стал спрашивать моего мнения, а поставил перед фактом.

— Тебе нравится самому приводить ее в порядок?

— Да. Время, потраченное на «Нолу» я не считаю потраченным зря. Я расслабляюсь, когда вожусь с ней, прочищаю узлы, делаю мелкий ремонт. Я понимаю, что ее я могу починить. Это в моих силах. Понимаешь?

— Отчасти. Так ты больше ремонтируешь ее, чем катаешься?

— Любую яхту больше ремонтируют, Молли.

— А как часто ты плаваешь?

— Как выпадает свободное время, когда «Нола» в порядке.

— А большие переходы у тебя были?

Уилл долго молчал, а потом нехотя выдавил:

— Несколько раз пересекал Мексиканский залив.

— А океан?

— Да.

Ответ дался ему с трудом, будто Мэри коснулась какой-то тайны.

— Эй, кто сказал, что эта прогулка затевается, чтобы получше узнать друг друга?

Мэри тряханула его слегка, подзадоривая. Он снова расслабился в ее объятиях.

— У меня было ощущение, что ты допрашиваешь меня. Не хватало только светить лампой в глаза для полного сходства.

— Кто же допрашивает с лампами? Адвокаты за такие инквизиторские штучки съедят с потрохами. Смотреть кино нужно меньше.

— Я вообще не смотрю кино…

— А что ты делаешь? Книжки читаешь?

— Разве что справочники по работе. Художественные — скучны.

Мэри взяла Уилла за подбородок, развернула его лицо к себе и поцеловала так, что он от неожиданности выпустил штурвал.

— В чем дело? — шепотом поинтересовался он. — У тебя глаза горят, будто я что-то сказал, чего ты не надеялась услышать.

— Ненавижу умников-снобов.

Он уставился на нее, будто она призналась ему во всех своих убийствах.

— Ты не представляешь, какой ты, Уилл. Я уже не надеялась, что такие встречаются. Простой парень из народа, не белоручка, не дурак, не опустившийся реднек. И много еще разных не. Не неженка-интеллектуал, не новый подтип эмоциональных мужчин, психически нестабильных, испытывающих стресс из-за всякой ерунды и адреналиновую ломку, с богатым внутренним миром размером с Атлантику, от которого плохо всем. Ты надежен, ты стабилен. В чем дело? Я что-то не то говорю?

Уилл засмеялся, но вот смех вышел фальшивым.

— Уилл, я тебя обидела? Но я, правда, не ставлю интеллектуалов, выпускающих книжки и научные работы, выше тебя. Совершенно наоборот. Ты умен свои практичным умом, у тебя золотые руки.

Уилл очень нежно переместил Мэри вперед, перед собой.

— Он был нестабильным интеллектуалом? — Уилл заглянул ей в глаза, и его проникновенный взгляд ей не понравился. — И адреналиновым наркоманом?

Мэри замерла.

— Кто?

— Отец Уолли.

Она не ответила, но с таким же успехом могла бы сказать «да».

Не стоило затевать этот разговор.

Уилл еще какое-то время вглядывался в нее, а потом привлек спиной к себе, приобнял.

— Давай научу тебя стоять на вахте. — Он положил ее ладони на штурвал и накрыл своими. Мэри откинула голову к его плечу, наслаждаясь близостью.

Не считая этого странного временного похолодания между ними, в целом уик-энд пролетел отлично. Они ели рыбу и консервы, готовить вызвался Уилл, пока Уолли стоял «на вахте» — ему очень захотелось подежурить, и Уилл разрешил, проинструктировав его и записав дежурство в судовой журнал. Спали они в кают-компании, где было два спальных места, на одно уложили Уолли, другое заняли сами, оставив яхту дрейфовать. Смотреть, как заходит солнце в воду, и как восходит, ощущать на лице брызги воды, есть корабельную еду, спать на довольно узкой койке, — лучше выходных у Мэри с Уолли еще не было, особенно в Бате. Им повезло и с погодой: никакого ненастья и жутких ветров. Солнце, легкий бриз и чистое небо — настолько чистое, что не видно, где заканчивается вода и начинается небо.

В самом конце путешествия Уилл передал ей папку.

— Я готов к тебе переехать, но только на этих условиях.

Она открыла ее и стала изучать документы. Просмотрела не раз, убеждаясь, что не спит и ей ничего не мерещится, перед тем, как поднять голову и посмотреть на Уилла. Он ходил по кают-компании и явно беспокоился.

— Что это, Уилл? Предложение руки и сердца?

Он вздрогнул, будто она его ударила наотмашь.

— Давай обойдемся без метафор, — поморщился он. — Я наглядно представляю, как отпиливаю руку и отдаю тебе, а потом ломаю ребра и достаю сердце.

— У тебя живое воображение.

— Ты не представляешь, насколько, Молли. А если бы представляла, возможно, ты бы швырнула контракт мне в лицо.

Она почувствовала, как холодеют кончики пальцев.

— Уилл, есть что-то еще? Помимо семи собак?

— Есть. Когда ты мне стала говорить о том, какой я особенный, там, наверху, в день отплытия, я почувствовал себя обманщиком. Потому что ты хвалила не меня. Ты видишь кого-то другого, а не меня, — он глубоко вздохнул и обхватил себя руками. — Я хорошо умею невольно зеркалить других. И, наверное, я ввел тебя в заблуждение зеркаля твое спокойствие и силу. Что, если моя психика глубже Атлантики? Что, если интеллект выше среднего?

Мэри расхохоталась. Бедный Уилл. Не надо было ей откровенничать. Даже золотому и уверенному в себе мужчине не стоит говорить, что он в чем-то хуже. Ее слова об тонконервных интеллектуалах остались в нем, как заноза. И придется теперь хорошо постараться, чтобы безболезненно ее вытащить. Да вот только удержаться от смеха сложно, а смех загоняет занозу глубже.

— Ты не веришь. Хорошо, давай перейдем на язык метафор, как бы я его ни ненавидел. Мой прежний начальник считал меня хрупкой фарфоровой чашечкой из китайского сервиза, которую стоит доставать только для дорогих гостей, а потом прятать.

— Перестань меня смешить! Я уже не могу дышать, — по щекам у Мэри текли слезы, и она пыталась представить этого выдуманного начальника, который бы видел в Уилле фарфоровую чашечку.

— А другой человек, весьма опасный, к слову, сходу огорошил меня признанием, что он видит во мне мангуста, которого хорошо держать рядом для борьбы со змеями.

— Уилл, милый, — произнесла она таким тоном, каким успокаивала Уолли, — если ты на кого и похож, то на очень доброго пса. Я просто не ожидала, что ты так быстро решишь жить с нами. Я готовилась к долгим уговорам, ужинам, походам на яхте, рыбалке и бог знает к чему еще. А ты меня удивил.

— Я не очень хорош в соблюдении ритуалов. Я понимаю, что возможно, поспешил, но я не знаю, какой срок романа должен пройти, чтобы было прилично сделать предложение.

Она обняла его, прислоняясь своей головой к его плечу.

— Я сама не очень люблю все эти ритуалы. Тут мы с тобой совпадаем.

Он наклонился поцеловать ее, и она долго не хотела отстраняться, удерживая его.

— Поищи мое имя в прессе Вирджинии, округа Колумбии и Балтимора. А потом ответь честно, готова ли ты принять такого пса.

— Как скажешь, Уилл.


***
Мэри про совет Уилла забыла, ее закрутили домашние дела, а днем она села внимательно изучить бумаги. То ли Уилл нанял плохого юриста, то ли юрист вошла в ее положение, но в брачном договоре в основном учитывалась только ее интересы.

Она набрала его номер, не зная, что говорить, а как только в трубке зазвучал его тихий и приятный голос, как только услышала радость в голосе, выпалила:

— Смени юриста, дружок, он тебе дурит мозги.

— Поясни, — не понял Уилл.

— Я прочитала контракт. И ты знаешь, что связываешь себя по рукам и ногам, милый, и не учитываешь своих интересов?

— У тебя есть замечания? Ты хочешь его обсудить? Тебе кажется, я не учел твои интересы?

— Подожди, — Мэри поднялась и прошлась по кухне, увидела пятно на кофейнике и принялась его ожесточенно счищать, зажав трубку плечом. — Ты хочешь сказать, что сам все составил?

— Это заняло какое-то время, но не так уж и сложно.

— Милый, может сходить к профессионалу? Да, ему придется платить, но так ты сможешь защитить свои интересы.

— А-а… — протянул Уилл и замолчал.

— Что такое?

— Молли, у меня сейчас есть два интереса. Это ты и Уолли. И именно о них я и позаботился. Все остальное неважно.

Мэри замерла, со скособоченной шеей, зажимая трубку между ухом и плечом. Наконец-то у нее получилось стать нормальной, получилось встроиться в общество, наконец-то она получит настоящую семью.

— Ты слышишь меня?

— Я слышу, Уилл. Я просто не знаю, что об этом думать. Это весьма щедрое предложение. Но я буду последней мошенницей, если приму его.

— Я хорошо осознаю, что делаю. Ты не мошенница. Поверь мне, я знаю, о чем говорю.

— Ну если ты сам того хочешь, то я согласна.

— Ты нашла «Татл Крайм»? Узнала о моем прошлом?

— Нет.

— Тогда не спеши с согласием. Позвони мне, как прочтешь.

Мэри еще улыбалась, когда в поисковике набирала его имя. Ей хотелось пошутить и потребовать от Уилла номер социального страхования, чтобы пробить по своим каналам, но что там можно было найти на механика с Луизианы?

Она не ждала найти в архивах «Таттл-Крайм» серию статей об Уилле Грэме. Однофамилец? А Уилл так шутит? Но на фотографиях был он, отличаясь только угрюмым выражением лица, напряженным взглядом и очками. Ее Уилл не нуждался в очках, был расслаблен и, если не счастлив, то спокоен. И в то же время Уилл из репортажей Фредди Лаундс и ее Уилл были одним и тем же человеком.

В разных статьях одной и тот же колумнистки он представлялся по-разному: то сумасшедшим, то хорошим профайлером, то подозреваемым, то убийцей. Мэри прочла по перекрестным ссылкам и материалы по Чесапикскому Потрошителю, которым оказался респектабельный и уважаемый в своих кругах психиатр — доктор Лектер. Просмотрела материалы по нему и его рисунки. Неприятно кольнула серия карандашных набросков, на которых был явно изображен Уилл. То в виде гибнущего Патрокла, то в виде средневекового юноши-модели, то как элемент картины Боттиччели.

Мэри разозлилась на себя. Нашла что читать: желтую прессу. Она открыла «Нью-Йорк Таймс», не ожидая найти там Уилла, но нашла, причем частично авторы ссылались на ту самую, пресловутую Фредди Лаундс.

Мэри еще раз набрала Уилла.

— Надо поговорить.

Он почувствовал ее состояние и быстро ответил:

— Если хочешь, приезжай ко мне. Отпрошусь с работы.

Еще бы не почувствовал. Он отлично все понимал, так как обладал абсолютной эмпатией. Мог поставить себя на место другого, принять любую модель поведения. Предсказать действия любого психа, любого человека. Профайлер с самым высоким индексом раскрываемости дел. Фредди Лаундс предполагала, что он понимает убийц, потому что в душе сам убийца. Доктор Чилтон считал, что у Уилла Грэма комплекс личностных расстройств. Даже у доктора Лектера была теория о детстве Уилла: вечные переезды, постоянно новые школы заставили его научиться понимать людей, чтобы защитить себя от травли.

Мэри понятия не имела, что ему скажет. И что скажет Уолли, когда она расстанется с Уиллом.

Рыбацкая хижина, где ютился Уилл, на самом деле была крошечной, еще меньше яхты. Как он помещался в ней со своими собаками, Мэри не представляла.

Уилл встретил ее на улице и как-то сразу понял, что ее не стоит трогать: ни обнимать, ни лезть с поцелуями.

Мэри огляделась, собаки лежали на лужайке, и не шелохнулись, когда она подъехала к дому. Они были ухоженные и спокойные. Значит, Уилл не был психом, не был невротиком — собаки всегда транслируют эмоции своих хозяев. Если бы то, что писали в газетах, было бы правдой, собаки бы вели себя беспокойно и агрессивно.

— Входи. Кофе будешь? — предложил он.

— Лучше сразу виски.

— Как скажешь.

Они вошли в дом. В нем ничего кроме кровати, крошечной, как на камбузе кухни, не было. Уилл налил ей и себе золотистого виски из початой бутылки.

Последняя встреча начинала все больше походить на первый ужин — счастливый ужин.

Они сели напротив друг друга, касаясь коленями. И долго тянули крепкий солоноватый напиток.

— Почему ты ничего не рассказал? — не выдержала Мэри.

— А ты бы стала такое рассказывать?

Он был прав, не стала бы.

— Я тебе доверилась…

— А я не обманывал тебя, Молли. Я просто не говорил всей правды. Я действительно из Луизианы. Отец работал на верфях, перемещаясь по всему восточному побережью, с детства умею чинить моторы и ходить под парусами.

— Но ты не стал судовым механиком. А стал копом. Потом перешел в бюро. Получил степень по криминалистике, даже написал свою книгу. Ты преподавал в бюро, консультировал расследования. Ты солгал, здесь, в Роквуде, когда тебя нанимали в док.

— Нет. Они нанимали механика, и им нужны были опытные люди. Меня спросили, есть ли у меня нужная квалификация для этой работы, есть ли диплом инженера. У меня его нет, я так и ответил. Мне даже в голову не пришло, что из этого сделают вывод, будто у меня вообще нет никакого образования.

Он поднялся и отошел к подоконнику. К нему подбежал с улицы один из псов, и ткнулся носом в ладонь, будто бы поддерживая.

— Я порвал со своей прошлой жизнью, Молли, и начал сначала. Я понял, что зря ушел в полицию, зря стал работать в бюро. Я потакал своему желанию быть значимым, мне нравилось спасать других. Нравилось быть лучшим, особенным. Моя особенность — эмпатия и эйдическая визуальная память на детали — стала магнитом для нарциссов, психопатов и серийных убийц. Мангуст, живущий среди змей — вот кем я в итоге стал. Я выжил и понял, что хочу быть нормальным. Ремонтировать моторы, никогда не встречать убийц, жить скучно. Я хочу жить нормально, понимаешь? Я не хочу больше заботиться о жертвах преступлений, я хочу заботиться о своих близких. Я хочу семью, Молли. И мне было хорошо с вами. Я привязался к вам: к тебе и Уолли. Мне очень жаль, что я не прохожу твой критерий отбора. Да, у меня есть ученая степень, у меня есть книга и неприятные воспоминания о работе и о собственных провалах — я их вижу каждый раз в зеркале на своей коже. Я даже готов свой диплом утопить в озере — ничего хорошего он мне не принес.

Уилл иссяк, выпил залпом виски и отвернулся.

— Лучше повесь его в коридор на втором этаже, — пробормотала Мэри. — Прикроем дырку на обоях.

Она подошла к нему сзади и положила подбородок на плечо.

— Эй, особенный уникум, ты, наверное, потешался надо мной, когда я обрадовалась, что ты не читаешь книжки?

Он молчал, и ей пришлось слегка прикусить мочку его уха.

Только после этого его плечи начали расслабляться.

— Тебе их скучно читать, так как ты чувствуешь фальшь? И можешь поставить диагноз автору?

Он кивнул.

— Я тоже хочу нормальную семью, Уилл. Пусть я и представляла тебя иначе, но пока ты хочешь того же, что и я — у нас есть шанс.

Он повернулся. И она потянулась к нему с поцелуем, чтобы только не видеть в его глазах нечеловеческую обреченность и робкий проблеск надежды. Такие глаза она уже видела. Все у тех же брошенных псов.

Уилл обнял ее, и Мэри, закрывая глаза, подумала, что в этот раз у Уолта будет настоящее рождество, с папой.

Они расписались безо всяких церемоний в местном муниципалитете. И три года пролетели относительно благополучно. У них не случалось серьезных конфликтов и размолвок, они действовали друг на друга умиротворяюще. Они хотели одного и того же, и им удалось построить настоящую семью.

А потом к ним приехал Джек Кроуфорд с фотографиями двух счастливых семей. Убитых с разницей в один лунный месяц. Каждое полнолуние ненормальный забирался в дом, расстреливал детей и мужчин, и глумился над женщинами. Газеты смаковали подробности и усиливали панику. Наверное, на Кроуфорда давило начальство. Но как он мог вовлекать в это дело Уилла? Неужели бюро совершенно беспомощно без одного незаменимого специалиста? Это много чего говорит и о бюро, и об отделе Кроуфорда.

Уилл бы с ней не согласился. Он бы сказал, что если не прослеживается явный мотив, то вычислить преступника сложно, если не невозможно. Приходится следить за его охотничьими угодьями и ждать ошибки. И мириться со смертью людей.

Уилл бы мог попробовать прочитать этого безумца, попытаться понять, как он выбирает семьи, предсказать, какую семью выберет следующей, чтобы полицейские и федералы смогли поставить ловушку и поймать его.

Поэтому Мэри сама принялась уговаривать Уилла помочь расследованию. Она знала, лучше него знала, что следующее убийство он не простит себе и сорвется в Квантико, так зачем же ждать неизбежного? Чем скорее он уедет, тем быстрее вернется, и все будет по-прежнему.

Мэри проигнорировала предупреждение Уилла, что он вернется другим. Конечно, он снова будет исчерпан, но «Лосиная голова» хорошо исцеляет головы и залечивает раны. Психика людей пластична, она способствует выживанию, она может восстанавливаться. Уилл выживет и восстановится. Если бы он не был по натуре мангустом, она бы не отпустила его.

Никто не отследил того переходного момента, когда охота на дикого зверя, рвущего людей на куски по полнолуниям оборачивается охотой этого зверя на своих загонщиков.

Отравление собак накануне полнолуния списали на китайские консервы. И Мэри сама не стала сообщать Уиллу, звонить и отвлекать его от важного дела. Тем более что в ветеринарной клинике их успокоили, предложили оставить всех питомцев на ночь и пообещали, что с ними будет все в порядке. Уилл бы вернулся и даже ничего не заметил.

Ночью Мэри проснулась от шороха. Она хотела скомандовать: «Место», но быстро вспомнила, что собак нет дома, они в клинике. Тогда кто ее разбудил?

Мэри села в постели, прислушиваясь к звукам. На границы слышимости она различила шаги по деревянному настилу террасы. Человек. Уилл вернулся? Нет, он бы позвонил. Случайный турист? Она бы услышала звук подъезжающей машины. Потом никто из заблудившихся туристов не будет так осторожно красться.

Мэри выглянула в окно. Естественно, ничего не разглядела, кроме полной луны. Понимание обрушилось внезапно: то, от чего она бежала из Англии, настигло ее в штате Мэн.

Мэри мигом взяла себя в руки. Встала с постели, обув теплые ботинки, и бесшумно прошла в комнату Уолли. Она обхватила голову сына руками, и как только он открыл глаза, поднесла палец ко рту: тихо, молчи. Надела на него ботинки и куртку. Они спустились на первый этаж, и Мэри, открыв окно, отправила через него сына на улицу с четкими указаниями: ждать у машины, считать до ста, если подойдет кто-то, кроме нее, бежать на дорогу.

Сама она затаилась в доме, пытаясь разглядеть того, кто к ним вломился, и оценить, может ли она его убить без риска для себя или Уолли.

Газеты называли его Зубной феей, глупое название, не передающее того впечатления, который он производил. В дом Мэри зашел хищник, готовый рвать дичь на куски, и этот хищник не боялся ранений, не боялся смерти. У нее мог быть один шанс, убить его сразу, или убежать.

Мощное телосложение и высокий рост хищника уменьшали ее шансы. Так же как и пистолет в его руках. Судя по криминальным статьям, чаще всего он убивал с одного выстрела в голову. Если бы ее сорок пятый калибр был сейчас под рукой. Но оружие в «Лосиной голове» Мэри не хранила, а тайник находился не близко. Им было нужно бежать, только так они смогут уйти целыми и невредимыми.

Уолли прятался за колесом, дрожа от холода. Он считал, как она ему сказала, но не смог удержаться и выглянул, чтобы посмотреть, где она. Мэри снова показала ему знаками молчать и спрятаться, но Хищник что-то уловил, он вышел на террасу второго этажа и стал разглядывать машину.

Мэри отбежала на несколько шагов левее, и опрокинула полено. Пока Хищник спускался и искал их в другой стороне, Мэри подозвала сына и вернулась с ним в дом. Она нажала на брелок ключей, открывая машину, и Хищник тут же кинулся на новую приманку. Он выпустил по машине несколько очередей. С первым выстрелом Мэри и Уолли побежали, не заботясь о шуме — их шаги заглушал пистолет.

Они выбежали с проселочной дороги на федеральное шоссе, и Мэри, заметив попутную машину, выскочила на середину шоссе, на таран, чтобы наверняка ее остановить. Уолли закричал, а водитель резко повернул руль и ударил по тормозам. Шины взвизгнули, и машину слегка занесло и развернуло, прежде чем она остановилась.

— Уолли, быстро в машину! — скомандовала Мэри.

Она открыла заднюю дверь, сажая сына.

Водитель вышел на дорогу:

— Я вас чуть не убил, что вы делаете?

— Садитесь быстрее в машину! — крикнула ему Мэри. Водитель хотел возразить, но ему не дала ответить пуля.

Хищник быстро взял их след.

Мэри перешагнула через убитого и села его место. Пока она закрывала дверцу, очередная пуля выбила боковое стекло. Мэри поехала вперед, но третья пуля прорезала спинку сиденья и вошла ей в правое плечо. Машину слегка повело, но Мэри вдавила педаль газа в пол. Несколько следующих выстрелов раскололи заднее стекло. Уолли, к счастью, додумался спрятаться на полу салона и остался цел. А Мэри смогла продержаться до больницы.

Сквозь головокружение и слабость, на одном адреналине, она мчалась вперед, подальше от опасности, и только среди обычных людей позволила себе отключиться. Уолли был в порядке — и это главное, а она выживет.

Окончание в комментах

@темы: фанфики, гет

---

Новая жизнь, мини

[Чай с ванилью]

Название: Новая жизнь
Автор: Танка Морева
Бета: GredAndForge
Каноны: "Ганнибал" NBC, "Убить пересмешника"
Размер: мини, 1978 слов
Персонажи: Абигейл Хоббс, тетя Александра, Кэлпурния, Уилл Грэм
Категория: джен
Жанр: драма, AU
Рейтинг: PG-13
Задание: Социализация
Краткое содержание: Абигейл Хоббс выживает, оставаясь для всех мертвой

Читать дальше

Абигейл прячут в Мейкомбе, в маленьком городке на юге Алабамы. От программы защиты свидетелей ей достался домик с верандой у реки, велосипед, кредит на Южный колледж и инспектор Александра, приказавшая звать ее тетей.

Первый год инспектор, то есть тетя Александра, живет с ней вместе. Абигейл спит в небольшой спальне, а тетя в гостиной на диване. В Мейкомбе низкий уровень преступности, но у тети под подушкой лежит поставленный на предохранитель глок, а на стене висит охотничье ружье. Она защищает Абигейл или готова защищаться от Абигейл? Какая по сути разница?

Абигейл дважды перерезали горло. А умирать ей приходилось трижды. Мелочи. Потому что она умирает каждую ночь. Каждую ночь Уилл Грэм пытается зажать рану на ее шее, и кровь хлещет между его пальцев, брызгами оседает на лице и стекает в лужу на полу. Уилла Грэма бьет дрожь, она чувствует, как трясутся его руки. Он и сам ранен. Она видела, как Ганнибал Лектер всаживает в него нож. Так же, как и она в Ника Бойла. Насадить и вскрыть нутро, как при разделке крупной дичи. Открытые глаза Ника Бойла и его медленное окоченение снились Абигейл часто, пока ей не помог доктор Лектер. Помог, чтобы потом избавиться. Ее жизнь была подарком для Уилла Грэма, но стала наказанием. Нож, вспоровший его живот, причинил меньше боли, чем невозможность спасти ее.

Уилл Грэм подползает ближе, но его хватка на ее горле слабеет. Его пальцы становятся ледяными, и Абигейл страшно: если он умрет, кто же заменит ей отца?

А если он выживет, простит ли он ей доктора Алану Блум? Простит ли ее послушание доктору Лектеру?

Доктор Алана Блум защищала ее. И Абигейл ей отплатила. Толкнула в окно и смотрела, как стекла разрезают кожу на белом лице, изумленном лице, как дождь смывает с нее кровь, как она летит вниз, вместе с осколками — разбитая чайная чашка, которую не склеить.

Дождь обволакивает ее и Уилла, дождь попадает ей в рот и течет полноводной рекой. Они тонут в этой реке, а вокруг них растекается запах меди. От холода Абигейл не может пошевелиться, не получается даже зажмуриться. Все понимать, все ощущать и не иметь возможности что-то сделать — пугает.

В плохие ночи к ним приходят люди. Эти люди забирают у нее Уилла Грэма, кладут на медицинскую каталку. А на нее натягивают черный мешок. И пока его застегивают, Уилл Грэм смотрит с каталки прямо ей в глаза.

В хорошие ночи Уилл Грэм говорит, что она жива. И их вместе везут в больницу. Она засыпает в машине парамедиков, боясь проснуться и увидеть в его глазах, что наделала.

Каждый раз она просыпается от холода. Ей хочется плакать, ей хочется кричать. Ее ночная сорочка промокает от пота, а зубы выбивают дробь. От холода спасает теплый плед. Но уснуть не получается: Абигейл долго лежит и смотрит в темный потолок.

В Мейкомбе никто не мерзнет, недалеко Флорида, вечное лето, даже зимой. А она мерзнет так, будто торчит не в Алабаме, а снова в Миннесоте выкапывает Ника Бойла из снега, пока он смотрит на нее стеклянными глазами.

Абигейл мало разговаривает, чтобы никто ничего не узнал о ней. Она не ест ливер. Не потому, что ее настоящий отец кормил их дома человеческими легкими, почками и печенью, а потому что тете это понравится, и тем людям из ФБР, кто незримо за ней приглядывает, например, Джеку Кроуфорду. К ее причудам быстро привыкают. Тетя не удивляется пледу жарким летом. Соседка, мисс Рейчел Хейверфорд, проводящая все дни на грядках с капустой, к неизменным шарфам на шее. Хозяйка кондитерской лавки, Кэлпурния, ширококостная и дородная дама, к тому, что Абигейл пьет чай без сахара и подолгу смотрит в чашку.

— Глазастик, когда же приедет твой отец? — первое время вздыхает Кэлпурния. — Сердце кровью обливается смотреть, как ты дичаешь здесь. Мисс Александра дама суровая, а ты папина дочка.

Знала бы Кэлпурния насколько она папина дочка. Что она делала для своего отца. Как он учил ее охотиться, как учил разделывать дичь. Как держать нож. Как быть идеальной приманкой. Как быть подарком.

Как быть подарком — учил доктор Лектер. Его она тоже воспринимала как отца.

И Уилла Грэма.

То утро она помнит очень хорошо. Ничто не предвещало трагедию: папа, мама и она накрывали на стол завтрак. На сковороде жарилась яичница, буднично зазвонил телефон.

После звонка и начался кошмар. Абигейл и сейчас видит, как папа сходит с ума и перерезает маме горло. Выталкивает ее окровавленное тело за дверь под ноги Уиллу Грэму. И хватает Абигейл, сзади, и приставляет нож к горлу.

Уилл Грэм с пистолетом входит на их кухню. Отец угрожает, но Уилл Грэм прицеливается. Выстрел звучит одновременно с острой болью, ей сначала кажется, что он промазал и попал в нее. Но нет, это папа чиркнул ножом, прежде чем его мозги разнесло по всей кухне.

На очках Уилла Грэма кровь, его трясет, так же, как и ее. И пока не входит аккуратный и элегантный доктор Лектер, Уилл никак не может зажать ей рану и остановить кровь.

Абигейл хочется все забыть, перечеркнуть. Представить, что ее отцом всегда был Уилл Грэм. Тогда они бы вместе мастерили приманки, и он бы ее учил ловить форель. Они валялись бы у реки на пристани все лето, питались бы одной рыбой. Уилл Грэм бы чинил катера и небольшие яхты, и учил ее управлять парусом. И она бы стала ветеринаром. И лечила бы животных, а не смотрела на них в прицел.

Доктор Алана Блум бы сказала, что ей нужно научиться жить без отцов. А журналистка Фредди Лаундс, понявшая больше про Абигейл, чем та ей рассказала, написала бы в своем блоге, что Абигейл, будучи убийцей, выбирает себе в суррогатные отцы — других убийц, более хитрых и хладнокровных.

Абигейл умеет обращаться с оружием, она умеет ориентироваться в лесу, она могла бы пойти работать егерем, но заставляет себя выбрать то, что понравилось бы Уиллу Грэму.

Тетя Александра и незримый Джек Кроуфорд выдыхают: девочка идет на поправку, она хочет лечить животных, она ведет себя нормально и хочет быть нормальной. Не удивительно, что как только Абигейл начинает ходить на занятия, тетя Александра съезжает со своим арсеналом. Их встречи показывают, как растет к ней доверие: сперва тетя приезжает несколько раз в неделю, потом по субботам, а спустя три года они пересекаются только по праздникам.

Абийгел втягивается в учебу. Она отличается от многих, у нее нет брезгливости, поэтому она на хорошем счету. Подготовка к тестам будоражит не больше, чем препарирование крыс и лягушек — ничто не сравнится с ее первым убитым олененком и разделкой туши.

***

Абигейл сидит за учебниками у Кэлпурнии и пьет чай, когда в пекарню вбегает запыхавшаяся тетя.

— Собирайся, — говорит она.

У тети лихорадочный блеск в глазах, нездоровая бледность. Руки у нее дрожат, и Абигейл понимает, что произошло.

— Он сбежал, да?

Тетя кивает. Но ничего не говорит, так как к ним идет Кэлпурния.

— Что случилось, Александра?

Тетя вымученно улыбается.

— Решила вот свозить племянницу на побережье, в пансионат, а то она уже зеленая от своих книг.

— Но тесты…

— Никуда от тебя не убегут. Пара дней чистого морского воздуха, спокойная обстановка и тишина пойдут на пользу больше, чем...

Абигейл собирает книги, пока Кэлпурния собирает им сладкие пироги в дорогу. Никто не видит, как Абигейл нарочно локтем сталкивает чайную чашку. Та летит, кружась в вечном полете, чтобы в итоге удариться о землю.

Стоит ли убегать, если смерть неизбежна?

Абигейл в бронежилете везут в микроавтобусе к океану, в какую-то дыру, охраняемую бойцами из спецподразделений. Она проводит там несколько дней. С ней никто не общается, предоставляя самой себе. А потом внезапно снова появляется тетя.

— Тесты в понедельник, ты готова вернуться в Мейкомб?

— Все кончилось? — в машине спрашивает Абигейл. — Его снова поймали?

Тетя молчит долго, прежде чем заговорить.

— Уилл Грэм помог бежать Ганнибалу Лектеру, когда того перевозили из балтиморской больницы в тюрьму. И…

— Ганнибал Лектер его убил?

— Пока разбираются, что случилось, но определенно Ганнибал Лектер хотел убить Уилла Грэма, а тот его. Оба мертвы.

Тетя стучит кулаком по рулю.

— Сукины дети! Как хорошо, что вы сдохли! Из-за вас погибло четверо полицейских, два охранника окружной тюрьмы и водитель. Горите в аду!

Абигейл молчит. Вот только внутри все сворачивается от холода.

Теперь она точно сирота.

— Ты как? — спрашивает тетя.

— Нормально.

На Абигейл находит то тупое равнодушие, которое у нее появлялось, когда доктор Лектер поил ее чаем с грибами или колол своими препаратами.

Этого следовало ожидать. Когда он отрезал ей ухо, он говорил, что хочет инсценировать ее смерть. Джек Кроуфорд уже подозревал ее в смерти Ника Бойла и в помощи отцу, соседи ненавидели, все считали пособницей дьявола, даже Уилл Грэм пришел в ужас и не сегодня-завтра отвернулся бы от нее. Исчезнуть, притвориться мертвой и жить под другой личиной — отличная идея. Не жалко даже уха, и волосами можно прикрыть уродливую яму. К тому же, доктор Лектер хороший хирург и ей не будет больно.

Когда она поняла, что он сделал с ее ухом, тогда ей стало не по себе. Но никто уже не мог помочь. Уилл Грэм, в чье горло и засунул доктор Лектер важную улику, сидел в психушке, для остальных она была вне досягаемости, мертвой.

— Кстати, у тебя появился новый отец, — говорит тетя. — Он тоже идет по программе защиты свидетелей. Я не видела его дело, на нем гриф секретности. Говорят, какой-то адвокат, попавший в переплет, чем-то важный для ФБР. Безобидный. Если ты не против, он поживет с тобой, если против, то ФБР купит вам дома по соседству. Надо, чтобы все считали, что вы дочь и отец. Справишься?

— Конечно.

Абигейл равнодушно жмет плечами. Ей не нравится, что ее вынуждают помогать какой-то там жертве, ее бесят жертвы. Но, в конце концов, взрослая дочь может и обижаться на отца, может не общаться с ним, так? А причины придумают местные сплетницы мисс Рейчел Хейверфорд и Кэлпурния.

Тетя улыбается, и Абигейл понимает, что ответила правильно.

В Мейкомб они приезжают после полудня, когда до вечера еще несколько часов, но время ланча давно прошло. В пекарни Кэлпурнии сидит мисс Рейчел Хейверфорд и какой-то северянин, одетый явно тепло для Алабамы — на нем плотная клетчатая рубашка и штормовка.

— А, Аттикус Финч приехал чуть раньше, — говорит тетя, ловко загоняет свой пикап между велосипедом и лодкой. — Пойдем, познакомлю.

Абигейл заторможено выходит из машины. Ей нечем дышать, и она непроизвольно хватается за горло. Ей кажется, ее шрамы разошлись, и шарф намок от крови.

— Джин Луиза Финч, что с тобой? — как сквозь толщу воды слышится голос тети.

Абигейл нервно сглатывает и не без усилия заходит в пекарню.

— У бедняжки шок, — бормочет Кэлпурния. — Еще бы. Отца не видела четыре года, считай. И вот вздумал объявиться. Глазастик, хочешь шоколада с молоком?

«Отец» поворачивается. У него усталый, измождённый вид. Как она, он видит кошмары. Не только во сне, но и наяву. У него новые шрамы. Один довольно большой, но бледный, едва заметный, горизонтальной линией проходит посреди лба, с правой стороны. С левой стороны лица у уха еле заметный вертикальный штрих. И посреди правой скулы свежий, набухший рубец. Будто кто-то вонзил ему короткий нож прямо в щеку.

И кто знает, сколько шрамов скрыто под одеждой.

Глаза прячутся за очками в массивной оправе. Но это он. Живой. Отрешенный и опустошенный, обескровленный. Таким она запомнила его в последний раз — когда он глядел на нее с больничной каталки.

Один миг, и в его глазах вспыхивает узнавание. Он потрясен даже больше, чем она сама — и ничего удивительного. Он четыре года считал ее мертвой, он похоронил ее во второй раз, привык, что она прошлое.

А она еще не успела привыкнуть к его смерти.

— Я так скучала, папа.

Слова получаются естественно, сами собой. И его лицо оживает. Он улыбается не только ртом, скулами, но и глазами. Он счастлив, и она не выдерживает, подходит ближе и прижимается к нему.

— Тебе понравится Мейкомб, папа. Здесь есть река, а в ней есть рыба. Ты научишь меня рыбачить?

Она говорит все, что приходит в голову, не слыша ничего, пока он не обнимает ее в ответ. Он жив. Она жива. Тетя и Кэлпурния что-то щебечут. Тетя, наверняка, ничего не понимает, так ей и надо, пусть обращается к Джеку Кроуфорду за объяснениями. Мисс Рейчел Хейверфорд промокает глаза носовым платком, а потом шумно сморкается в него. Абигейл плевать на них всех.

Она не отпускает Уилла Грэма, а тот не отпускает ее.

Кошмары закончились. И во сне, и наяву. Для обоих.

Они научатся жить среди людей. И станут нормальными. Какими и должны быть Аттикус Финч и его дочь Джин Луиза.

@темы: фанфики, джен

---

Врунгель vs Ктулху

[Mrs N]

Название: От «Победы» до Победы
Автор: Mrs N
Бета: troyachka, Nat-al-lee
Каноны: А. Некрасов "Приключения капитана Врунгеля"(книга и мультфильм), "Зов Ктулху" Г. Лавкрафт, "Жизнь Пи"
Размер: миди, 4847 слов
Пейринг/Персонажи: Френсис Тёрстон, Капитан Врунгель, Лом, Фукс
Категория: джен
Жанр: POV, приключения, юмор
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Что связывает русского мореплавателя и Ктулху? Разгадать это пытается антрополог из Бостона, которому в наследство достались очень интересные бумаги, содержащие сведения о «Культе Ктулху».
Примечание/Предупреждения: AU, POV
Скачать .doc, .fb2

Читать дальше

Старый выпуск журнала «Сиднейский бюллетень» с заметкой об аукционе, где самым дорогим лотом стал каменный идол неизвестного происхождения, попался мне на глаза совершенно случайно. Если бы к тому времени я не успел во всех подробностях изучить оставленные мне двоюродным дедом в наследство бумаги, то не обратил бы на него никакого внимания. Но бумаги я изучил со всей тщательностью, поэтому вполне объяснимо, что мой взгляд зацепился за фотографию, сопровождавшую статью. Изображённый на ней каменный идол, привезённый мореплавателями с далёких берегов, был сделан из зеленоватого, не известного науке камня, что вызвало небывалый ажиотаж в учёной среде, и передан в одну из частных коллекций. Но меня интересовало другое: идол этот был как две капли воды похож на тот, что полицейские во главе с инспектором Легрессом обнаружили в лесу во время одного странного рейда, когда была арестована толпа уродцев-сектантов, с воплями «Ктулху фтагн!» отплясывавшая вокруг этого устрашающего вида символа. И на «сонную скульптуру» юного Генри Уилкокса, воплотившего свой сон в глине, не приходя в сознание, идол был похож ничуть не меньше. А ведь я уже почти отчаялся разгадать тайну того, что мой дед называл «Культом Ктулху»! Но провидение было добро ко мне. И, приобщив выпуск «Сиднейского бюллетеня» к бумагам деда, я собрался в путь.

В редакции журнала мне повезло не только узнать имя моряка, привёзшего на аукцион скульптуру Ктулху, но и прочитать интервью с ним. Это был некий матрос Фукс, принимавший участие в кругосветной регате на одномачтовых яхтах, но, кроме имени, никакой полезной информации из беседы с ним корреспондента мне, к сожалению, почерпнуть не удалось. Фукс юлил, уходил от прямых ответов на вопросы и «о главном» так ничего толком и не рассказал, всё больше повествуя о морских приключениях. Но я не унывал. Парусная регата — это официальное мероприятие, значит, разыскать её участников не составит труда. И, выяснив, что стартовала регата из французского порта Кале, я направился прямиком туда, в надежде найти матроса Фукса и попытаться разговорить его самому.

В яхт-клубе меня встретили довольно приветливо, напоили чаем и рассказали много занимательного об истории проведения парусных регат. Но, к сожалению, по интересующему меня вопросу мало что знали. Кто такой этот Фукс, где капитан Врунгель и старший помощник Лом смогли отыскать его в самые сжатые сроки? — это для организаторов регаты оставалось загадкой. Единственное, что не подлежало сомнению, яхта «Беда» — вот это название! — чуть не снятая со старта за нехватку в личном составе одного человека, всё же смогла принять участие в регате. Значит, членов экипажа действительно было трое, и под именем Фукса не скрывался сам капитан или его помощник (а точнее — мёртвая душа), как я начал было уже подозревать. Но в яхт-клубе мне посчастливилось добыть адрес капитана Врунгеля, ведь все участники регаты были прославленными моряками и получили именные приглашения от руководства клуба, а не явились самостоятельно, увидев объявление в газете.

Итак, мой путь лежал в далёкую Россию, в мореходное училище, где капитан яхты «Беда» Врунгель, Христофор Бонифатьевич, много лет преподавал навигацию.


***



В России было холодно, очень холодно. Моё непредназначенное для таких суровых морозов пальтишко совершенно не согревало, и я, даже находясь в тёплом помещении мореходного училища, стучал зубами — так сильно продрог.

— На рыбьем меху, так говорят у нас в Матушке России, — сказал появившийся из ближайшего кабинета невысокий упитанный человек в морском кителе и представился: — Капитан Врунгель, Христофор Бонифатьевич, к вашим услугам. — Он протянул мне руку и добавил: — А вы, как я понимаю, и есть тот молодой человек, интересующийся подробностями парусной регаты, в которой я принимал участие.

— Френсис Тёрстон, — представился я и ответил на рукопожатие капитана, но не стал уточнять, что меня интересует не столько кругосветное путешествие, как одна конкретная его часть.

— Знаю, знаю, — довольно улыбнулся капитан, — телеграфировали! — Он окинул меня любопытным взглядом и вдруг спохватился: — Но пройдёмте, молодой человек, напою вас горячим чаем, отогрею, а то, знаете ли, в таком пальтишке немудрено и воспаление лёгких подхватить.

Услышав про горячий чай, я, кажется, даже немного согрелся и с энтузиазмом прошёл за капитаном Врунгелем в его кабинет, сплошь уставленный и увешенный разными морскими устройствами. Пока капитан хозяйничал, я рассматривал его и думал, что он совсем не похож на морского волка. Низкорослый, полноватый, в пенсне на носу — он скорее походил на учёного-теоретика, ни разу не попробовавшего реальной опасности. И если бы не морской китель, то я, встреться мы при других обстоятельствах, принял бы его за бухгалтера, а не за моряка. Но сомневаться не приходилось — передо мной был никто иной, как прославленный мореплаватель, победитель Большой Парусной регаты на одномачтовых яхтах, капитан Врунгель. Его фото я видел на стенде в яхт-клубе и в его адрес слышал много хвалебных отзывов от находившихся там моряков.

Чай капитан заварил отменный — крепкий, как я люблю, — и от души плеснул мне в чашку бренди. Себя, конечно, он тоже не обделил.

— Чтобы всю хворь убить на корню, — прокомментировал он свои действия, а я, попивая чай, радовался, что капитан — такой гостеприимный хозяин.

Через некоторое время я почувствовал, что наконец-то согрелся. В желудке разливалось приятное тепло, ноги и руки покалывало, словно мелкими иголочками, а щёки, по всей видимости, зарозовели. Я снял пальто и повесил его на спинку стула. Капитан Врунгель, наблюдая за моими действиями, довольно крякнул и достал кисет с табаком.

— Ну-с, молодой человек, — сказал он, набивая трубку, — что вас привело в эти стены? Хотите написать книгу о наших с Ломом и Фуксом приключениях или интересует что-то конкретное?

Я кивнул.

— Да, конкретное. — Но чтобы не обидеть капитана, который явно гордился этим плаванием, добавил: — Но это не значит, что мне не интересно послушать рассказ о том, каким путём вы шли к победе в регате.

— Это хорошо-о-о, — протянул капитан, и я понял, что мой ответ его порадовал. — Это как с обедом, — уточнил он, — чтобы насладиться вкусом основного блюда, нужно сначала отведать закуску. Так и здесь: не зная деталей, упустишь часть главного.

Я был полностью согласен с такими рассуждениями, и хотя мне не терпелось поскорее перейти к «основному блюду» и услышать ответы на интересующие меня вопросы, начали мы с «закуски», то есть, издалека.

***



— В тот год я так же, как и сейчас, преподавал в мореходном училище, то есть здесь, — начал свой рассказ капитан Врунгель. — Был я, конечно, помоложе, покрепче, но опыта уже тогда хватало с лихвой. А вот моря-окияны давненько не бороздил, засиделся, так сказать, на месте. Тут как раз приглашение от яхт-клуба и подоспело: «Уважаемый Христофор Бонифатьевич, просим милости, не откажите в любезности, и прочее, и прочее». Ну как тут отказать, когда ко мне со всем уважением. Да и у меня глаза загорелись. А что бы и не махнуть стариной, подумал я и велел телеграфировать в яхт-клуб, что Христофор Бонифатьевич Врунгель со своей командой к назначенному сроку прибудет в порт Кале и выйдет на старт.

Настроение было у меня приподнятое. По такому случаю я даже контрольную работу студентам отменил, чем несказанно их порадовал. А Лома, был у меня такой студент — хороший парень, крепкий, силищи неимоверной, такие на флоте на вес золота, я вам скажу, — так вот, Лома я пригласил в свою команду старшим помощником. Собственно, «старшим» это так, для красного словца, потому что Лом, как предполагалось, должен был стать моим единственным помощником. И какое-то время именно так и было. Но обо всём по порядку.

Слух о том, что в Большой Парусной регате будет участвовать экипаж под командованием прославленного капитана Врунгеля, облетел наш город и его окрестности со скоростью света. Провожать нас в путь собрался, не побоюсь этого слова, весь город. Не было на тот момент значительнее события, чем отправление в дальние страны яхты «Победа». Да, молодой человек, именно этим звучным именем назвал я яхту, которая должна была стать моим домом на долгие дни и ночи. Именно «Победой», а не «Бедой». В «Беду» её превратила халатность корабельщиков, которые пустили на ремонт моей красавицы свежий лес. Вот какие неучи, если не сказать — вредители, занимают порой ответственные должности. С такими — только контроль и постоянная бдительность! Залатали они бока «Победы» свежим лесом, а она возьми — и пусти корни. Качественно вросла в берег, кое-где даже кустики появились. А я-то всё удивлялся: кто это на берегу палисадник разбил?..

— Поднять паруса, — скомандовал я в назначенный срок. — Руль направо!

Паруса взвились, словно птицы, ветер попутный — а яхта стоит! Баржа взяла «Победу» на буксир, потянула — и часть берега оторвалась, превратившись в островок, и поплыла за нами, будто хвостик. Вот какой конфуз вышел! Так и получилось, что отправились мы в путь на день позже, когда очистили все борта от корней и сучков. И не на «Победе», а на «Беде», потому что во время аварии сбило с борта две буквы «П» и «О». Вот такая неприятность — и прямо на старте путешествия. Другой бы голову повесил, но я не унывал. В конце концов, не имя делает человека, а человек имя. Легко, знаете, покорять сердца на «Победе», а вы попробуйте сделать это на «Беде»!

— Старший помощник Лом, — дал я установку, — мы с вами должны приложить все усилия, чтобы новое имя нашей яхты зазвучало как песня!

— Есть, приложить все усилия! — ответил Лом, и вижу — повеселел, заулыбался, начал насвистывать что-то задорное. — С таким капитаном, как вы, Христофор Бонифатьевич, и беда не беда! — сказал он. И знаете, так мне приятно от этих слов стало, так потеплело на душе. Всё-таки вера личного состава в своего капитана дорогого стоит.

Так и пошли на «Беде», удивляя всех своей экстравагантностью. Никто же не знал, что в наших с Ломом сердцах красавица «Беда» навсегда осталась «Победой».

***



Море, простор. Куда ни глянь — тишь да гладь. Глаза радуются, а сердце поёт. Красота! И ветер попутный, и море ласковое, и туманы нам не помеха — на нос яхты я ещё в первый день открытую бутылку рома поставил, и Лом по ней ориентир держал, чтобы с курса не сбиться. Хорошо!

И вот на пятые сутки проходили мы у берегов Норвегии. Пристали, разумеется, к берегу. Я-то и раньше тут бывал, фиорды видел, меня не удивишь, а вот Лому красоты местные показать было необходимо. Поставили мы яхту на якорь, а сами вышли на берег. Земляника какая! Словно орехи по земле рассыпаны, вот какая крупная. А вкусная!.. Наелись мы досыта, про время забыли. Пора на яхту возвращаться — а куда идти не знаем. Мало того, уже и сумерки опустились. А в горах, знаете, рано темнеет, а в незнакомом месте да в темноте дорогу найти — та ещё проблема.

— Отставить, — говорю, — старший помощник Лом. Утро вечера мудренее, утром дорогу к «Беде» сыщем.

Так и заночевали на берегу. Развели костёр, чтобы не замёрзнуть, байки всю ночь травили — весело было, не заметили, как утро наступило.

Полезли мы с Ломом на гору, в надежде «Беду» с высоты разглядеть. И точно, смотрим, там она, красавица наша, внизу. Только чтобы добраться до неё, нужно было назад повернуть и фиорд обойти, а там уже по тропинке спуститься. Но как раз с этим было проблематично. Позади всё шипело, трещало — обратный путь был отрезан стеной огня. Наша вина, признаём, костёр-то мы только затоптали, а залить нечем было, вот ветер угли и раздул. А Лом тем временем взмолился:

— Что же делать, Христофор Бонифатьевич?! Пропадём!

— Отставить панику! — скомандовал я и начал размышлять, как нам с этого полыхающего острова выбираться. И пока я эту задачу пытался решить, ответ подсказали — кто бы вы думали? — белки! Они, красавицы! Хвосты, словно паруса, по ветру поставили — и давай с горы на «Беду» прыгать! Посмотрел я на их манёвры и скомандовал:

— Старший помощник Лом, ну-ка за белками — полный вперёд!

Вижу, трусит парень. Дал я ему свой бинокль, чтобы палуба яхты совсем близко оказалась, — и, знаете ли, сработало! Вот что значат самообладание и смекалка, в любую трудную минуту они выход подскажут.

Оказавшись на «Беде», мы выдохнули с облегчением. Всё-таки привыкли уже считать её своим домом. А раз в доме у нас гости — полный трюм белок, — то надо о них позаботиться: напоить, накормить… Вот и решили мы держать курс к ближайшему порту, чтобы пополнить запасы питьевой воды и купить еды для белок.

Как вышли мы в открытое море, поднялся ветер, волны пошли сильнее. А к вечеру так и вообще шторм — баллов десять точно! Бушует море. «Беду» то вверх, то вниз бросает, но она держится молодцом. И тут вдруг слышу — по радио сигнал SOS передают. Норвежский парусник гибнет — и как раз неподалёку от нас. Естественно, взяли мы курс к месту крушения. Спасли норвежцев и доставили их на Родину. Верите ли, молодой человек, чувствовал я себя в тот момент так, словно был Ноем, или Дедом Мазаем, или и тем и другим одновременно. Белки, норвежцы — и все на борту моей красавицы «Беды» от невзгод спасаются да радуются чудесному избавлению от неминуемой гибели.

Норвежцы, спасённые нами, оказались людьми благодарными. В порту загрузили на яхту провиант для белок — халву и ананасы, — а главное, выписали на них путевые документы и оформили предписание сдать белок в зоопарк Гамбурга: там как раз требовались различные животные. Делать нечего, пришлось отклониться от курса и идти в Гамбург — не везти же белок с собой в кругосветное плавание!

И вот с этого момента начинается самая интересная, самая захватывающая часть нашего путешествия.

***



Зоопарком в Гамбурге в ту пору управлял некто Гаденбек. Неприятный тип, я вам доложу, скользкий. Едва попав в его кабинет, я сразу понял — надо держать ухо востро. И был прав. Только мог ли я тогда предположить, что за ним стоят люди куда более серьёзные. Мафия! И Гаденбек — это так… мелкая сошка, делал, что ему приказывали. А приказ был, как я позже понял, задержать капитана Врунгеля, то есть меня, и не дать прибыть к началу регаты в пункт назначения. Вот Гаденбек и придумал этот трюк с хамелеоном, который по его наказу уничтожил документы на белок. А груз без документов — это что? Правильно — контрабанда!

Вернулся я на яхту, смотрю — Лом от таможенников отбивается.

— Что, — говорю, — господа хорошие, за шум?

А они мне:

— Незаконный ввоз скота… Статья такая-то… Груз изъять, яхту отобрать…

«Э-э, нет, — думаю, — не на того напали», — а вслух говорю: — Белки эти — необходимая часть ходового механизма, который сломался во время шторма у берегов Норвегии. И сюда, в Гамбург, мы зашли, чтобы починить его.

Тут увидел я в толпе зевак на берегу господина Гаденбека. Стоит, ухмыляется, посмеивается над моими объяснениями. И такая, знаете ли, злость меня разобрала, так захотелось этого прохвоста проучить…

— Ходовой механизм, господин чиновник, — подтвердил я и пригласил всех приходить завтра на его демонстрацию.

Когда все разошлись, набросал я на листочке бумаги увиденное у Гаденбека в кабинете колесо, в котором скакала белка, добавил расчёты ширины и высоты яхты и направился в город искать кузнеца. Мастер мне попался понятливый и расторопный и к утру соорудил настоящий ходовой механизм. Когда же вернулись таможенники, то «Беду» не узнали: по бокам два огромных колеса, а на палубе соединённое с ними общим валом колесо для белок, которое весь механизм и запускает. Как только белки в него попали — так и побежали, понеслись, лапками перебирают, радуются… Вода вокруг боковых колёс забурлила — и «Беда» как была, без парусов, пошла в открытое море так быстро, что полицейские на своих катерах насилу нас догнали. Развели они руками: «Так и так, — говорят, — господин Гаденбек, ничего не можем сделать». Гаденбек надулся, окинул их недовольным взглядом, да и предложил мне продать ему ходовой механизм вместе с белками. Ну, а что бы не продать-то, подумал я, сделка хорошая, выгодная. Да и не досуг мне было с белками возиться.

Эх, если бы знал я тогда, где своё изобретение встречу, если бы знал…

***



В день открытия парусной регаты мы, как и подобает хорошему экипажу, вышли на старт. Настроение было приподнятое. Лом насвистывал какую-то весёлую мелодию, я покуривал трубку — всё у нас было хорошо, всё отлажено. И тут вдруг приходит предписание: яхту «Беда» снять со старта за нехватку в личном составе третьего человека. Вот незадача-то!.. Но делать нечего: правила есть правила.

Кале — крупный порт, там всегда много безработных моряков, которые готовы за небольшое жалованье уйти в плавание. Вот я и направил Лома найти на «Беду» опытного матроса. Он и нашёл.

— Третьим будешь? — спросил он у одиноко стоявшего на пирсе моряка и указал жестом на «Беду». Тот потянул носом, облизнулся и согласно кивнул. Это потом мы поняли, что Фукс учуял ром, который открытым стоял на носу яхты и служил ориентиром для вечно стремившегося сбиться с курса Лома. А в тот момент так обрадовались, что личный состав теперь укомплектован, что даже не поинтересовались мореходным опытом нашего нового матроса.

А опыт, конечно, у Фукса был сомнительный. Как управляться с парусами, он не знал, якоря бросить — не умел, карты читать — и те не мог. Вот так помощничек! Но мы с Ломом рассудили здраво: планировали же мы со всеми делами вдвоём справляться — вот и справимся, а Фукса попутно морским премудростям обучим. Так и отправились в кругосветное плавание втроём: прославленный капитан, студент-недоучка и карточный шулер.

Но прежде, чем мы покинули порт, произошло вот какое событие. Как только распорядитель церемонии открытия выстрелил в стартовый пистолет, и все начали поднимать паруса и ловить ветер, одна из яхт, «Чёрная каракатица», сорвалась с места и, оставив соперников далеко позади, ушла в открытое море. Но самое главное, паруса её были приспущены, а у бортов прикреплены странные колёса, благодаря которым она и набрала такой быстрый ход.

Вот уж где впору было рвать волосы на голове. Сразу стали понятны и махинации Гаденбека с белками, вернее, с пропажей на них документов, и странное желание задержать нас в Гамбурге, и покупка им, далёким от мореплавания человеком, ходового механизма для яхты. Одним словом, перехитрил! Очень это, знаете ли, неприятное чувство — осознавать, что тебя оставил в дураках вот такой скользкий тип. Ну, конечно, не он один. Но это уже потом выяснилось, что там целая сеть действовала: операции со ставками проворачивали и деньги у наивных граждан таким образом изымали.

Но знаете что — во всём надо искать плюсы. Вот я, например, мог впасть в уныние и проиграть регату ещё на старте. Но я так рассудил: если меня пытались задержать, значит, опасаются. Значит, понимают, что капитан Врунгель — это настоящий морской волк. И так мне хорошо от этой мысли стало, так тепло, словно заглянул на недели вперёд и увидел, как нас с Ломом и Фуксом чествуют в качестве победителей.

***



И всё-таки мысль, что я так легко уступил ходовую часть с белками Гаденбеку, — даже больше, рад был избавиться от неё, — не давала мне покоя. Это же надо было так просчитаться! И дело было даже не в том, что Гаденбек — мошенник и связан с нашими соперниками, а в том, что я оказался таким недальновидным. В моих руках был прекрасный способ борьбы со штилем, но я сам — сам! — можно сказать, преподнёс его команде «Чёрной каракатицы». Теперь она бороздила океаны, а мы с Ломом и Фуксом дрейфовали где-то в районе экватора, задыхались от жары и мечтали о том, чтобы подул ветер.

И вот в один из таких дней мы заметили по правому борту странный остров: его, я уверен, нет ни на одной карте мира. Первая мысль была — мираж. И я бы не удивился, если бы это на самом деле оказалось так. Мы изнывали от жары, влажности, питьевая пода заканчивалась, а пополнить её было негде. И тут появился этот остров — зелёный, тенистый… Не остров, а мечта измучившегося лишениями путешественника. И было до него — рукой подать.

Бросили мы якорь, а сами вплавь добрались до берега. Краше острова я, наверное, никогда не видел. Только представьте: чистые, прозрачные озёра с пресной водой, бьющие из-под земли холодные ключи, сбегающие по камням водопады. Лес полон ягод и всякой живности, несёт прохладу и успокоение. Мы набрали полные фляги воды, наелись ягод и орехов и уже собрались возвращаться на яхту, когда на остров опустились сумерки. Животные заволновались, забегали, начали забираться на деревья. Творилось что-то странное, необъяснимое, и мы поспешили вернуться на яхту. Нашли пару брёвен, связали их рубашками, установили сверху фляги с водой и так, толкая перед собой, поплыли к «Беде». А там нас ждал сюрприз: целая палуба сурикатов.

— Вот это да! — удивился Лом. — Как же они сюда добрались, Христофор Бонифатьевич?

— Так же, как и белки в Норвегии, — ответил я и показал вверх, на нависавшие над нами скалы, все сплошь укрытые деревьями.

И тут случилось непонятное: остров преобразился. Такой красивый и живой днём, после захода солнца он стал страшным и непригодным для жизни. Немудрено, что отовсюду слышался писк оставшихся там животных. У нас мурашки пробежали по коже, когда мы при свете луны увидели, как один из сурикатов свалился с дерева, и его поймал и проглотил казавшийся таким милым цветок.

— Хищный остров, — пояснил я в ответ на изумлённые взгляды Фукса и Лома. — В этой параллели встречаются такие. Всё, что он даёт днём, то забирает ночью. И если бы мы не ушли с него до наступления темноты, то от нас уже ничего бы не осталось.

— Вот это да-а-а, — протянул Фукс. — Я слышал, как матросы в порту о таком рассказывали, но думал, что привирают.

Я тоже раньше так думал. Но не говорить же об этом подчинённым: они должны быть уверены в своём капитане в любой, даже самой безнадёжной ситуации. Хищный остров к «безнадёжным» явно не относился, очень благодушно приняв нас днём, но на всякий случай я распорядился: его дарами ночью не пользоваться. Кто знает, осталась ли набранная нами во фляги вода водой или, даже покинув остров, в темноте она превратилась в яд.

А пока я размышлял на эту тему, Лом, как выяснилось, задавался другим вопросом.

— Христофор Бонифатьевич, — спросил он через некоторое время, — как вы думаете: сурикаты сильно отличаются от белок?

Сначала я и не понял, к чему он ведёт. Одного взгляда на этих зверьков хватит, чтобы понять: конечно же, сильно. Белки — красавицы, а сурикаты… хоть милы и забавны, однако невзрачны и вряд ли пользуются таким же спросом в меховой промышленности. Но уже в следующий миг я оценил идею Лома и восхитился тонкостью его ума.

— Молодец, старший помощник Лом, — сказал я, — объявляю вам благодарность за смекалку!

Смотрю, Лом порозовел, расплылся в довольной улыбке. Доброе слово-то любому приятно, а уж заслуженная похвала — приятнее вдвойне.

И тут слышу — паруса запели. Ветерок, хоть ещё и слабый, но с каждой минутой набиравший силу, погнал «Беду» прочь от хищного острова, туда, где в крупном порту мы смогли сойти на берег и заказать кузнецу новою ходовую часть. В конце концов, если уж сурикаты решили присоединиться к нашей команде, то должны быть полезны, а не впустую проедать свой хлеб.

***



Так мы и шли, если попутный ветер — на парусах, штиль — запускали в колесо сурикатов. Они, знаете ли, весело бежали, не хуже белок, быстро заводили ходовой механизм и были очень выносливы. Только и слышно было их дружное «пи-пи-пи, пи-пи-пи…»

В портах по пути следования мы отмечались о прохождении определённой точки. Там же получали газеты и информацию о ходе регаты. Лидером, как и предполагалось, была яхта «Чёрная каракатица». Но «Беда», потерявшая время из-за попадания в зону безветрия и ещё недавно числившаяся среди отстающих, набирала позиции. И немудрено — штиль нам теперь был не страшен.

Сурикаты, когда им выпадал шанс показать себя, старались на славу! Фукс, совершенно бесполезный в морском деле, здорово с ними ладил, поэтому он ими и занимался. В этом вопросе мы с Ломом полностью ему доверились и, знаете ли, не прогадали. В самый ответственный момент, когда в лапках этих милых животных оказались наши жизни, они не подвели.

Случилось это в Южном полушарии. Сейчас я не назову вам координаты, слишком уж озадачены мы были столь стремительным развитием событий, чтобы с точностью до градуса определять наше местонахождение, но произошло это где-то в Тихом океане, неподалёку от территориальных вод Австралии. «Беда» попала в сильный шторм, очевидно вызванный подземным толчком. Такое достаточно часто случается в тех местах, поэтому я не удивился, а принял все меры для борьбы со стихией. Сила шторма, знаете ли, была неимоверная, измучились мы так, что стоять не могли. А когда наконец выбрались из этой передряги, и можно было спокойно вздохнуть, случилась новая напасть: мы были обстреляны с яхты «Бдительная». В бинокль я разглядел, что управляли «Бдительной» странные существа — то ли люди, то ли монстры какие, поэтому дал Лому команду отходить. Но любопытство разбирало. Карта говорила, что в тех широтах нет никаких островов, а значит, возникал вопрос — а что именно охраняли эти получеловеки, которые решились на такой серьёзный шаг, как обстрел «Беды». Под покровом ночи мы обошли «Бдительную» по широкому радиусу и пробрались ей в тыл. И действительно обнаружили остров. Очень, очень странный остров: сплошное нагромождение скал, поросшее тростником. А утром мы решили его обследовать.

Знаете, молодой человек, существуют на свете такие места, где лучше не бывать. И этот остров оказался из них. Я даже проникся признательностью к команде «Бдительной», которая таким странным образом, как обстрел из всех пушек, пыталась нас предупредить и выгнать за пределы опасности. Но любопытство — жестокая вещь. И нам оно чуть не стоило жизней.

Сошли мы на берег и начали карабкаться вверх по скалам… или не вверх?.. Очень странная там была геометрия. Никогда ничего подобного я не встречал — ни до этого путешествия, ни после. Вскарабкались мы на скалу, смотрим: дверь. А стоит она или лежит, наклонная или прямая — определить не можем. Вот фокус какой! Вся дверь сплошь была покрыта какими-то изображениями и письменами: головоногое существо с крыльями и растущими непонятно откуда щупальцами… Ужас, да и только! Я уже было собрался командовать отступление на яхту, как Лом толкнул эту жуткую дверь, и из-за неё повалил такой смрад, что впору было задохнуться. Но самое страшное не это: из глубины начало подниматься что-то огромное, мерзкое. Мы на миг застыли, не в силах поверить в реальность происходящего, но потом бросились вон с острова. Главное тут было не споткнуться, не оступиться, потому что существо это сожрало бы нас в момент и даже не подавилось.

— Полный вперёд! — скомандовал я, едва мы оказались на яхте, и «Беда» понеслась, словно стрела.

Но существо не отставало. Оно сошло с берега в воду и, перебирая всеми своими щупальцами, начало нас догонять.

Лом и Фукс стояли на корме, смотрели на него и дрожали от страха. И тут как Лом закричит:

— Христофор Бонифатьевич! Еда, еда! — и показывает куда-то за борт. Глянул я и обомлел: в воде отражалось название нашей яхты, но буквы «Б» на месте уже не было. Видимо, сбило её во время шторма, а мы и не заметили.

А существо нагоняло нас — и это несмотря на то, что и ветер был попутный, и сурикаты во всю мощь работали. Но монстр приближался и, было очевидно, что очень хотел оправдать новое название нашей яхты.

«Ну, сейчас я покажу тебе еду», — подумал я и скомандовал: — Опустить паруса!

— Христофор Бонифатьевич, не губите, — взмолился Лом. — Сожрёт ведь!

— Отставить панику, старший помощник Лом. Делать, как приказывает капитан!

— Есть, делать, — чуть не плача ответил Лом и весь будто сжался, но паруса опустил.

Развернул я тогда яхту лицом к преследовавшему нас существу и против ветра, на одних сурикатах, пошёл на таран. Красиво, я вам скажу, вышло. Разлетелся монстр на части — только щупальца в воде колышутся, да желеистая масса плавает. А запах какой… словно в район газовой атаки попали. Развернул я яхту вновь по ветру, Лом паруса поднял, и пошли мы дальше и под парусами, и на сурикатах. И хотя наблюдавший за монстром Фукс сказал, что части его вновь соединились в одно целое, тот остался далеко позади и преследовать нас не стал.

— «Да», Христофор Бонифатьевич, «Да», — закричал Лом и вновь показал на отражавшиеся в воде буквы с названием яхты.

— А что значит «да», старший помощник Лом? Что значит «да», матрос Фукс?

— «Да» — это победный возглас! — ответили они хором, а потом также хором воскликнули: — Уже «А»!

— Очень хорошо, — заявил я. — «А» — это первая буква русского алфавита. И судно с таким названием просто обязано быть всегда первым!

***



— Вот так, молодой человек, — закончил свой рассказ капитан Врунгель, — мы стартовали на «Беде», а финишировали на первой букве алфавита. И, конечно, победили, обогнав на самом финише «Чёрную каракатицу». И знаете что, чествовали нас ничуть не меньше, чем если бы мы были на «Победе». Только руководитель яхт-клуба остался недоволен. Он, как оказалось, и стоял во главе той мафиозной группы, которая играла со ставками. Это по его наказу, нас пытались задержать в порту Гамбурга, а потом и в некоторых других на пути следования регаты.

— А каменного идола, как я понимаю, матрос Фукс раздобыл именно на том странном острове с неправильной геометрией? — уточнил я.

— Именно так, именно так, — подтвердил капитан. — Шулерские наклонности, знаете ли, непросто истребить. Отовсюду Фукс что-то тащил. «Взял на память о путешествии», — так он это называл. Но я никак не думал, что он отважится что-то стянуть с того острова. Ведь там мы пережили самый настоящий ужас. Я даже сейчас, по прошествии нескольких лет с того дня, не могу вспоминать об этом дне без содрогания. А от мысли, что монстр там был не один, и что они могут начать плодиться, мне становится дурно.

Мне тоже от всего этого стало дурно. Но теперь, после рассказа капитана, картинка сложилась. Недостающее звено было найдено. «В глубине вод под Р'льехом покоится Ктулху, дожидаясь своего часа», — так говорил старик Кастро — сектант, поклонявшийся культу Ктулху. Звёзды встали в нужную позицию. Землетрясение и шторм подняли с морского дна город Р’льех, который капитан Врунгель по незнанию называл странным островом, и в это время чувствительные люди во всём мире начали видеть о нём сны. Ведь именно в это время инспектор Легресс арестовал бесновавшихся в лесу сектантов, а юный скульптор Генри Уилкокс ночью, не приходя в сознание, вылепил скульптуру Ктулху из глины. Именно в это время в творчестве поэтов и писателей преобладала тема Ктулху. И если ещё мой дед мог предположить, что они просто сговорились, то для меня было очевидно — Ктулху возрождался. Возрождался, но вновь исчез. И в день его исчезновения прекратились эти странные сны, которые записывал по просьбе моего деда Генри Уилкокс. Художники вновь стали писать пейзажи и портреты, а поэты и писатели — стихи и прозу про жизнь и любовь. Тема Ктулху для них себя исчерпала.

До сегодняшнего дня я задавался вопросом: что же такое случилось в тот день? Что сподвигло город Р’льех вместе с Ктулху вновь уйти под толщу вод? Теперь я знал ответ: капитан Врунгель и его незабвенный таран. Только так, показав чудовищу на чьей стороне сила, дав понять, что здесь его не ждут и величия не признают, можно было выгнать его из нашего мира и заставить вернуться домой. Пусть продолжает спать ещё долгие-долгие годы, дожидаясь своего часа, а мы будем надеяться, что звёзды больше никогда не встанут в нужную ему позицию.


Ну и отдельное спасибо прекрасной axiomatica за иллюстрацию к тексту.
Здесь можно посмотреть на другие "Нетрадиционные методы"

@темы: творчество Говарда Филлипса Лавкрафта, фанфики, Приключения капитана Врунгеля, джен

---

А у меня душа

[Nunziata]

Автор: Nunziata
Канон: А. и С. Голон «Анжелика», Н.М. Соротокина «Трое из навигацкой школы» и т/с «Гардемарины, вперед!», 1987 г., Р. Сабатини «Одиссея капитана Блада», «Пираты Карибского моря», Дж. Лондон «Сердца трех», С.С. Форестер цикл книг о Горацио Хорнблауэре
Персонажи:

много

Анастасия, Анжелика, Арабелла, Леонсия, Мария, Софья, Элизабет и многие другие
Категория: гет
Жанр: иронично-лиричный романс о женской судьбе в приключенческих канонах
Исходники: видео - "Анжелика" (серия фильмов, 1964-1968), "Гардемарины, вперед!" (1987), "Одиссея капитана Блада" (1991), "Пираты Карибского моря: Проклятие "Чёрной жемчужины"" (2003), "Сердца трех" (1992), "Хорнблауэр" (сериал, 1998-2003) , аудио - Романс Книгиной (И.Шварц - Б.Окуджава)
Примечание: клип сделан для команды Библиотека Приключений на ФБ-2015

@темы: клипы, гет

---

Красный дракон

[philipp_a]

Название: Красный дракон
Автор: philipp_a
Бета: Мариза
Размер: мини, около 3370 слов
Пейринг/Персонажи: НЖП, НМП
Категория: джен
Жанр: общий
Рейтинг: PG
Краткое содержание:как известно, красных драконов не существует. Но рассказывают, что в небесах Перна летал однажды красный дракон
Примечание/Предупреждения: кроссовер с "Алыми парусами" А. Грина, но любителям читать с осторожностью.


Морской Каперн-холд — как и следовало из его наименования — был на Перне одним из самых старых. Холдеры, упорные и кряжистые, как все моряки, если не сказать упертые, за свое ремесло и свои дома держались крепко, пустой болтовни и шуток не признавали, а работали много и тяжело.

Но, как известно, в любом табуне найдется хромой скакун. Отыскался такой и в Каперн-холде — рыбак по имени Лонгрен. Был он пришлым, женившимся на местной девушке, с которой познакомился как-то на Встрече. Стоило бы сразу задуматься, что он за человек такой, если, почти не задумываясь, бросил дом и отца с матерью и больше не вспоминал о них. Но все увидели только, что в холде появился удачливый рыбак, да и лодочник умелый. Через Оборот с небольшим после того жена Лонгрена померла, оставив новорожденную дочь: не оправилась от тяжелых родов. Вернувшись через две семидневки с моря, безутешный вдовец не смог с этим смириться, стал искать виноватого и вскоре вбил себе в голову, что его Мери скончалась от голода и холода, не найдя помощи ни у соседей, ни у морского лорда Меннерса, хоть и просила о ней.

Ребенок тем не менее выжил, но едва только девчушка научилась переступать порог на собственных ногах и доносить до рта ложку, Лонгрен выгнал из дома соседку, что приглядывала за малявкой, — а ведь до того не отказывался делить с ней постель. И даже в море ходить перестал, объяснил, что не может бросить единственное дитя на кого попало.

Лорд Меннерс, и сам недавно потерявший жену и двоих детей из-за летней лихорадки, к горю Лонгрена отнесся снисходительно, рассудив, что рыбаков много, а хороший лодочник, который сможет все время уделять своему ремеслу, в холде придется как нельзя кстати. Кроме починки лодок, ремонта снастей и штопки парусов, Лонгрен еще мастерил игрушки — и именно к этому, похоже, больше всего лежала его душа. Он ладил из чурбачков кораблики размером в ладонь, натягивал на тонкие рейки разноцветные лоскуты для игрушечных воздушных драконов, вырезал фигурки рыбаков, и всадников, и арфистов. Работы свои он продавал если не соседям, то бродячим торговцам — потому что сам вовсе перестал выезжать на Встречи, не желая даже на день оставлять дочь на чужих людей. Неудивительно, что девчонка, получившая имя Ассоль, росла странной. Достигнув трех-четырех лет, дети в Каперн-холде начинали трудиться наравне со взрослыми, помогая в меру сил; Ассоль же сидела рядом с отцом, когда он работал, пела песни, которым выучилась у него, или плела косицы из разноцветных обрывков ткани, или бродила по берегу в час отлива, собирая не съедобных моллюсков, а никому не нужные камушки и пустые ракушки.

В холде не раз говорили, что Лонгрена с дочерью никто не держит: если им так уж здесь не по нраву, пусть уходят, ищут себе лучшей доли. Но Оборот сменялся Оборотом, а Лонгрен продолжал, стиснув зубы, неведомо для чего исполнять свою работу. Выяснилось все в один ненастный вечер: ветер тогда так и выл, путаясь в снастях, собираясь вот-вот смениться настоящим штормом. Лонгрен сидел на берегу, латая сети, и вдруг увидел Хина, старшего сына лорда Меннерса. Тот поленился сразу выволочь на берег свою лодку и теперь торопился, боясь, что ее унесет в море. Но стоило Хину влезть в лодку и потянуться за веслом, как вихрь все-таки сорвал ее с привязи и погнал прочь от берега.

— Лонгрен! — позвал Хин. — Брось мне весло или веревку, меня уносит.

Лонгрен не двинулся с места.

— Скорее! — снова закричал Хин. — Меня же сейчас утащит, ты, болван!

Тогда Лонгрен поднялся и встал на берегу, безмолвно глядя, как лодка все дальше и дальше уносится прочь, а Хин напрасно пробует выгрести голыми руками.

— Пожалуйста! — завизжал Хин. — Прошу тебя, брось мне веревку, пока не поздно!

— Попроси, попроси меня, Хин, — проговорил наконец Лонгрен. — Так же, как моя Мери просила тебя и твоего отца ссудить ей дров, когда не могла подняться и пойти собрать плавник. Может, теперь ты поймешь, каково ей пришлось!

Он дождался, пока лодка не скрылась из виду и крики Хина не затерялись в шуме волн и ветра, и пошел домой.

Самое странное, что Хин не погиб сразу. Драконы, пролетая над морем, заметили его и спасли, но холодное море сделало свое дело: Хин скончался от лихорадки спустя два дня, в бреду все время повторяя, что Лонгрен погубил его. Как ни хотел лорд Меннерс учинить над Лонгреном суд, обвинить его в смерти сына, доказать он ничего не смог: весь холд знал, что Хин когда-то ухлестывал за Мери, которая отказала ему, выйдя замуж за чужака. Люди отлично помнили, что Хин ненавидел Лонгрена и вечно винил во всем, от смерти Мери до падения Нитей и плохой погоды.

Но слухи пошли, и их подхватили; и если взрослые понимали, что с Лонгреном им придется иметь дело, и не желали, чтобы в их лодках вдруг обнаружилась течь, то дети вели себя открыто и жестоко, день за днем изводя Ассоль, отчего та еще больше замыкалась в себе.

Отец по-прежнему оберегал ее, не пуская даже полоть вокруг холда траву; единственное, что он позволял ей делать — когда до следующего Падения было еще далеко, прогуляться до поворота дороги, идущей мимо холда, и дождаться там очередного торгового каравана, чтобы обменять игрушки на провизию, инструменты или ткань.

Будь в холде арфист, Лонгрен ее, наверно, и учиться не пустил бы. Но арфиста не было: сколько лорд ни писал прошений в Главную мастерскую, желающих ехать в Каперн-холд все не находилось.

Как-то раз в холд забрел бродяга, величавший себя арфистом. Должно быть, он вправду когда-то ходил в учениках, но едва ли закончил учение. Однако он объявил себя подмастерьем и сказал, что готов остаться. Работать он не собирался, слишком уж любил сладко есть и долго спать, но на несколько семидневок сытой жизни рассчитывал и разозлился, когда лорд сразу раскусил его и прогнал. Бродяга направился к тракту, надеясь напроситься на телегу к торговцам, и вдруг на голову ему едва не свалилось что-то странное: дракон, сделанный из реек и обрезков ткани. Обрезки эти были ярко-красными: у Лонгрена, соорудившего игрушку, не нашлось ткани правильных цветов, и он использовал те, что есть. Ассоль, которой, как всегда, поручено было отнести товар, по дороге не утерпела, вытащила красного дракона из корзины и подставила ветру. Когда игрушка вырвалась из ее слабых пальцев, Ассоль в ужасе вскрикнула и пустилась бежать следом — чтобы через сотню шагов обнаружить своего дракона в руках у незнакомца.

— Отдай! — закричала она.

— Так это твоя штука?

— Моя! Ветер унес его! Отдай!

— Готов спорить, тебе не поиграть его дали, а обменять на что-нибудь дельное, — ухмыльнулся бродяга. — А ты его считай что выбросила, так что я просто подобрал. Хочешь вернуть — плати.

Ассоль на мгновение задумалась, а потом кивнула и вытащила припасенную на дорогу еду: мясные колобки, рыбный пирог и старательно сбереженное зимнее яблоко. Бродяга сграбастал провизию, заодно потребовал и ножик, что Ассоль носила на поясе, тут же набил рот пирогом, а прожевав, сказал:

— Ну, раз уж мы с тобой поладили, вот тебе твой дракон.

Он еще раз оглядел ее, мимолетно пожалев: у него впереди был весь мир, а у этой пигалицы — только мрачный и сырой Каперн-холд да какой-нибудь угрюмый рыболов, за которого ей придется пойти замуж.

— Вот вырастешь, — сказал он вдруг, будто наконец пробудилась та часть его души, из которой мог вырасти настоящий арфист, — и прилетит за тобой всадник на красном драконе, таком, как этот, и заберет тебя отсюда в другие края, и ты там будешь счастлива. Так и знай!
И пошел не оглядываясь, а Ассоль, подождав, пока он уйдет, и позабыв о поручении, кинулась домой.

Лонгрен выслушал ее и вздохнул: бедняжке и так-то приходится несладко, растет без матери, даже поговорить толком не с кем, а что ждет ее дальше? Пусть пока помечтает! И пошел к соседу, которому недавно отказался чинить лодку, — сказать, что передумал.

Неизвестно, как о красном драконе узнали в холде, но теперь у ребятишек появился новый способ изводить Ассоль: кто-нибудь вдруг задирал голову, делая вид, что смотрит в небо, и кричал:

— Красный дракон летит! Эй, Ассоль, это не за тобой?

Поначалу она верила и старательно всматривалась, потом поняла, что это всего лишь злая шутка.

— Все они твоего мизинца не стоят, — говорил Лонгрен, когда дочь жаловалась ему.

Она сидела на пороге, перебирая камешки и ракушки, в чистом, хоть и стареньком платьице, с аккуратными ленточками в косах, а Лонгрен чуть с ума не сходил при мысли, что эти малолетние мерзавцы и мерзавки, шныряющие вокруг кто с тяпкой, кто с ножом для чистки рыбы, кто с корзинами белья, могут обидеть его девочку.

Ассоль же запомнила слова, сказанные хитрым бродягой, и терпеливо ждала.

В то время в Бенден-Вейре жил всадник по имени Г’рэй. В Вейр он попал из Кром-холда, а тамошнему лорду-владетелю приходился ни больше ни меньше как старшим сыном. Но, отлично зная, что должен унаследовать холд, будущий Г’рэй с самого детства грезил драконами. Когда он впервые заявил отцу, что хотел бы стать всадником, тот просто-напросто высек его. Порка не помогла: Г’рэй только утвердился в своем намерении и, едва ему исполнилось тринадцать Оборотов, сбежал из холда. Он прибился к торговому каравану, выдав себя за обычного побродяжку, и тут же на собственной шкуре понял, что задаром его кормить никто не станет. Все науки, которые преподавались будущему лорду-наследнику, ни к чему были мальчику на побегушках, а самого простого — запрячь быка, приготовить еду, постирать одежду — Г’рэй просто-напросто не умел. Однако же упрямства ему было не занимать; к тому времени как караван достиг Бенден-Вейра, Г’рэй уже обучился почти всему. В Вейре он провел несколько месяцев, дожидаясь, пока появится новая кладка, и верховодил кухонными мальчишками. Никто не сомневался, что Г’рэй станет бронзовым всадником, но, уверенно ступив на песок Площадки рождений, он запечатлел самого лучшего, как он тотчас понял, самого умного и прекрасного дракона на всем Перне — коричневого по имени Секрет. И ничуть не огорчился: Секрет не уступал бронзовым ни в чем, а сам Г’рэй стал сначала помощником командира крыла, а потом и сам получил под командование десяток всадников. Он понимал, что Предводителем Вейра ему не стать, но не слишком к этому и стремился, давно определив потребную долю ответственности. Он даже сумел помириться сначала с матерью, а после и с отцом, сменявшим понемногу гнев на милость.
Но вот настало время, когда Бенден-Вейру снова понадобились кандидаты, и Г’рэй с Секретом, а с ними еще несколько всадников отправились в Поиск. На этот раз им предстояло найти ту, что была бы достойна стать всадницей королевы, и они день за днем прочесывали холды и мастерские, разглядывая самых разных девушек и стараясь понять, нет ли среди них подходящей. Но драконы молчали.
Наконец, через несколько дней неудач, Г’рэй объявил, что пора отдохнуть. Отдыхать решили у моря, чтобы драконы могли искупаться; к тому же Л’тика, всадник зеленой Хинты, уверял, что рыбалка здесь отличная.

Г’рэй некоторое время смотрел, как Л’тика ловит рыбу, но тот так увлекся, что больше ни на что не обращал внимания. Тогда Г’рэй побрел вдоль берега куда глаза глядят и шагов через тридцать наткнулся на спящую на песке девушку. Ничего особенного он в ней не заметил, разве что разозлился из-за такой беспечности, но Секрет, увидев незнакомку его глазами, вдруг разволновался и заявил, что хотел бы взглянуть на нее еще раз. Г’рэй не видел причин ему отказывать, но посчитал не слишком правильным будить ее: еще напугает, чего доброго, и Поиск опять сорвется. Лучше навести справки в ближнем холде — девушка наверняка была оттуда. Как бы только ее не перепутать с десятком других, таких же простеньких и невзрачных? Ну ничего, дракон подскажет, подумал он и вдруг, поддавшись порыву, надел на палец ее откинутой во сне руки простое кольцо с вырезанным по кругу драконом, а потом позвал Л’тику полюбоваться находкой.

— Ну ты и везунчик, — присвистнул тот, прикрывая глаза — должно быть, Хинта что-то сказала ему. — Мы прочесали половину Перна вдоль и поперек, а ты пошел в кусты отлить — и вот, пожалуйста!

— Но я вовсе не… — начал Г’рэй и умолк, глядя на радостно ухмыляющегося удачной шутке Л’тику. — И знаешь что? — добавил он мстительно. — Пожалуй, именно ты отправишься сейчас в холд и выяснишь, кто она такая и почему спит здесь одна, когда весь Каперн — если то, что я о нем слышал, правда, — усердно трудится. Вейру нужна не просто всадница королевы, но девица здоровая и разумная.

— Есть, командир! — подмигнул ему Л’тика. — Скажу, что мы пролетали мимо и я решил между делом разжиться у них парой рыбин пожирнее.

— Смотри у меня! — пригрозил ему Г’рэй, впрочем, улыбаясь: сердиться на этого прохиндея ему удавалось редко.

Когда Л’тика не вернулся к ночи, Г’рэй собрался было лететь за ним следом, но Секрет спокойно сообщил, что зеленый всадник, выполняя задание, выпил лишнего, а потом и подрался, но сейчас спокойно спит в холде.

— Неужели нельзя хоть что-то сделать без этих твоих выходок? — напустился Г’рэй на Л’тику, едва тот вернулся поутру, помятый и взлохмаченный, но бодрый.

— Это же Каперн-холд, — фыркнул тот. — Пока не станешь для них своим, с тобой никто слова не скажет, кроме здрасте и до свидания. Так что пришлось попотеть. Но я все узнал! — тут он, разом помрачнев, удрученно покачал головой. — Девицу нашу прозывают Драконьей Ассоль.

И он пересказал все, что сочли нужным рассказать о девушке и ее отце суровые жители Каперн-холда.

— Я оттого еще полез с ними в драку, что они начали нести всякую чушь о драконах, — добавил он. — Не утерпел! Да к тому же Хинта меня подначила, в такое время мы с ней чуть что — срываемся, а эти тупоголовые… Нет, я все понимаю, работенка у них такая, что и врагу не пожелаешь, да и на эту Ассоль и на папашу ее у холдеров большой зуб, но…

Г’рэй уже не слушал. Странная мысль промелькнула у него в голове, особенная, забавная и чудная, и он, повернувшись, к Л’тике, сказал:

— А не слетать ли нам в Цех красильщиков за красной краской?

Ассоль тем временем, несмотря ни на что, продолжала верить в свое предначертание. К своим шестнадцати Оборотам она, конечно, научилась стряпать и шить, но даже рыбу, из которой она варила суп, Лонгрен чистил сам, не желая, чтобы руки у его дочери стали такими же грубыми и заскорузлыми, как у девушек Каперн-холда. Ничуть не жалея о том, что Ассоль не имеет ни друзей, ни знакомых, он обучил ее читать, благо и сам был грамотен, и заказывал у торговцев списки учебных баллад. Ассоль, разворачивая их, воображала себя то Моритой, несущей спасение Перну, то самой Соркой, то другими героинями прошедших дней. В учебных балладах было место самым необычным происшествиям, так что Ассоль ничуть не удивилась, обнаружив на пальце кольцо с драконом, только еще раз убедилась в своей правоте. Случись Лонгрен дома, он, как человек более практический, насторожился бы, потому что кольца на пальцах не возникают ниоткуда, а чудес не бывает вовсе, но Лонгрен был в море. С годами его характер становился все тяжелее, и он все больше времени проводил вдали от людей. Теперь он не стал бы перебираться на новое место, даже представься ему случай: Каперн-холд, как ни крути, был злом знакомым, а к новому он, пожалуй, уже не приспособился бы. Но сейчас Ассоль никто не мешал предаваться мечтам; забросив дом, она все время, когда не было Падений, проводила на том месте, где однажды уснула, и ждала знака.

Прилетев в мастерскую, Г’рэй первым делом потребовал показать ему образцы краски. Покуда ученики расставляли перед ним глиняные плошки, а мастера уверяли, что способны смешать любой оттенок, какой понадобится всаднику, из общего зала, где вот-вот должен был начаться ужин, раздались звуки арфы. Г’рэй прислушался, а Л’тика, более способный к музыке, уже вскочил на ноги:

— Арфист Циммер!

Арфист этот был их давним знакомым, не раз навещавшим Вейр и выпившим вместе с ними немало кувшинов красного бенденского. Мелодия, доносившаяся до них, была сразу и замысловатой, и безыскусной, и Г’рэй подумал, что его затее будет в самый раз вот такой аккомпанемент. Если с арфистом ему удалось сговориться мгновенно, то нужный цвет все не находился, а когда Г’рэй поведал, что ему нужна краска, не причиняющая вреда живому существу, мастера начали пожимать плечами: подобного у них отродясь не спрашивали. И лишь один подмастерье, не замечая недовольства старших, сказал, что сможет смешать и такую краску, и спросил, много ли ее потребуется.
Г’рэй на мгновение задумался, а потом ответил:

— Столько, чтобы можно было покрасить дракона.

Ассоль, как обычно, сидела на берегу. Она взяла с собой штопку, но корзина с рукоделием стояла позабытая, а взгляд Ассоль скользил по строкам сотни раз перечитанного уже свитка. Она смахнула упавшую соринку, невольно подняв глаза, и замерла: с неба спускался дракон. Ярко-алый, огромный, он скользил к земле так же легко, как падает опавший лист, и полет его сопровождала песня. Дракон направлялся к Каперн-холду. Ассоль вскочила и бросилась бежать со всех ног, отчаянно испугавшись, что он может улететь, не дождавшись.
В Каперн-холде же творилось что-то невообразимое. Алого дракона увидел один из дозорных: лорд, как подобает, всегда выставлял стражу на ближайших высотах. Когда дозорный закричал, над ним начали смеяться, спрашивая, кого он вздумал дразнить: ведь Ассоль-то здесь нет?
Но дракон спускался ниже, и его увидели все, а увидев, изумленно замолчали.

Секрет выбрал пригодную для посадки площадку, и Г’рэй, спрыгнув наземь, остановился, справедливо полагая, что холдеры непременно сами сбегутся посмотреть на такое чудо. «Давай скорее, — поторопил его дракон, — эта краска чешется! И не забудь: за то, что я согласился стать красным, мы трижды должны слетать на южное побережье, чтобы искупаться в море!»

«Разве уговор был о трех купаньях? — спросил, посмеиваясь, Г’рэй. — Мне казалось, что всего о двух. А кроме того, подумай — о нашем Поиске услышит весь Перн! Разве ты не хочешь, чтобы тобой восхищались повсюду?»

«Мной и так восхищаются — те, чье восхищение мне приятно, — ответил Секрет. — Но все-таки не заставляй меня ждать слишком долго».
Когда холдеры столпились вокруг, разинув рты, и даже лорд удостоил гостей своим появлением, Г’рэй наконец прервал молчание:

— В Бенден-Вейре на Площадке рождений лежит золотое яйцо, и мы ведем Поиск, — объявил он. — Драконы сказали, в вашем холде есть девушка, которая нам подходит. Не соблаговолит ли лорд-холдер позвать сюда девиц, проживающих в его владениях, чтобы мы могли найти ее?

Несколько мгновений все молчали, переглядываясь, а потом кто-то из рыбаков крикнул:

— Не надо никого искать, всадник!

— У нас всего одна такая, — подхватил женский голос. — Драконья Ассоль, так ее зовут!

— Мы надеемся, всадник, что твой дракон имел в виду именно ее, — сказал лорд Меннерс. — В Вейре ей самое место, ей и ее отцу, и я буду счастлив, если эта семейка наконец-то уберется отсюда.

— Так нечестно, — пискнула какая-то девушка. — Мы тут работаем день и ночь, а она мало того что сидела сложа руки, так еще и дракона теперь получит?

— Хочешь полететь вместо нее? — отозвалась ее соседка. — Ну, лети, а я тогда смогу погулять с твоим Джонни!

— Но где же она? — спросил кто-то, и тут в задних рядах послышался шум, люди расступились, и Ассоль, задыхаясь, выбежала вперед.

— Я! — выпалила она. — Это я!

— Конечно, это ты, — улыбнулся Г’рэй, — я оставил тебе свое кольцо, чтобы сразу узнать. И мой Секрет говорит, что ты должна лететь.

— А мой отец? Можно будет взять его с нами?

— Если он хороший мастер, в Вейре ему найдется дело, — сказал Г’рэй, и хор голосов сейчас же подтвердил, что таких мастеров, как Лонгрен, еще поискать.

Л’тика, стоя напротив Г’рэя, весело кивал, а со спины Секрета неслись звуки арфы: это Циммер, отойдя уже от полета в Промежутке, играл ту самую мелодию.

— Я всегда знала, что ты меня найдешь, — лепетала Ассоль, сжимая обеими руками руку Г’рэя, — найдешь и увезешь туда, где я буду счастлива. И вот оно сбылось!

— Ну, надеюсь, — ответил Г’рэй, слыша, как Л’тика у него за спиной едва сдерживает смех. — А теперь давай-ка собираться, пора ехать!
Недолгое время спустя они уже сидели на спине Секрета, непрерывно жалующегося, что от краски у него зудит кожа на лапах. Ассоль вцепилась в куртку Г’рэя, неотрывно следя, как навсегда удаляется от нее Каперн-холд, холодный и неуютный, и представляя, как прекрасна будет отныне ее жизнь.

— Ну вот и Бенден, — сказал Г’рэй, когда они опустились в Чашу Вейра.

Он помог Ассоль спуститься со спины дракона, и она спросила, глядя на него снизу вверх сияющими глазами:

— А где мы будем жить?

— Кандидаты живут в Нижних пещерах, — объяснил он. — Сейчас за тобой придут и отведут к другим, а через семидневку или чуть больше случится Запечатление, и если новорожденная королева выберет тебя…

— А как же?.. — растерянно спросила Ассоль. — Я думала, что уже все решено, если ты привез меня сюда...

— Все будет хорошо. Я непременно навещу тебя до Запечатления, — заверил ее Г’рэй. — А если ты станешь золотой всадницей и, может статься, Предводительницей Вейра, то сможешь даже отдавать мне приказы! Но для этого, конечно, тебе нужно будет постараться. Ну, вот и всадник Т’вуд! Он позаботится о тебе.

Л’тика, стоя бок о бок с Г’рэем, смотрел, как Ассоль, то и дело оборачиваясь, уходит в Нижние пещеры.

— Что это она себе вообразила? Неужели у них в холде не знают, что коричневые не летают с королевами?

— Вряд ли она вообще об этом задумывалась.

«Зато с зелеными — летают!» — вмешалась Хинта.

«И догоняют их! — проворчал Секрет. — Но прежде мой всадник должен выполнить обещание! Клянусь первым яйцом, меня засмеет весь Перн, если я полечу за Хинтой в таком виде!»

@темы: слеш/яой, Алые паруса, фанфики, Dragonriders of Pern, джен

---

Встречая новый день

[Аллегрос]

Название: Встречая новый день
Автор:  Аллегрос
Бета:  GredAndForge
Фандомы: "Мой личный штат Айдахо", "Терминатор" (1 фильм)
Размер: драббл, 847 слов
Пейринг/Персонажи: Майк Уотерс, Сара Коннор, OMС
Категория: джен
Жанр: general
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Новая жизнь Майка начинается на обочине дороги.

Смахни остатки сна со своего лица, когда проснешься, и встречай новый день!

Скотти — Майку, «Мой личный штат Айдахо»

Сегодня ему снится зимний сон. Обычно все сны Майка летние: в них много солнца, желто-оранжевых красок июля в Айдахо, много смеха и тепла. Но этот сон — другой. Майк стоит посреди заснеженного леса, ловит губами падающие белые хлопья и считает до ста. Если досчитать и потом обернуться — случится чудо. Какое именно, Майк не знает, но наверняка это будет что-то необыкновенное и обязательно хорошее. Поэтому он послушно стоит и считает. Сбивается, начинает сначала, и так без конца. Цифры ускользают, теряются и мешаются, но Майк не сдается. И вскоре доходит до девяносто восьми…

Его пинают, довольно бесцеремонно. Кажется, ногой. Майк привык к такому пробуждению и сразу подбирается — на случай, если начнут бить по-настоящему. Замирает и ждет, что чужие руки начнут лихорадочно шарить по телу и карманам, пытаясь найти хоть что-нибудь ценное. Но ничего ценного у Майка давно уже нет. Поэтому он и дальше притворяется спящим и терпеливо ждет, когда его оставят в покое.

— Живой?

Голос женский. Грубый, хрипловатый, но женский. Осмелев, Майк открывает глаза. Полуденное солнце бьет прямо в глаза, и он не видит лица, только фигуру, возвышающуюся над ним.

— Значит, живой.

Она разворачивается и уходит. Майк садится, проверяет, на месте ли сумка с нехитрыми пожитками, и, не дожидаясь, пока туман в голове рассеется, поднимается с земли.

— Эй, — он сам не знает, зачем бросается следом. — Может, подбросите?

— Мне не нужны попутчики.

Только сейчас Майк замечает, что в руке у незнакомки лопата. А еще она прихрамывает.

— Я умею копать, — говорит Майк. — Если надо…

***

Его новая спутница немногословна. А Майк и рад бы поговорить, но слишком уж боязно: вышвырнут из машины, прямо посреди бескрайних кукурузных полей, и делай что хочешь. А люди здесь подозрительные, чужаков не любят.

Поэтому Майк молчит. Хотя ему очень любопытно. Например, как звали пса, которого они похоронили на обочине дороги еще там, в Айдахо, и сколько ему было лет. На самом ли деле ее зовут Сара и откуда она родом. Почему хромает и почему не пойдет к доктору. К кому она обращается, когда надиктовывает в диктофон все эти странные истории; что именно записывает в потрепанный блокнот и почему постоянно таскает с собой оружие. Что гонит ее через всю страну в Неваду — судя по всему, она успела проехать не одну тысячу миль. И вообще, зачем ей туда. А самое главное — зачем она взяла Майка с собой.

Но все эти «почему» и «зачем» он держит при себе. Это негласное правило существует с первого дня их недолгого знакомства: он едет в машине пока не задает вопросов.

Когда они останавливаются у очередной бензоколонки, Майк выходит в туалет и не успевает вернуться — падает прямо на грязный бетонный пол. Хозяин случайно находит его, решает, что Майк под кайфом… Что там происходит потом, неизвестно, но, когда Майк приходит в себя, у него разбито лицо, а дышать так больно, что он тихо стонет. Сара только молча поглядывает на него в зеркало заднего вида, а потом, уже ночью, у костра крепко-накрепко перебинтовывает ему грудь. И дает выпить что-то, от чего у Майка наконец развязывается язык.

Он рассказывает Саре про свои сны. Про детство и про то, как искал мать. Про то, как зарабатывал на жизнь тоже рассказывает, только вот про Скотти рассказать не может: горло перехватывает, и Майк умолкает, глядя на пляшущие языки пламени. Сара слушает молча, только изредка поглядывает на него. А потом говорит:

— Ты вполне мог бы нормально жить, Майки.

Он не решается спросить, что она имеет в виду под нормальной жизнью. А Сара не объясняет. Но с этого дня она старается не выпускать Майка из виду.

***

Когда они останавливаются в небольшом городке на краю пустыни, Сара оставляет Майка в машине, забирает блокнот с непонятными пометками и куда-то уходит. Возвращается она под вечер, и впервые улыбается.

Улыбка эта немного грустная, но Майк слишком удивлен, чтобы задуматься, почему. Они ночуют у местного доктора. Его зовут мистер Джонс, у него двое детей и добродушная толстая жена. Она приглашает на ужин, и Майки впервые за долгое время ест настоящую мясную запеканку, подмигивает малышам-близняшкам и улыбается хозяйке.

Ночью, как обычно, его мучает бессонница. Поэтому, когда раздается звук мотора машины, он мгновенно оказывается у окна. И застывает, глядя на затухающий в ночи свет фар. А затем бросается вниз.

Глаза щиплет, и Майк не сразу замечает записку, лежащую поверх новой сумки, до отказа забитой вещами. Строчки пляшут перед глазами, и первое что он видит — «Дальше наши пути расходятся, Майки».

***

Майк так и не понял, что заставило доктора Джонса предложить ему кров и работу. Уборка в местной лечебнице не занимает много времени, но Майки часто задерживается — просто потому что интересно. Помогает медсестре с картотекой, беседует с пациентами. Ему нравится разговаривать с людьми. И узнавать новое тоже нравится. Про нарколепсию и другие заболевания, и про оказание первой помощи.

Когда на каком-то неизвестном предприятии в пустыне происходит взрыв, Майк вместе с доктором Джонсом готовит обычно пустующие палаты для пострадавших, но к ним так никого и не привозят. Секретность, как объясняет потом миссис Джонс. Но Майк не расстраивается.

Он все реже думает о Саре. И единственное, о чем жалеет — что не рассказал ей тогда про Скотти. Наверное, она поняла бы.

Но этого уже никогда не узнать. Поэтому Майки мысленно желает, чтобы в ее жизни все тоже наладилось. И Сара нашла наконец то, что так ищет.

@темы: фанфики, джен

---

Все исправить

[Аллегрос]

Название: Все исправить
Переводчик:  Аллегрос
Бета:  Mrs N
Оригинал: Solve Everything by Smaragdina, запрос отправлен
Размер: мини, 1427 слов в оригинале
Каноны: "Dishonored", "Шерлок" BBC
Пейринг/Персонажи: Корво Аттано, Шерлок Холмс
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: На чердаке дома плакальщиков живет человек, который точно знает, что именно скрывает Корво под маской. К сожалению, этот человек не в себе.


Он на верхних этажах заколоченного дома плакальщиков, нащупывает Сердце, чтобы почуять знакомое биение магии костяного амулета. Двери заперты, шаткие стены накренились и кажется вот-вот окончательно обвалятся. Живых здесь давно уже не осталось. Кроме него. И крыс.

Во всяком случае, так Корво думает.

Но ошибается.

Сердце нашептывает, что где-то наверху есть несколько амулетов, он уже и сам чувствует их чарующий зов — когда в потолке открывается умело спрятанный люк. И на Корво смотрит человек: безумно всклокоченные темные волосы, серые глаза, из которых не сочится кровь.

— Ну наконец-то, — вздыхает он.

— Что наконец-то? — поневоле вырывается у Корво, и, разозлившись, он резко поправляется: — Кто ты?

Но человек уже уходит, и Корво ничего не остается как подняться за ним на чердак…

…Который оказывается вовсе не заброшенным.

Но ведь это дом плакальщиков. С красной пометкой на стенах и заколоченными окнами. Он должен пустовать. А этот человек живет здесь, в полнейшем бедламе: череп на каминной полке, лабораторное оборудование, испещренная пулями печать лорда-регента на стене, висящая верх тормашками картина Соколова, наполовину исписанная какими-то пометками.

А еще полдюжины амулетов, аккуратно выложенных в круг на полу. И защищенных кучей ловушек и капканов.

Безумец, установивший их, сидит сейчас на полу, обхватив музыкальную шкатулку надзирателя, и попыхивает трубкой, с интересом разглядывая Корво.

— Тебя непросто выследить, знаешь ли.


***

— Ну да, я живу в доме плакальщиков, — вздыхает Шерлок, словно Корво спрашивает несусветную глупость. — Никаких тебе проверок. Непросто, знаешь ли, найти жилье, когда лорд-регент охотится за твоей головой.

Он поднимает взгляд от стола для вивисекции, где заживо вскрыта еще подергивающаяся крыса и добавляет:

— Не надо.

— Что?

— Спрашивать, откуда мне известно, что ты не убивал ее. Да любой идиот, обладающий хоть каплей мозгов, понимает это. Подай скальпель.

— Чертежи.

— Сначала скальпель.

Корво сдается со вздохом, который эхом отдается внутри его маски, и протягивает Шерлоку скальпель. На несколько мгновений воцаряется тишина. Крыса на столе перестает подергиваться. Молчание длится еще некоторое время. Наконец Корво прочищает горло, собираясь заговорить. Но Шерлок уже достает и протягивает ему чертежи внутренних помещений Золотой кошки.

— Восточное окно курительной комнаты крайне небрежно заколочено, — бормочет Шерлок. Ловко орудуя скальпелем, он извлекает внутренности крысы и уверенно продолжает: — Пруденс не осмелится разбавить бренди, так что гости будут совершенно пьяны. Охранника, влюбленного в горничную, легко подкупить. Парилка неисправна. Так что можешь вволю повеселиться.

***

— Тебе не нужна маска.

— Маска совершенно необходима.

— А я говорю, не нужна, к тому же смотрится по-дурацки. Любой стражник куда лучше знает эту маску, чем помнит твое лицо. И потом, Пьеро соврал тебе: она вовсе не защищает от чумы. Так что пей эликсир и избавляйся от маски — будешь лучше видеть.

— Твоя шляпа тоже смотрится по-дурацки.

***

Человек, живущий в доме, отведенном для мертвых, много курит. Он тщательно собирает остатки еды, пустые бутылки из-под эликсира и очень осторожно избавляется от них. Так, что собиратели трупов ничего не замечают.

Но китобои заметили.

— Ты работаешь на них? — кричит Корво.

Он стоит над убийцей, распростертым на ковре Шерлока. В дымчатом стекле маски китобоя мерцают всполохи огня — единственное, что осталось в нем живого.

— Что, во имя Бездны, на тебя нашло?..

Стоит только упомянуть Бездну — и в ту же секунду ее шепот, словно чарующая мелодия, обволакивает все вокруг.

Метка на руке ярко вспыхивает, и время замедляется: из полумрака появляется клинок и замирает в каком-то дюйме от шеи Шерлока. Корво бросается вперед и, глазом не моргнув, перерезает убийце горло его же оружием. Все происходит за какую-то долю секунды, а потом время возвращает свой привычный ход. Шерлок взвизгивает, когда брызги горячей крови орошают его спину, и Корво снисходительно усмехается: мужик, а воет как баба.

— Ты остановил время, — взволнованно выдыхает Шерлок мгновение спустя, и голос его все еще кажется неестественно визгливым. Он хватает тряпку и яростно стирает кровь с затылка и шеи. — Хотя нет, не остановил, скорее замедлил в несколько раз. И, судя по всему, ход твоего собственного времени не изменился, но это все равно не объясняет перемещение…

— Шерлок, — рявкает Корво, указывая клинком на тела, сваленные в углу. — Ты работаешь на них.

— Работал. — Шерлок умолкает, запнувшись. Бросает короткий взгляд на окровавленную тряпку. — Работал. Прошедшее время, заметь.

В глазах его вспыхивают отблески пламени, такого темного, что они кажутся совсем черными. И тогда Корво осеняет догадка. С усмешкой, горькой, как морская соль, он спрашивает:

— Скука?

— Скука.

***

После того, как Корво почти остановил время, Шерлок тщательно изучает и измеряет метку на тыльной стороне его ладони. И при этом, кажется, переполнен такой энергией, что Корво даже боится прикоснуться к нему. Вскоре весь чердак оказывается разрисован копиями и вариациями знака.

В ответ Корво крадет дневники Соколова и оставляет их на кровати Шерлока, когда того нет. Старательно загибает те страницы, на которых описаны каждая из неудачных попыток призвать Чужого.

И только потом, стоя посреди города на крыше, под дождем, заливающим лицо, понимает, что Шерлок расценит все как вызов. И не стоило, наверное, так поступать.

***

На нижних этажах хозяйничают целые полчища крыс.

Хитроумные ловушки и капканы не дают им пробраться наверх, но дело даже не в этом. Корво, изогнув бровь, замечает, что в ловушках куда больше взрывчатки, чем необходимо.

— Как ты вообще можешь так жить? — спрашивает он.

Шерлок только морщится. Выключает аудиограф, но тираду «ты только что помешал мне вникнуть в особенности взаимодействия человеческой крови с ворванью, Корво, и теперь придется все начинать заново» оставляет при себе.

— У меня был партнер, — коротко отвечает он.

Голос его тих. И совершенно бесцветен.

— Прошедшее время? — догадывается Корво мгновение спустя.

— Он был доктором.

Где-то внизу слышится писк, а затем с оглушительным грохотом срабатывает очередная ловушка, заживо сжигая еще одну стаю крыс.

***

— У меня кое-что есть для тебя, — объявляет Шерлок, как только Корво появляется в следующий раз. Тот садится, удивленно подняв бровь. Обычно у Шерлока для него припасены либо теории, либо оскорбления, либо крупицы новостей. Но сейчас это «кое-что» звучит так, словно речь пойдет о настоящих дарах.

Впрочем, на сегодня Корво и так достаточно подарков судьбы: на одежде еще не высохла кровь лорда-регента. Шерлок уже заметил ее, и о смерти того, кому она принадлежала, наверняка сможет рассказать лучше Корво: без запинки и лишней нервозности.

Поэтому остается молча наблюдать, как Шерлок достает откуда-то из-под рабочего стола бутылку вина. Корво сразу же узнает этикетку — такое вино делали на его родине, — и понимает, что, возможно, его друг давно уже готовился к этому событию. Кто бы сомневался.

А еще Корво вдруг осознает, что научился разбираться в людях — так, как разбирается в них Шерлок. И по тому, как решительно тот расправляет плечи, и как побелели пальцы, сжимающие бутылку, понимает, что дело серьезное.

— Во-первых, твое любимое, — произносит Шерлок, и звук вытащенной пробки громким эхом отражается от стен маленькой комнатки.

Корво с трудом заставляет себя улыбнуться. Выходит плохо. Шерлок все замечает и кривится: кому-то покажется, что это бессмысленная гримаса, но для Корво это означает одобрение.

— А во-вторых? — спрашивает он.

Стекло бутылки, передаваемой из рук в руки, холодно как лед. Или рассудительность. Или предательство. Шерлок делает паузу и только потом отвечает:

— Пусть это будет единственным, что ты выпьешь сегодня. И постарайся сразу же забрать оттуда Эмили.

@темы: перевод, джен

---

Всегда Алиса

[Аллегрос]

Название: Всегда Алиса
Переводчик:  Аллегрос
Бета:  Mrs N
Оригинал: Always Alice by AzarDarkstar, разрешение получено
Каноны: "Гарри Поттер", "Алиса в стране чудес" (2010)
Размер: мини, 2300 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Луна Лавгуд, Джинни Уизли, Гарри Поттер, Невилл Лонгботтом, Таррант Хайтоп
Категория: джен, гет
Жанр: ангст
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Алиса — всего лишь имя, а Луна — не более чем выдумка. В конце концов, это же Подземелье. Вряд ли здесь кого-нибудь удивишь перерождением.
Примечание/Предупреждения: АУ канона Гарри Поттер, упоминание насилия


Дневник она находит случайно: поздним зимним вечером он соскальзывает с полки в школьной библиотеке. Какое-то мгновение Луна смотрит на него, а затем наклоняется. Поднимает, вертит в руках и почему-то приходит в необъяснимый восторг от маленького, невзрачного томика. И уже не обращает внимания на вторую упавшую книгу — «Сказки Подземелья», просто ставит ее обратно.

Словно в полудреме, она возвращается знакомыми коридорами, проходит мимо других учеников, — взгляд каждого из них полон горечи, но ни один не смотрит в ее сторону. В спальне никого нет, но сегодня Луна даже не задумывается почему. Все равно многих из тех, кто занимал соседние кровати, уже нет в живых. Обычно, укладываясь, она с грустью вспоминает погибших, но сегодня так увлечена чтением, что даже не слышит, как возвращаются две ее соседки. И как обе тихо плачут, засыпая, тоже не слышит — все это стало слишком привычным. Вот только сама Луна сегодня не плачет.

Наутро, несмотря на общее уныние, она переполнена счастьем и радостью, и куда больше обычного витает в облаках. Так, что даже не замечает, как профессор Флитвик обращается к ней. Тот качает головой, а Джинни толкает ее локтем и вопросительно поднимает бровь. Луне кажется, что она куда-то проваливается, но Джинни находит ее руку под столом и сжимает. И Луна улыбается в ответ, только чтобы успокоить Джинни: ей и так нелегко. Улыбается, но при этом как никогда остро осознает, насколько велик класс, в котором Флитвик проводит занятия. И как мало теперь учеников.

Этой ночью Луне снится, как она сидит за столом с ореховой соней, безумным кроликом и странным человеком с бледным лицом. На голове у него шляпа-цилиндр, он восторженно улыбается и протягивает ей чашку чая. Луна принимает чашку и улыбается в ответ. Кажется, остальной мир перестает существовать, а печенье точно такое же, как когда-то давно пекла мама.

Проходят дни, Луна десятки раз перечитывает дневник и влюбляется в его сказочный мир. Она снова начинает что-то напевать под нос и блуждать по коридорам, а еще подписывает работу по арифмантике чужим именем и замечает это, лишь когда профессор Вектор, нахмурившись, возвращает ей свиток. Луна смотрит на обведенное красным имя и только мгновение спустя понимает, что в нем не так.

Во время ужина она, как обычно, садится за стол Гриффиндора, и никто уже не просит ее пересесть. Все равно больше половины мест пустует, а друзья только рады ей. Они, не сговариваясь, занимают места подальше от преподавательского стола и молча переглядываются. Но в этом молчании столько смысла, что слова и не нужны. Сидящий рядом Гарри хмур и собран: нет, он не нервничает, но и не расслаблен. Вместе с Роном он следит за выходами из зала, Невилл наблюдает за сидящими за столом, Джинни то и дело поглядывает поверх плеча Луны на учеников с других факультетов. Гермиона отмечает любые странности в поведении. И так изо дня в день. Война во многом изменила их. И оставила достаточно шрамов. Луна ночует в спальне своего факультета только потому, что соседки по комнате умоляли ее вернуться: слишком страшно спать вдвоем. Им до сих пор снится Амикус Кэрроу — и, возможно, будет сниться до конца жизни.

С тех пор как она нашла дневник, прошло две недели. Луна постоянно думает о нем и часами бродит по замку — точно так же, как бродила до того, как все полетело в тартары. Но однажды, совсем забывшись, сворачивает в тот самый коридор второго этажа, куда больше никто не осмеливается заходить. Здесь до сих пор чувствуется запах смерти, хотя тела давно уже убрали. И снова кажется, что изувеченный мальчишка-хаффлпаффец смотрит на нее остекленевшим взглядом. Его наказание должно было стать уроком для всех остальных учеников. И даже сейчас при каждом шаге Луна слышит, как его крики эхом отдаются от высоких стен, вспоминает, как потом ее долго выворачивало в туалете, как Миртл неловко пыталась гладить ее по спине. А вот имя погибшего мальчика Луна не помнит, и от этого становится только хуже.

Но вскоре на смену кошмарам приходят совсем другие образы и ощущения. Сначала — доспехи и меч в руке. Затем накатывает страх, но она закусывает губу и, чтобы успокоиться, мысленно перечисляет шесть невозможных вещей. Потом — ликование, радость победы перед лицом верной смерти. И провожающий ее взгляд зеленых глаз, который долго еще будет сниться ночами.

Проходит месяц. Луна начинает носить под мантией платья и втайне радуется, что больше нет и не будет никаких корсетов. Гермиона как-то замечает, расчесывая ей волосы, что они немного потемнели и начинают виться. Джинни согласно кивает и добавляет, что глаза тоже неуловимо изменились. Обе утверждают, что Луна выглядит старше своих лет и в маггловском мире легко сошла бы за взрослую женщину. Сама Луна только поднимает бровь, но не отвечает. И о дневнике тоже никому не рассказывает. Оно и понятно: Гарри и Джинни наверняка не захотят ничего слушать и просто сожгут его, а рисковать не хочется. Это один из немногих секретов, в которые она не посвящает своих друзей. Это самый дорогой секрет.

Но Луна не единственная, кто хранит секреты. Гарри с Невиллом постоянно куда-то надолго исчезают и возвращаются с забитой до отказа, даже несмотря на чары расширения, сумкой. Джинни помогает отвечать на письма Андромеды про крестника Гарри. Гермиона снова вяжет нечто бесформенное, а Рон старательно маскирует книги по уходу за младенцами под «Историю Хогвартса». Луна догадывается, что происходит, но в конце концов это их секреты. Поэтому она старательно ничего не замечает — так будет лучше.

Еще один месяц проходит. Луна так много читает дневник, что теперь даже во сне может цитировать его страницы. Она никак не избавится от ощущения, будто просматривает собственную жизнь. Или листает письмо от старого друга. Луна знает эту историю наизусть, от корки до корки, хотя никогда раньше и не слышала ее. Знает все о Подземелье, о сестрах-королевах и белом кролике, о Бармаглоте, наконец. Но понятия не имеет, откуда. И почему это так ее волнует.

Но это правда. Маленькая синяя книжка в кармане волнует Луну гораздо больше, чем уроки. Или эссе. Или посещение занятий. Или вообще что угодно — кроме времени, которое она проводит в Выручай-комнате с пятью друзьями, самыми дорогими и важными для нее людьми.

И при этом Луна уже не помнит, когда чувствовала себя настолько живой. Ее больше не мучают кошмары — наверное, впервые с тех пор, как умерла мать. Только теперь Луна наконец понимает, что значит — быть по-настоящему свободной, и скорее умрет, чем согласится жить как прежде.

А в Хогвартсе сейчас так же душно и тяжело, как было при Пожирателях. С той лишь разницей, что в коридорах больше не пытают, за завтраком не раздают Круциатусы, а в обед не накладывают Империо. Но вокруг по-прежнему затравленные взгляды, поникшие плечи, и из укромных уголков до сих пор доносится тихий плач. Стоит закрыть глаза — и на стенах появляются брызги крови, а сумрак коридоров пронзают зеленые вспышки. И слышен глухой звук падающих тел.

Мир все такой же неправильный.

За два года после смерти Дамблдора многое изменилось. Но Луна так и осталась странной девочкой с еще более странными фантазиями. У нее есть друзья — их немного, но дружба эта скреплена кровью и общими потерями. По всей стране идут судебные процессы над Пожирателями, судят и правых и неправых. Луна часто замечает как Гарри и Рон перешептываются, когда думают, что никто на них не смотрит. А еще знает, что Гермиона тайком изучает в библиотеке карты, а Невилл собирает запас провианта. Джинни в последнее время необычно молчалива, и только подозрительно поглядывает на Луну.

Конечно, они хотели бы взять ее с собой. Но прекрасно знают, что она не оставит отца, а брать его с собой будет слишком жестоко. У Гарри и Невилла родителей нет, родители Гермионы отказываются ее узнавать, а Рон и Джинни просто сбегут от своих. А Луне не хватает смелости признаться, что отец умер, совсем немного не дожив до этого Рождества, а на похоронах, кроме нее, был только гробовщик. И что после этого она продала Придиру за три кната и кувшин тыквенного сока. Все равно туда, куда собралась Луна, ее друзьям дороги нет. Конечно, она будет скучать, но вряд ли они стали бы счастливы там, где все настолько… невообразимо. Нереально. Неописуемо.

Необыкновенно, как и сама Луна.

Она потихоньку приводит в порядок дела. Имущества у нее не так уж много, но Луна без сожаления раздает его и с грустной улыбкой оставляет письма друзьям, точно зная: они поймут. У них свой план спасения, и ее исчезновение поможет воплотить его в жизнь. Или, по крайней мере, даст достаточно времени, чтобы забрать Тедди и бежать. Бежать и найти свою Страну чудес.

Дни проходят, время близится к маю. Флитвик вызывает ее для беседы, но Луна так и не появляется. Тогда он отправляет Гарри и Невилла, чтобы нашли ее и привели в Больничное крыло. Мадам Помфри осматривает Луну, но не находит ничего особенного. Поэтому считает, что ее, как и многих других выживших, мучает чувство вины. Но Гарри только многозначительно смотрит, Невилл крепко сжимает руку Луны, а появившаяся Джинни нежно перебирает ее волосы.

— Я ухожу, — говорит им Луна чуть позже. И с облегчением выдыхает, когда друзья не спрашивают, куда.

Невилл и Гарри, переглянувшись, просто кивают. А Джинни закусывает губу и желает ей всего хорошего. Луна понимает, что они знают правду. Как и Рон с Гермионой: она убеждается в этом позже, глубокой ночью, когда встречает их в коридоре. Хотя час отбоя давно уже прошел, они не говорят ей ни слова. Рон только кивает, а Гермиона на мгновение сжимает руку Луны. Они не спрашивают, почему на ней дорожная мантия и сапоги. Только бросают взгляд на небольшую сумку на плече, грустно улыбаются — и продолжают обход.

Никто не видит, как Луна подходит к зеркалу на четвертом этаже. Никто не видит, как она проходит сквозь него.

По другую сторону ее встречает пустая комната. Луна, не замедляя шага, идет к входной двери и покидает маленький домик. Он выглядит точно таким, каким она его оставила, но что-то неуловимо изменилось к лучшему. Кажется, время здесь замерло, но все равно можно заметить признаки возвращающейся жизни. Где-то недалеко слышны радостные песни, и ей ли не знать, что проклятая королева побеждена!

Проходят дни — а может, всего мгновение — и вот наконец Луна там, куда так стремилась. Издалека виден накрытый к чаю стол. Во главе этого стола сидит кто-то высокий. Кто-то до боли знакомый, кого ей так мучительно не хватало, что сейчас все сжимается в груди. Луна смотрит на него, в то время как ноги сами несут ее все ближе и ближе. Когда остается всего несколько ярдов, она замирает.

Мальямкин и Танкери замечают Луну первыми и тоже замирают с открытыми ртами. Разглядывают ее светлые волосы, голубые глаза, лицо. И вообще ведут себя до невозможности странно. Как будто совсем не скучали по ней.

Но сейчас не время для глупых обид: человек, сидящий во главе стола, наконец-то тоже поднимает взгляд. Смотрит на нее. Выпускает чашку из рук и даже не замечает, как та разбивается вдребезги: вскакивает на ноги, огибает стол и — Луна даже моргнуть не успевает — оказывается перед ней. Но тут же застывает на месте.

— Алиса?

Это и вопрос, и в то же время утверждение. Словно он знает, кто она. Словно это непреложная истина. Словно само мироздание решило, что будет именно так, а он принял это и душой, и сердцем.

— Алиса, — повторяет он уже увереннее. Стаскивает цилиндр с рыжих — невероятно рыжих — волос и неловко крутит его в руках. Стискивает так, будто боится потянуться к ней. Боится коснуться и поверить, что она и в самом деле здесь. Перед ним. Настоящая.

— Алиса…

Теперь это и не вопрос, и не утверждение. Скорее мольба. Шепот, отдающийся эхом в вечности.

Луна просто кивает. Смотрит на него и поневоле начинает улыбаться. На глаза почему-то наворачиваются слезы — странно, ведь она так счастлива оказаться здесь. После всего, что случилось за последние несколько лет. После того, как все пошло не так. И пусть ни старых друзей, ни отца рядом больше нет — теперь она спасена.

Теперь она дома.

— Я вернулась.

@темы: Harry Potter, перевод, фанфики, гет, джен

---

[Raseri]

Название: В тени
Автор: Raseri
Размер: Драббл
Фандомы: Тор, Аватар: Легенда об Аанге
Категория: Джен
Жанр: AU
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: А что, если вовсе не Созин развязал Столетнюю войну? И он, и его потомки были лишь марионетками в руках безумного бога…
Примечание: Выложено также здесь: ficbook.net/readfic/2937190

Бывший Лорд Огня сидел в тюремной камере. Если хотя бы месяц назад кто-нибудь рассказал ему о таком раскладе дел, он бы расхохотался и повелел казнить неудачного шутника.

Но теперь он здесь, опозоренный и лишённый своей магии, а команда ходит с таким видом, будто ему оказали вселенскую милость. Лучше бы убили.

– Ты разочаровал меня, сын Азулона.

Краем глаза Озай выхватил тёмный силуэт, стоящий у противоположной стены тесной каморки. Тело тут же сковала липкая сеть ужаса.

– Я, я… Ещё не всё потеряно, мы можем отыграться, – быстро затараторил бывший маг. – Только верни мне магию, и…

- Нет. - ответ, гулко ударившись о грязные серые стены камеры, больно резанул Озая по ушам, заставив того испуганно замолчать.

О нём не знал никто, кроме самих Лордов. Даже их семьи держали в неведении.

Никто не знал, откуда он родом. Он никогда ничего о себе не рассказывал, а от предводителей требовал полнейшего повиновения, в противном случае кара была жестокой. О, если бы посторонний увидел эти наказания, то б ужаснулся безжалостности этого человека.

Вот только он не был человеком.

– Созин добился своего при живом и опытном аватаре, а ты не справился с мальчишкой! – мужчина прищурил свои неестественно-яркие зелёные глаза. – Он успешно начал войну и вырезал целый народ, а ты не смог её даже продолжить! Ты недостоин называться его внуком.

«Локи, бог огня» - так он представился перед будущим Лордом. Это было спустя четыре месяца после объявления нового аватара, и Року уже был у Воздушных кочевников. Стройный, высокий черноволосый мужчина, на вид примерно одного возраста с Созином не производил вида древнего и могущественного бога, о чём принц и поспешил сообщить. Спина ещё очень долгое время представляла собой кровавое месиво. Следующие шесть лет Локи никто не видел.

Озай прикрыл глаза. Как ему хотелось, чтоб хоть кто-нибудь узнал, что его дед, отец, да и сам он – это не более чем марионетки в руках у безумного бога.

– Увы, но такого не произойдёт, – хищно ухмыльнулся Локи. – Не тебе решать, чему быть дальше, смертный.

Да, теперь он действительно обычный смертный, без магии, которую бог мог бы вернуть, но делать этого не станет.

Не заслужил. Потерял доверие, и второго шанса не будет.

– Чего же ты ждёшь? – глухо спросил обречённый. Неотвратимость будущего подарила глубокое безразличие ко всему происходящему. – Давай же, делай то, зачем пришёл.

– Э, не-ет, – протянул бог, и Озай не смог скрыть удивления. – Ещё не время. Посиди пока, пообщайся с сыночком. – усмехнулся он и исчез за мгновение до того, как тяжёлая железная дверь открылась.

Тем временем все эти шесть лет Локи не прохлаждался. Ещё во время первого визита в этот мирок, так сильно похожий на Мидгард, его поразила одна-единственная вещь.

Молнии. Он-то думал, что они подвластны только Тору, а здесь их создают простые смертные, пусть и достигшие каких-то высот. И он принялся осваивать эту науку. О том, что у него другая магия и изначально базируется на ином, Локи старался не думать.

Три года он бесплотной тенью наблюдал за тренировками сильнейших магов, два в обличии странника проучился у лучших учителей.

И лишь на шестой крошечный, слабый разряд на секунду промелькнул между его пальцев. Этого было вполне достаточно, чтоб, наконец, сдвинуться с мёртвой точки.

Вот теперь можно и о войне подумать.

– Где моя мама?! – Зуко повторил вопрос. Но Озай молчал, уставившись в одну точку. Ему нечего было сказать.

Игра в молчанку длилась несколько минут. Новоиспечённый Лорд Огня не выдержал первым, и, мрачно пообещав, что вернётся, вышел, громко хлопнув дверью.

На следующий день Озая нашли мёртвым, с застывшей маской панического ужаса на лице. Он был выжжен изнутри, в некоторых местах даже кожа закоптилась. Стража клялась, что за всё время в камеру никто не зашёл, и, тем более, не вышел.

Поиски зашли в тупик. Убийцу так и не нашли.

---

[kamili-kem]

Название: Я все еще влюблен в тебя
Автор:  kamili-kem
Форма: клип
Пейринг/Персонажи: Рики Дарк, Джессика Эдвардс, Ян Вэньли
Фандомы: Ai no Kusabi, Legend of the Galactic Heroes
Категория: гет
Жанр: романс
Исходники: аудио "One Night" Deine Lakaien, видео "Ai no Kusabi" и "Legend of the Galactic Heroes"
Продолжительность и вес: 2,36 и 15,99 МБ, размер видео 854х480
Рейтинг: G
Примечание: клип сделан на ФБ-13 для fandom AnK 2013
Краткое содержание: Рики тоскует по возлюбленной, которая оказалась ему не верна...

@темы: клипы, гет

---

Алек и Алекс

[kamili-kem]

Название: Алек и Алекс
Автор:  kamili-kem
Бета:  Анонимный_Кокер
Размер: мини, 2272 слов
Фандомы: Ai no Kusabi, Last Exile
Пейринг/Персонажи: Катце, Алек, Алекс Роу
Категория: джен
Жанр: повседневность
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: После исчезновения Рики у Алека появляется новый напарник... Алекс не погиб во время обстрела
Предупреждение: в фике использованы материалы из романа "Ai no Kusabi"
Примечание: фик написан на ФБ-13 для fandom AnK 2013


— Катце, я не полечу.
— Это очень выгодный заказ, и я хочу, чтобы его отвёз именно ты, — не принял отказа босс.
— Я ценю твоё расположение, но — нет.
— Из-за Алекса?
Александр Роу являлся напарником Алека с самого первого своего дня на чёрном рынке. Все знали, что эти двое согласны работать только друг с другом. Впрочем, такое положение вещей вполне устраивало окружающих: Алек был уроженцем звёздной системы Карин, и городской фольклор приписывал ему способность выпивать людские души и проникать в самые сокровенные мысли. Алекс не обладал сверхспособностями, но, по мнению окружающих, отличался тяжёлым характером и высокомерным нравом. Однако оба напарника всегда сохраняли трезвую голову и больше делали, чем говорили, и благодаря этому, а также благодаря природной деловой хватке, они были весьма ценными сотрудниками на чёрном рынке Амои.
— Да.
Катце задумался.
— Даю вам три дня, — наконец сказал он. — Если через три дня вы не будете готовы, то заказ отвезёт кто-то другой.
— Спасибо, босс. За три дня я поставлю его на ноги.
Вирус, который Роу подцепил на Дельвии, во время вынужденной стоянки в коспопорте во время космической бури, на иммунную систему каринезца не действовал. Разумеется, как только Алек заподозрил неладное, он сразу показал напарника врачу. Поэтому теперь Алекс отлёживался в квартире, которую они снимали на пару.



Катце познакомил их три года назад. Это случилось на следующий день после исчезновения Рики. Накануне Алек, не дождавшись возвращения напарника после окончания тайного аукциона, уехал домой. На сердце было тревожно, но он гнал страхи прочь — ведь, если бы с парнем что-то случилось, наверняка он бы узнал об этом первым. Возможно, босс просто отправил пацана отдохнуть или поручил ему особое задание. Алек несколько раз звонил Рики, но абонент был недоступен. Утром с ним связался Катце и попросил зайти к нему в кабинет.
Алек думал, что там он встретится с Рики. Однако вместо черноволосого пацана посреди маленькой комнаты стоял какой-то лохматый тип в футболке и штанах явно на пару размеров больше.
— Алекс Роу, — представил его Катце. — Алек, теперь он будет работать с тобой.
Больше босс не сказал ничего. Про Рики не упомянул, словно его никогда и не существовало.

Размышлять на эту тему было некогда: дела не ждали. Сначала напарники отправились на склад — подобрать новичку форму. К счастью, нужный размер нашёлся быстро, иначе Алек бы начал дёргаться, что время уходит впустую. Затем он принялся объяснять принципы работы электронной карточки-пропуска, которую Алексу выдал Катце, а после потащил к компьютеру — обучить, как принимать заказ, как оформлять на него документы и прочее. Увы, тут каринезца ждало разочарование: Роу понятия не имел, как пользоваться машиной.
— Ты из Кереса, что ли? — пробормотал один из лучших хакеров чёрного рынка, подтаскивая второй стул. — Так, смотри. Эта кнопка — включение...
Алек приготовился к нудному повторению одного и того же, однако, в отличие от Рики, Роу схватывал всё на лету. Он не злился, когда у него что-то не получалось, и быстро запоминал новую информацию. Время пролетело незаметно, и когда у Алека в животе предательски заурчало, он вспомнил, что неплохо бы поесть. Если Роу был настроен учиться и учиться, то у самого каринезца мозг уже закипал. Он предложил перекусить за его счёт, но напарник отказался:
— Дин Хок одолжил мне немного.
В ответ Алек дружелюбно улыбнулся:
— Традиция такая — угощать напарника-новичка, — даже если он и солгал, то это прозвучало настолько убедительно, что Алекс согласился.
— Ты когда-нибудь пилотировал шаттл? — спросил Алек по дороге в столовую.
Роу отрицательно покачал головой.
— Научишься, — Алек хотел было ободряюще похлопать его по плечу, но под тяжёлым взглядом Роу отогнал эту мысль, — оно не так сложно, как кажется.
— Я летал на ваншипе. Это небольшой двухместный летательный аппарат, — пояснил Алекс. Больше он ничего не сказал, и Алек продолжил болтать:
— Курьеры на чёрном рынке делятся на две категории — «Афос» и «Мегисто». «Афос» — это мы с тобой. Свободные художники-контрактники. «Мегисто» родились в Мидасе. В отличие от нас, у них есть специальные биочипы, которые им вживляют при рождении. Из-за них они считают себя выше нас, но мы-то знаем, — тут Алек понизил голос, — что это не так. Одним словом, держись от них подальше и не поддавайся на провокации.
В столовой они взяли каждый по подносу и отправились бродить между стеллажей, договорившись встретиться на кассе. Едва Алек остался без спутника, как его окружили сослуживцы:
— Ну, как вы? Сработались?
— Это правда, что он никогда раньше не видел компьютера?
— Заставь его вкалывать!
— А он с тобой вообще разговаривает?
— Подари ему расчёску.
— Теперь мы можем вздохнуть спокойно. Бедняга, тебе хронически не везёт с напарниками: сначала была ходячая неприятность, теперь — угрюмый лохматый молчун...
Алек не отвечал, а стоило Роу присоединиться к кучке, как сплетники тут же закрыли рты. И даже тот факт, что каринезец заплатил за себя и за новичка, не смог развязать им языки.
И хотя коллеги были не лучшего мнения об Алексе, но никто ни из «Афос», ни тем более из «Мегисто» даже и не подумал устроить ему «тёмную», и болтуны довольно быстро перестали обсуждать его. Им так и не удалось выяснить, кем же он был в прошлом, а его напарник отмалчивался. Впрочем, тот и сам не знал, оставив личную информацию об Алексе на совести Катце. Лишь однажды Роу проговорился каринезцу, что был капитаном на военно-воздушном судне для особых поручений, и тот мысленно присвистнул, но выспрашивать подробности не рискнул. Алек во всём придерживался золотого правила: «Меньше знаешь — лучше спишь».
Первый рабочий день Алекса закончился поздно. За окном уже стемнело, когда он и его напарник наконец выключили компьютер. Здание чёрного рынка к тому времени опустело. Для первого раза Роу справился на отлично — и каринезец засомневался, что тот никогда раньше не имел дела с высокими технологиями. Пожалуй, не выгляди новичок таким измотанным, Алек подумал бы, что его разыграли.
— Смотри, не опоздай завтра, — напомнил Алек, собираясь домой. — А, чёрт! — догадался он, глядя, как непроизвольно дёрнулся напарник. — Тебе некуда идти, что ли?
Алекс кивнул:
— Я собирался заночевать в курьерской, Катце разрешил.
— А еду купишь в автомате? И на кого ты будешь завтра похож?— скептически хмыкнул Алек. — Спать в кресле неудобно, сам знаю. А ещё сюда в любой момент могут ввалиться ребята с ночной доставки. У меня есть свободная комната, — буркнул он, застёгивая рюкзак.
Алек никогда бы не предложил незнакомому человеку переночевать у себя, но сейчас выбора не было: на Амои гостиницы всегда переполнены, и номер следовало бы забронировать заранее. «По крайней мере, утром мне не придётся дёргаться — опоздает он или нет», — утешил себя каринезец. Алекс забрал из шкафчика сумку с нехитрыми пожитками, которыми успел обзавестись на курьерском шаттле, и они пошли к лифтам.
Под плавное покачивание аэрокара Роу задумался о том, насколько Амои отличается от его родного Престела — и намного ли отличается, ведь заботы у людей везде одинаковы. Алекс не увидел большого преимущества в использовании компьютеров и суперсовременных средств связи — они тоже могли дать сбой, даже сломаться, и в конечном итоге всё зависело от людей, которые работают с ними. Виртуальная межгалактическая сеть, как он с удивлением обнаружил сегодня, имеет свойство зависать, либо сообщение может оказаться перехваченным — и чем, в таком случае, электронный способ передачи информации отличается от почтового голубя или курьера на ваншипе?
«Ваншип...» Алекс чуть не сказал это вслух. После возвращения из Гранд Стрима он больше не летал на ване, но расстаться с небом не смог, и «Сильвана» служила тому подтверждением. Здесь же, на Амои, он вполне мог заменить ваншип аэрокаром — хоть какое-то утешение, о чём и сообщил Алеку. Тот с радостью ухватился за предложенную тему и принялся рассуждать о моделях и ценах на них, а также строить предположения, когда Роу сможет позволить себе приобрести подобное транспортное средство.
Алекс внимательно прислушивался к болтовне напарника, чтобы не провалиться в воспоминания, которые могли нахлынуть, стоило ему задуматься о Престеле. Прошлое должно оставаться в прошлом, если уж ты решил жить дальше.
Дома каринезец разогрел в микроволновке нехитрый холостяцкий ужин — полуфабрикаты, которые не нужно готовить. Когда они садились за стол, Алек сказал:
— Рано или поздно тебе настучали бы. Поэтому будет лучше, если ты сам всё увидишь, — и с этими словами он снял тёмные очки.
Алекс поднял взгляд от тарелки, и его рот приоткрылся от изумления. В свою очередь, Алек тоже был удивлён: он впервые увидел столь яркое проявление эмоций у своего напарника.
На Алекса смотрели огромные глаза, похожие на кошачьи, с ярко-красными вертикальными зрачками. Словно драгоценные камни с кровавыми пятнами. Алекс почувствовал, что тонет в них: взгляд Алека манил и притягивал, и не было сил оторваться от него. В памяти Роу всплыл снежный вихрь, в который попал их ваншип в Гранд Стриме. Будто наяву он услышал отчаянный голос Юрис, зовущий его по имени, услышал треск её страховочных ремней...
Алек надел очки, и связь их сознаний распалась.
Роу так и не понял, что воспоминания в этот раз накатили из-за каринезца — они всегда заставали его врасплох, зачастую без какой-либо логической связи с событиями в реальном мире. Он тряхнул головой, отгоняя мысли о прошлом.
— У тебя красивые глаза, — сказал он, чтобы хоть что-то сказать. И это разбило гнетущую тишину.
Постепенно они привыкли друг к другу, и вскоре каринезец перестал носить очки в обществе напарника. Правда, при этом они старались не пересекаться взглядами, чтобы не сцепиться сознаниями.
В день их первого совместного рейса Алек встал первым и решил дать Алексу отдохнуть подольше. Но время приближалось к критической отметке, а напарник не выходил из комнаты. Возможно, он забыл завести будильник или не услышал его? Каринезец подкрался к закрытой двери и постучал, в ответ — тишина. Тогда он осторожно заглянул внутрь. Алекс спал крепко, его волосы разметались по подушке, обнажая на правой стороне лица страшный шрам.
В этот момент раздался свист закипевшего чайника, Алекс зашевелился, и каринезец поспешно нырнул в коридор.
Когда шаттл вышел на заданный маршрут, у них наконец выдалась свободная минутка, и Алек решился дать волю своему любопытству. И хотя его отчаянно тянуло поинтересоваться про отметину на лице, однако под хмурым взглядом напарника он спросил совершенно другое:
— Как ты оказался на рынке?
— Ваши люди позаботились обо мне и привезли на Амои, а Катце предложил мне должность курьера.
Алек думал, что этим его напарник и ограничится, но тот принялся рассказывать дальше. Алекс был в плену на вражеском воздушном судне, которое подверглось обстрелу. Но он не погиб, а всего лишь потерял сознание. Обломок, на котором он находился, начал дрейф по Гранд Стриму — яростному воздушному потоку. И именно на него сел курьерский челнок, привёзший мальчика-пета по заказу Маэстро Дельфины. Сотрудники чёрного рынка Амои должны были прилететь неделей раньше, но плазменные вихри в небе Дельвии, где они делали дозаправку, начались на ровном месте, космопорт трясло целых семь дней, и это вызвало непредвиденную задержку.
Алекс очнулся, когда ему в лицо плеснули холодной водой. Он лежал на полу, полностью развязанный, а над ним склонился незнакомый мужчина в серой куртке и серых брюках.
— Где Маэстро Дельфина? — спросил тот. — Кроме тебя, здесь больше никого нет.
— Маэстро... мертва...
«Значит, экипаж забрал её тело и покинул корабль до того, как «Сильвана» открыла огонь», — с сожалением подумал Роу.
Мужчина выругался.
— Мы возвращаемся на Амои, — теперь над Алексом склонился ещё один человек, в такой же серой форме, как и первый. — Амои — двенадцатая планета в системе Глан. Можем подбросить тебя туда, там есть где спрятаться, — он сказал так, предполагая, что у спасённого могут быть проблемы с властями Престела.
— Буду признателен, — ответил Алекс.
На шатлле один из них представился Крысом, второй — Дином Хоком. Дин вполне профессионально обработал раны Алекса, а Крыс выдал гостю свою запасную одежду. Когда челнок подлетал к Амои, Дин поинтересовался: не хочет ли Алекс наняться курьером? «Это хорошая работа», — заявил он. О деталях он распространяться не стал, добавил только, что босс объяснит всё сам. Роу согласился без колебаний. Он не собирался возвращаться обратно на родину, а эта должность или другая — уже не имело значения.
— Вот так всё и было, — заключил Алекс свой короткий рассказ.
Сутки спустя напарники приземлились в космопорте Лавии, прошли таможенный досмотр, взяли такси и поехали на встречу с заказчиком. Груз — пакетик с семенами декоративных растений, которые можно было купить только на Амои и то за бешеные деньги, лежал у Алека в кармане. Так как это был их первый совместный рейс, а для Роу — вообще первый, то основную часть хлопот каринезец взял на себя.
Они быстро нашли нужный отель и нужный номер. Дверь оказалась открыта, но внутри никого не было. Едва они сели на диван, как услышали торопливые шаги и щелчок. Алек обернулся: дверь была заперта, а на него в упор смотрело дуло бластера.
— Положите товар на стол и выметайтесь отсюда, — заявил молодой щупленький человек с рыжей бородкой и без усов, проходя на середину комнаты так, чтобы между ним и курьерами оказался широкий стол.
— А как же деньги? — напомнил Алек.
— Я сказал: положите и выметайтесь, — обладатель рыжей бородки начал терять терпение, и руки его ощутимо затряслись.
— А если нет, ты будешь стрелять? — спокойно спросил Роу. — В отеле полно людей. Поднимется шум, прибежит охрана... Тебе это надо?
— Б-бластер с глу... глушителем, — незадачливый клиент попятился и упёрся спиной в стену. Оружие в его руках выплясывало уже какой-то дикий танец.
— А ты уверен, что попадёшь с первого раза? В нас обоих?
Роу говорил совершенно равнодушно, как будто не о себе, и это окончательно деморализовало противника. Свободной рукой тот вытащил из кармана пачку денег и шмякнул её на стол:
— Забирайте и выметайтесь!
— Сначала убери пушку. Подальше, — жёстко приказал Роу.
Рыжебородый всхлипнул и зашвырнул бластер в дальний угол комнаты. Теперь он не смог бы добежать до него первым при всём желании. Алек пересчитал деньги, выдал товар, и курьеры сразу же покинули номер.
— Ну ты даёшь, — восхищённо присвистнул Алек, когда они вышли из отеля. — У тебя железные нервы. Уламывать несговорчивых клиентов — одна из обязанностей «Афос». «Мегисто» с такими заданиями не справляются — они слишком тупые для этого.



Алек осторожно постучал в комнату напарника — на случай, если тот спит.
— Войдите, — сказал Алекс хрипло. Он лежал в постели под тёплым одеялом. Несмотря на таблетки и капли, которыми он щедро закидывался весь день, Роу чувствовал себя больным и разбитым.
— Катце дал нам три дня — максимум, на который он может придержать заказ, — сказал Алек, проходя на середину комнаты. — За это время ты вполне восстановишься. Я тебе витаминов купил, — с этими словами он вынул из кармана куртки пластиковый пузырёк и поставил его на прикроватную тумбочку.

@темы: фанфики, джен

---

Когда ты настоящий, перевод

[Аллегрос]

Название: Когда ты настоящий
Переводчик: Аллегрос
Бета: Bergkristall
Гамма: Astreya777
Оригинал: Once You Are Real by rivertempest, разрешение на перевод получено
Размер: миди, 5 372 слова
Фандомы: Гарри Поттер, Dungeons & Dragons
Пейринг/Персонажи: Северус Снейп, Гермиона Грейнджер, Гарри Поттер, Люциус Малфой
Категория: джен, гет
Жанр: ангст, антиутопия, драма, стимпанк
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: "Сегодня он ненавидит Гермиону Грейнджер.
Чаще всего Северус Снейп просто не обращает на нее внимания, но сегодня выдался особо паршивый день, и вечные замечания достают больше обычного".
Предупреждения: AU, OOC, смерть персонажа,

спойлер

и порция флаффа
Примечание: история разворачивается во вселенной World of Eberron, кампании РПГ Dungeons & Dragons. Текст написан для команды WTF Snager 2015 на Зимнюю фандомную битву.
Размещение: запрещено без разрешения переводчика

То, как ты сделан, не означает, что ты — Настоящий.

Это то, что с тобой происходит. Иногда это больно.
Но когда ты Настоящий, ты не против, чтобы было больно.
Ты не сразу становишься Настоящим. Ты превращаешься.
Когда ты Настоящий, ты не можешь быть некрасивым,
разве что только для тех, кто ничего в этом не смыслит.
Если ты однажды становишься Настоящим,
то уже не можешь превратиться обратно в ненастоящего.
Это навсегда.

Марджери Уильямс, Плюшевый Кролик

Сегодня он ненавидит Гермиону Грейнджер.

Чаще всего Северус Снейп просто не обращает на нее внимания, но сегодня выдался особо паршивый день, когда вечные замечания достают больше обычного.

— Вы не спите уже двадцать семь часов и тринадцать минут.

— Хм.

Да, спасибо, что напомнила. Как будто он не знает.

— И четырнадцать часов тридцать пять минут ничего не ели.

Северус поднимает увеличительные очки, пристраивая их поверх сальных волос.

— А все потому, что ты сожгла последние тосты, Драконы ввели новые налоги на продукты, а у меня нет времени выбраться в Эренал, чтобы закупить все необходимое.

Надев очки, он снова возвращается к утомительной и опостылевшей работе.

Грейнджер и бровью не ведет. Впрочем, это и не удивительно, если учесть, что она из себя представляет.

— Тогда я сама туда отправлюсь.

Северус не обращает внимания на ее уход. Лишь смутно ощущает, что возле рабочего стола стало заметно прохладнее.

***

Первое созданное им механическое существо, или китер, настолько походило на Эйлин Снейп, что Северус поспешил его разобрать и расплавить детали в печи. Увидеть лицо матери, пусть и два века спустя после ее смерти, оказалось невыносимо. Зато его коллеги получили достойный повод пошептаться об Эдиповом комплексе. Впрочем, они глубоко ошибались — его попытка воссоздать образ матери не таила под собой никакой сексуальной подоплеки… лишь признательность. К единственному человеку, который проявлял к нему хоть какую-то привязанность и сострадание.

Единственному. До появления Гермионы Грейнджер.

В дни, когда Северус ненавидит Грейнджер, он вспоминает, как умирал в Визжащей хижине. Как хлестала кровь, смешанная с серебристыми воспоминаниями, заливая пол. Конечно, Грейнджер не могла просто пройти мимо и не спасти его. Если подумать, в отличие от нее Поттеру далеко до звания спасителя. Поэтому, когда Северус люто ненавидит Грейнджер, он обязательно упоминает, что ей не стоило добавлять его жалкую жизнь к списку своих достижений.

Ведь именно из-за нее он до сих пор мучается среди живых, хотя давно уже должен был превратиться в прах в какой-нибудь богом забытой библиотеке. А все потому, что, отправляясь с Поттером и Уизли в крестовый поход, эта настырная ведьма прихватила с собой фиал со слезами феникса. И, прежде чем Северус испустил дух, вылила последние капли на его рану. Конечно, никто не мог знать, что произойдет при смешивании слез феникса и слюны живого хоркрукса и какими будут последствия. Но результат оказался ошеломляющим, и Северус Снейп стал носителем бессмертной души в самовосстанавливающемся теле. Он намного пережил всех остальных волшебников — и тех, кого знал в детстве, и своих ровесников, и всех своих учеников.

И вот теперь, на двести восемьдесят третьем году его жизни, мир катится в тартарары. Полная разруха, повсеместный голод и болезни, опустошительные маггловские войны почти полностью смели человечество с лица земли. Австралия уничтожена. Тайфуны сравняли с землей большую часть Азии. Канада давно превратилась в ледяную пустыню. Ежемесячно делались ставки, какой смертью умрут рискнувшие сунуться в Южную Америку или Африку. Оба материка давно уже заселили неисчислимые полчища Драконов, считавших все остальные расы низшими. К сожалению, именно Драконы теперь контролировали большую часть торговых путей, поэтому человечество оказалось на грани вымирания. А когда с материка не вернулся третий флот с зерном и приправами, у немногих выживших жителей когда-то Великой Британии остался единственный выход.

И именно Северус Снейп мог им помочь.

***

Второй созданный им китер выглядел точь-в-точь как Гарри Поттер, вплоть до шрама на лбу в виде молнии. Впрочем, поначалу Северус хотел воссоздать образ Лили, но вспомнив, что случилось с первым механизмом, решил не обрекать себя на лишнюю головную боль. Тратить силы и материалы на творение, которое все равно будет немедленно уничтожено, не хотелось. Ненавидеть куда проще, чем любить, поэтому Северус воссоздал Поттера, оплакивать гибель которого точно не собирался.

Но ему пришлось все-таки погрузиться в воспоминания о золотом мальчике, и это было ужасно неприятно. Настоящий Поттер скончался более века назад, лишь немногие из его потомков выжили, но Северус надеялся, что его собственных воспоминаний хватит, чтобы заложить основу характера. Если хотя бы на долю секунды отвлечься во время воссоздания, китер останется пустым механизмом, и оживить его не удастся. Момент запуска всегда самый напряженный: именно тогда становится ясно, получился ли полноценный китер… либо материал для топки. Но едва Северус вмонтировал чип с воспоминаниями в капсулу за левым ухом Поттера, то словно перенесся в далекий тысяча девятьсот девяносто восьмой год, и теперь перед ним снова стоял наглый мальчишка, доставлявший когда-то столько хлопот. По счастью, Поттер был создан с определенной целью — вести переговоры с Драконами — иначе бы Северус не утерпел и запрограммировал его на рабскую покорность. Но когда Поттер впервые улыбнулся и поблагодарил его за какой-то пустяк, Северуса неожиданно захлестнуло желание защитить и уберечь собственное создание. И когда правительство назначило дату переговоров, он с трудом удержался, чтобы не посадить Поттера под замок, лишь бы никуда не отпускать. Вряд ли китеру суждено вернуться из опасного путешествия: скорее всего, Поттера сожгут, едва он ступит на земли Драконов.

Северус старательно убеждал себя, что просто не хочет, чтобы многомесячный труд пропадал даром. И с облегчением выдохнул, когда Поттер появился на пороге практически невредимым. Китер вернулся почти неузнаваемым — волосы оплавились, одежда превратилась в опаленные лохмотья. Тем не менее, Договор с Аргоннессеном ему все-таки удалось заключить: возможно, благодаря сочетанию безобидного вида и холодной логики, которая оказалась неожиданно близка и понятна Драконам. Эта логика являлась частью основной программы, но со временем любой китер накапливал собственные воспоминания и создавал базу данных. А если все шло благополучно, после месяца взаимодействия с миром такой механизм становился вполне самодостаточным и мог существовать сам по себе.

После такого успеха Северуса провозгласили героем, присвоили ему почетный титул Северус Бессмертный, Почетный Старейшина и выплатили комиссионные за всех когда-либо созданных китеров. Естественно, он решительно отказался от сомнительной чести и посоветовал им засунуть куда подальше все громкие звания. А еще заявил, что готов обучить кого-нибудь толкового искусству изготовления китеров. Потому как не считает героизмом годы, потраченные на создание механических копий людей, которых когда-то знал. До такого уровня извращенного мазохизма он еще не дошел.

Большинству людей просто необходимо верить в высшую силу и предназначение. Особенно в трудные времена. Поэтому неудивительно, что после запустения человечество вернулось к своим корням. То есть к суевериям: практика языческой магии, а также магии друидов стала обычным делом. Северуса сложно было впечатлить многообразием храмов, святилищ и святынь, возведенных людьми для поклонения. Сам он не верил во всю эту чушь и прожил достаточно долго, чтобы усвоить: большинство богов вдохновляли своих почитателей на крайнюю жестокость. Нет, Северус верил только в то, что можно увидеть, потрогать, попробовать на вкус, услышать: в логику, научные факты, в поступки и их последствия. И не тратил попусту время, размышляя о смысле своего существования: жив — и ладно.

После Поттера он создал еще двух китеров. Первого — для одной из многочисленных новых сект, почитателей Кол Коррана, которому обычно поклонялись люди, грешившие излишней любовью к богатству. Им нужен был очаровательный, компетентный в финансовых делах и расчетливый представитель бога торговли и коммерции. Северусу же как раз требовался образец, чтобы продемонстрировать своим ученикам искусство изготовления механических воплощений. Сам он не собирался больше создавать копии своего прошлого, просто надеялся как можно скорее обучить новых мастеров и покончить с этим.

Второй китер, которого он с учениками сделал для братства Кол Коррана, очень напоминал Люциуса Малфоя. Настоящий Люциус погиб вскоре после падения Темного лорда, и, когда пришло время имплантировать воспоминания о своем старом друге, Северус готовился дольше обычного. Сосредоточившись, он очень, очень тщательно отсеивал все садистские, бесчестные и манипуляторские черты, столь характерные для Люциуса. И даже растерялся, когда при первом взгляде на Малфоя не почувствовал желания тут же проклясть его. Особенно когда тот сразу потребовал чая. Северус ни за что бы не признался, каким одиноким почувствовал себя, отправляя Люциуса заказчикам. И как защемило в груди, когда Малфой, покидая мастерскую, обернулся и в замешательстве посмотрел на него.

После этого он изредка все-таки видел Люциуса: время от времени тот нуждался в дополнительных калибровках. Но большую часть времени Северус проводил в одиночестве и общался только с учениками. Их набирали из тех, кто обладал хоть каким-то магическим потенциалом, пусть даже и не умел им пользоваться. Все они не дотягивали до настоящих волшебников, хотя по способностям в разы превосходили сквибов. Впрочем, этих дремлющих задатков оказалось достаточно, чтобы активировать готовых китеров. Одно дело — создать механическое существо, в конце концов, это не более чем набор деталей и шестеренок под оболочкой из искусственной плоти. Но для того, чтобы наделить их воспоминаниями и оживить, нужна была магия.

А вот последний китер… по правде говоря, Северус и сам не понял, зачем его создал. Может, от скуки. Чтобы хоть как-то разнообразить свое унылое бессрочное существование. Ну, и еще ради любопытства: что получится, если попробовать создать кого-нибудь просто так, совершенно не пытаясь сосредоточиться? На кого будет похож китер, если позволить подсознанию самостоятельно выбирать воспоминания для образа? Кем он окажется — монстром из прошлого или спасителем под личиной наставника-манипулятора?

Северус принялся за работу. И, когда пришло время, специально погрузился в отстраненные воспоминания. В глубине души еще тлел огонек вспыхнувшей когда-то привязанности, но Северус раздраженно заглушил его. Он нарочно не хотел придавать своему созданию какой-либо образ. Не торопясь приготовил пахнущее жжеными перьями зелье, формирующее плоть. И только когда собрался залить его в форму, вгляделся в очертания металлического каркаса. Сложно сказать, как будет выглядеть китер, но уже сейчас стало ясно, что перед ним — женский силуэт, среднего роста, с тонким, но сильным костяком. Северус погрузил его в раствор и оставил на пять дней, ожидая, пока плоть схватится. Тогда и выяснится, кого именно бессознательно создал его разум.

Когда же он открыл форму, то чуть было не разнес свое творение прямо там, на месте — настолько горькие воспоминания оно вызвало.

Гермиона Грейнджер, лохматая и болтливая зануда-всезнайка.

Стиснув зубы, Северус старался унять яростную дрожь. Достаточно было бы одного сильного удара по голове или груди, чтобы разрушить это создание. Он даже поднял палочку, но замер, так и не произнеся «Бомбарда». Стоит ли портить результат многомесячного труда только потому, что он напоминает о причине твоего невольного и нежеланного бессмертия? Ведь истинная виновница, Гермиона Грейнджер, умерла много лет назад, в окружении своих рыжеволосых потомков.

И потом, понадобится не менее года, чтобы добыть материалы, необходимые для создания еще одного китера. Поэтому, скрепя сердце, Северус решил активировать пока эту копию, а как только появится возможность — создать новую. Причем такую, чтобы не захотелось сразу же ее взорвать. Но, вместо того чтобы передать злосчастному китеру многочисленные воспоминания о своей бывшей ученице, Северус ограничился основной логикой. И заложил лишь азы, которые позволят взаимодействовать с миром. Ни личности, ни характера, ни тембра голоса.

Ничего из того, что он мог бы ненавидеть.

Ничего, напоминавшего о виновнице его опостылевшей жизни.

Северус, и правда, не мог умереть. Как он только ни пытался: вешался, топился, травился. Даже отыскал василиска, долго пялился на него и — ничего, кроме легкой головной боли. После двадцать третьей попытки покончить со своим ненавистным существованием (он бросился с Эйфелевой башни — да, немного пафосно, но к тому времени ему уже стало наплевать на все эти тонкости) Северус смирился. И стал выживать. Не жить, а именно выживать, причем ощущения оказались удручающе знакомыми, совсем как в те времена, когда он шпионил для Альбуса. Это было невыносимо. Ведь он, Северус Снейп, давно уже покаялся, заплатил сполна и заслужил отпущение грехов, разве нет? Видимо, судьба считала иначе, вот и наслала на него надоедливую ведьму, решившую во что бы то ни стало спасти его тощую задницу.

Поэтому — да, Северус зачастую ненавидит Гермиону Грейнджер.

***

— Северус, я хотел бы чаю.

Северус поднимает взгляд от журнала с рабочими записями и фыркает.

— Тебе нельзя чай, Люциус. Он закоротит все твои схемы.

— Но я все равно хотел бы чаю, — как заведенный повторяет Люциус. И, когда Северус не отвечает, требует чай снова и снова, уже другим, визгливым голосом.

— Неудивительно, что тебя вернули на доработку, — бормочет Северус.

Он бросает перо в чернильницу, хватает палочку и проводит ею вдоль головы и туловища Люциуса.

— Вижу, ты все-таки попробовал выпить чай, да? Я же запрограммировал тебя отказываться от любых предложений еды и питья!

Обойдя Люциуса, он откидывает светлые пряди с его спины и распахивает одежды, чтобы добраться до панели на спине. Открывает ее, проверяет провода и соединения, встроенные в позвоночник, и отключает одно из них.

— Северус! Я ничего не вижу! И до сих пор я так и не получил свой чай!

— Черт бы побрал этот чай! — рычит Северус. — Ты бы не стоял сейчас здесь, если бы придерживался своей программы!

— Почему Люциус называет вас Северусом, тогда как я должна обращаться к вам «профессор Снейп»?

Северус замирает, затем поворачивается к плохо освещенному углу мастерской. Там, в тени, стоит Грейнджер, внимательно наблюдая за ним.

— Выходи уже оттуда.

— Я не хочу, — отвечает она.

Северус хмурится: Грейнджер ни разу еще не ослушалась его приказа. Никогда.

— Что за глупости. Я не вижу тебя в этой тени. Это все равно, что разговаривать с одним из Хогвартских привидений. Давай, выходи и сядь на стул.

Она делает несколько шагов и нерешительно останавливается, словно боится лучей яркого солнца, проникающих через одно из окон. Северус ждет, чтобы Грейнджер выполнила указание, подошла и села рядом на стул. Но она остается в сумраке и шепотом спрашивает:

— Так почему Люциус называет вас Северусом, профессор Снейп?

И Северус чувствует, как по спине пробегает холодок. У Грейнджер нет способности регулировать тембр голосовой мембраны. Он мысленно перебирает все те возможности, которые намеренно не заложил в нее, и чувствует, как трепет перерастает в паранойю: кто-то копался в его китере.

— Где ты была? — грозно спрашивает он. — Кто, кроме меня, прикасался к тебе?

— Я была здесь, — отвечает она. — И ко мне никто не прикасался. Кроме вас.

— Мне кажется, ты чем-то расстроен, Северус, — вмешивается Люциус таким тоном, словно обсуждает погоду.

Северус с такой силой захлопывает панель на его спине, что тот подается вперед.

— Конечно, я расстроен! Кто-то изменил программу Грейнджер!

— Нет! Никто меня не менял!

Но и ее возглас, и сам тон доказывают обратное.

— Ты не должна возражать мне! И тем более повышать голос! — шипит Северус. — В твоем механическом теле не вырабатываются необходимые для этого химические вещества! У тебя нет мозга, нет сердца и нет души, так что нечего тут философствовать!

— Северус, это грубо, — качает головой Люциус и, повернувшись к Грейнджер, интересуется: — Вы знали, что настолько несовершенны?

— Да, — признается она и всхлипывает, что само по себе невозможно.

Северус раздраженно взмахивает палочкой, заставляя Люциуса отключиться, затем подходит к Грейнджер.

— Повернись.

И не верит своим глазам, когда она… пятится от него.

— Нет, пожалуйста, не нужно!

— Повернись! Это приказ!

Она застывает и медленно поворачивается к нему спиной. Северус нетерпеливо подтаскивает ее к свету, откидывая в сторону буйную гриву, распахивает мантию, открывает панель. И ищет изменения, дополнения, чипы — любое вмешательство в исходную структуру Грейнджер. Машет палочкой в поисках остаточных следов магического воздействия. Но ничего не находит.

— Почему Люциус назы…

— Потому что когда-то давно мы были друзьями, — рычит Северус только для того, чтобы прекратить этот бессмысленный допрос. — И он заслужил это право много лет назад.

Грейнджер поворачивает голову и смотрит на него через плечо.

— А я этого права еще не заслужила, — говорит она, словно отмечая что-то для себя и подтверждая какие-то свои догадки. Что тоже невозможно — у нее не может быть ни догадок, ни способности их подтверждать.

Чувствуя, как его переполняют ярость и раздражение, Северус склоняется к ее виску, злобно цедя сквозь зубы:

— Ты никогда не заслужишь такого права.

Отталкивает ее обратно в темный угол и вылетает из мастерской. Он готов поклясться, что слышит рыдания, но это, конечно же, невозможно.

***

Северус падает на потрепанный кожаный диван в гостиной и некоторое время лежит, пытаясь подавить начинающуюся головную боль. Когда это не срабатывает, пробует уснуть. Но тяжелые мысли и неудобные вопросы все крутятся в голове, не давая покоя, пока он не заставляет себя хоть как-то отвлечься, разглядывая украшенные шестеренками стены.

Когда-то вдоль этих стен стояли полки, уставленные банками и фиалами, демонстрировавшими его истинный талант. К сожалению, большей части растительных и животных ингредиентов для зелий давно уже не существует. А те, что остались, теперь либо невозможно достать, либо они слишком дороги. Пришлось подыскивать себе новое занятие по душе, а это было совсем непросто.

Заметив, что шестеренки на стенах поплыли, Северус устало закрывает глаза.

А когда открывает их несколько часов спустя, находит на столике у дивана чашку горячего чая и тост с мармеладом.

***

— Что такое душа?

Северус замирает, так и не закрутив до конца гайку.

— Всего лишь помеха.

Он свирепо продолжает работать гаечным ключом, радуясь, что скоро — слава богам! — закончит создавать нового китера и наконец-то заменит ту, что так раздражает одним своим присутствием.

— А у Люциуса есть душа?

Северус поднимает голову и едва не касается ее лица: Грейнджер тоже склонилась над рабочим столом, рассматривая пустую грудную клетку нового китера.

— Нет, — медленно отвечает он. — И никогда не было.

— Значит, я такая же, как он?

Северус выпрямляется, вытирая руки о красную тряпку. И, захватив с подноса крошечные металлические детальки, начинает собирать из них сердце.

— Нет, не такая. Люциус создан для определенной цели.

— Но если у меня нет цели, то зачем вы…

— Затем, что я был глуп,— бормочет Северус.

— А как выглядит душа?

— Вот уж понятия не имею.

— А у вас она есть?

Северус горько усмехается.

— Если и есть, то весьма потрепанная и нуждающаяся в ремонте.

Он ждет следующего вопроса, но, к счастью, Грейнджер умолкает. А когда Северус оборачивается, то замечает на столике позади чашку горячего чая. С языка уже готовы сорваться слова «Спасибо, ты прочла мои мысли», но он останавливает себя.

Впрочем, это уже неважно. Все равно Грейнджер уже ушла, и благодарить некого.

***

Он помнит, как под лупой осторожно закручивал тонкую проволоку, виток за витком придавая ей нужную форму. Как несколько раз устало тер лицо. Как всего на пару секунд прикрыл глаза.

Но понятия не имеет, как оказался здесь, в своей постели, под теплым одеялом, переодетый в пижаму.

***

— Спасибо, что заменил мне волосы, — говорит Гарри. — В очередной раз.

Северус поднимает бровь и усмехается.

— В четвертый, Поттер. Я думал, ты научился пригибаться.

Но тот лишь смеется.

— Я тоже так думал, но нарвался на детеныша. К сожалению, неожиданности неизбежны.

— Гарри твой друг, — говорит Грейнджер, когда ставит перед Северусом чашку с чаем.

— Привет, Гермиона, — просто говорит Поттер.

Она вздрагивает и, выпрямляясь, пораженно смотрит на него. Северус внимательно следит за ней. С того самого дня он больше не замечал за ней странностей, только обычное любопытство. Которым, к слову, тоже вроде не собирался ее наделять при создании. Но, видимо, оно настолько являлось неотъемлемой частью Грейнджер, что проскользнуло вместе с основной логической базой.

— Привет… Гарри, — она пытается изобразить улыбку, но получается неестественно. — Рада, что тебя не повредили окончательно во время последней поездки в земли Драконов.

Северус тоже рад. Поттер стал первым заработавшим китером и своим развитием превзошел все ожидания. За пять лет существования его интерактивная нейронная сеть накопила и интегрировала обширные данные, необходимые для выполнения заданий. Вдобавок ко всему, Поттер, кажется, освоил человеческие эмоции, а ведь именно это являлось изначальной целью проекта. Северус, конечно, предусматривал в программе способность проявлять чувства, но не знал, справится ли с ней нейронная сеть его созданий. Поэтому не поставил никаких ограничений для развития, позволяя им накапливать опыт и воспроизводить пережитые эмоции так, словно они были настоящими людьми.

Но в Грейнджер он эту способность не заложил, а потому не может не спросить:

— С чего это ты рада?

Она застывает, так, будто в ней что-то сломалось, а потом улыбается как ни в чем не бывало.

— Потому что состояние Гарри напрямую влияет на ваше настроение. Будь он поврежден, вы бы грустили. А когда у вас меланхолия, вы ничего не создаете.

Гарри смотрит на Северуса и кивает.

— А она неплохо знает тебя.

Северус не понимает, с чего вдруг на него накатывает такая ярость.

— Она ничего обо мне не знает! — рычит он, сметая со стола чашку чая и чувствуя мстительное удовлетворение, когда та вдребезги разбивается о каменный пол.

Развернувшись, Северус вылетает из комнаты. И не оборачивается, даже когда Поттер его окликает.

***

Северус помнит, как, скрючившись, повалился на диван и приготовился к долгой хандре.

Помнит, что услышал, как взревело пламя в камине, и треск горящих дров.

Помнит, как заплясали причудливые тени на стенах, покрытых ржавыми шестеренками.

Помнит, как его потянули за плечи и уложили на что-то мягкое, как тонкие пальцы перебирали длинные пряди его волос.

Он и рад бы забыть.

Но помнит.

***

— Вы создаете другого помощника.

Северус молчит. И надеется, что, если не станет отвечать Грейнджер, она перестанет. Что именно перестанет — он не знает. Просто хочет, чтобы она перестала.

— Вам одиноко.

— Ты сделала меня таким, — зло отвечает он, собираясь испепелить ее взглядом, но теряется, увидев выражение ее лица.

— Я не нужна вам.

— Мне… мне никто не нужен, — бормочет он, запинаясь.

— Тогда зачем вы создали меня?

Северус крепко зажмуривается.

— Если бы я только знал!

А когда поднимает голову, Грейнджер уже и след простыл.

***

Он не спит уже третий день. Потому что каждый раз, закрывая глаза, видит Грейнджер. Она печально смотрит на него. И Северус не в силах выдержать этот взгляд. Как не в силах слышать все те вопросы, что она задает.

Или, может быть, его пугают ответы?

***

— Вы не спите уже девяносто семь часов и сорок две минуты.

Северус чувствует каждую чертову секунду этого времени.

— И что с того?

Он вздрагивает, когда Грейнджер мягко касается его руки.

— Если вы не отдохнете, то просто свалитесь без сил в течение ближайших тридцати восьми минут.

— Оставь меня, — бормочет он, отдергивая руку, и возвращается к коробке передач, над которой работает. — Мне некогда прохлаждаться.

— Если вы не восстановите силы, ваша способность работать на оптимальном уровне будет нарушена.

— Я тебе не машина! — кричит Северус. Бессонница делает его еще более раздражительным, чем обычно, а терпение он давно уже потерял. — И мне не нужно перезаряжаться, чтобы функционировать! Так что не лезь не в свое дело и займись чем-нибудь полезным, пока я не разобрал тебя к чертям собачьим!

Грейнджер как-то странно смотрит на него и пятится. И этот ее взгляд пробуждает не самые приятные воспоминания о том, как сам Северус прятался, видя занесенный кулак отца. Она коротко кивает и уходит из мастерской.

А ровно через тридцать восемь минут, как она и предсказывала, Северус теряет сознание и валится на пол.

Просыпается он полтора дня спустя, в своей кровати, и ни сны, ни воспоминания его больше не мучают.

***

Северус слышит стук инструментов в мастерской и застает там Грейнджер, склонившуюся над его незаконченным китером.

— Что ты делаешь?

Она вздрагивает, роняя тяжелый инструмент, и толстая пружина, которую Грейнджер, очевидно, пыталась затянуть, распрямляется и вонзается в левую часть ее грудной клетки. Прямо туда, где под слоем плоти находится механическое сердце.

Грейнджер удивленно моргает.

— Профессор Снейп? Кажется, я только что получила травму.

Северус не слышит: он замирает, глядя на зияющую дыру, из которой сочится масло и торчат исковерканные шестеренки, чьи зубцы с каждым толчком все дальше затягивают пружину в механическое сердце. Спохватившись, он бросается к столу, суетливо хватает инструменты, чтобы успеть починить Грейнджер. И паникует, когда она с резким вздохом оседает на пол.

— Грейнджер? Грейнджер! Запусти самопроверку и укажи конкретные повреждения! — приказывает он, опускается рядом с ней на колени и открывает коробку с инструментами.

Взгляд Грейнджер становится отстраненным, и она ровным голосом докладывает:

— Левый псевдожелудочек пробит. Трехстворчатый клапан западает. Регулировать давление топлива и смазки невозможно. Остается десять сантиметров титановой пружины.

Северус застывает.

— Что значит — остается?

Грейнджер поворачивает голову и смотрит на него, грустно улыбаясь.

— Когда пружина целиком затянется в заводной механизм, произойдет полная остановка системы. Это хорошо, потому что позволит вам использовать мои детали для создания нового китера. Вы сможете раньше закончить работу над ним и не будете больше одиноки.

— Помолчи, — шипит Северус, чувствуя странное жжение в глазах. Он разрывает ткань, обнажая плоть, окружающую отверстие.

Но Грейнджер хватает его за руку.

— Я провела исследования по вашим книгам, профессор, и выяснила, что душа весит около двадцати одного грамма. Я взвесила себя и вас, пока вы спали. Оказалось, я тяжелее вас. Так что у меня точно есть душа. — Грейнджер ослепительно улыбается ему, словно не замечая, как с каждой секундой титановая пружина все глубже входит в ее сердце. — Жаль, что я сломала себя, но когда я перестану работать, вы сможете забрать мою душу. Это хоть немного возместит все то, что я натворила много лет назад.

Комнату заполняет странный звук, и Северус не сразу понимает, что это капает на руки Грейнджер, на ее лицо и израненную грудь. Кажется, прошли тысячелетия с тех пор, как он в последний раз чувствовал такую боль.

— Не говори глупостей, — шепчет он, лихорадочно копаясь в исковерканном механизме и пытаясь захватить клещами пружину. Руки дрожат, пальцы соскальзывают — Северус не сразу соображает, что забыл надеть перчатки. — Ты ничего не должна мне возмещать.

Он делает неловкое движение, еще больше выворачивая титановую проволоку. Глаза Грейнджер расширяются.

— Профессор Снейп? Не могли бы вы отключить мои болевые рецепторы?

Не замечая, как перехватывает горло, Северус нажимает пальцем на едва заметный бугорок за ее правым ухом и надтреснутым голосом спрашивает:

— Так лучше?

Только когда Грейнджер кивает, он возвращается к работе.

— И можешь называть меня Северус.

Склонившись над ее раскрытым сердцем, он не сразу замечает легкое прикосновение к своему лицу.

Грейнджер гладит его по впалой щеке.

— Это значит, что теперь я ваш друг? — спрашивает она, и в голосе ее столько счастья, что Северусу не хватает духа посмотреть на нее. — Раз вы позволили мне хранить ваше имя?

Клещи высказывают на пол. Теперь Северус пытается голыми руками удержать неумолимо двигающиеся шестеренки, не чувствуя, как зубья до крови раздирают пальцы. Все, что сейчас имеет значение, — это пристальный взгляд Грейнджер.

— Гермиона…

Она поднимает вторую руку и касается его губ.

— Я всегда думала, каким же будет звук моего имени, когда вы его произнесете… А теперь мне кажется, что именно так должна звучать любовь.

Северус хочет что-то ответить, но в горле стоит ком. Поэтому он прижимается к ее лбу своим и нежно целует. Губы Грейнджер холодные, но это неважно. Главное — ее сердце. Сердце, которое…

Опомнившись, он отстраняется. Грейнджер застыла, взгляд ее остекленел. Едва уловимого жужжания работающего механизма больше не слышно, мышцы потеряли свой тонус, а тишина кажется просто жуткой.

Северус притягивает неподвижное тело к себе и, обнимая, начинает укачивать.

— Мне ли объяснять тебе, что такое любовь, когда в твоем сердце столько сострадания? — шепчет он, зарывшись лицом в ее растрепанные волосы. — Когда ты заботилась обо мне, пусть я и ненавидел тебя за эту заботу? — он целует ее в лоб. — У меня впереди целая вечность, но мне нужен всего один день — с тобой, чтобы показать, как я ценю то, что ты рядом. Чтобы разделить ту душу, которую ты отдала, лишь бы я не был одинок.

Северус умолкает: говорить он больше не в силах, а Грейнджер все равно его уже не слышит. Сжав ее в объятиях, он валится на пол и закрывает глаза, желая одного: чтобы истощение и горе даровали ему, наконец, долгожданное небытие.

***

Утром он чувствует, что не может дышать: нос забит, опухшие веки отяжелели, а грудь придавило что-то странно-теплое. Боль в сердце, которую он почувствовал накануне вечером, когда не стало Грейнджер, немного притупилась, хотя Северус знает, что теперь и эта боль тоже никогда не покинет его.

Он пытается сесть и неожиданно слышит стон — тихий, женский стон.

Распахнув глаза, он встречается с удивленным взглядом карих глаз. Взглядом, в котором больше нет ни следа невероятного спокойствия, присущего механическим созданиям.

— Гермиона? — хрипло произносит он.

— Северус? — голос ее тоже надтреснутый. — Я… чувствую себя ужасно.

Он неверяще смотрит на нее. Невероятно. Невозможно. Она должна чувствовать себя мертвой. То есть, сломанной, так как, по сути, она никогда и не жила. Но… но вот она, здесь, на его коленях, и Северус не верит своим глазам, замечая, как бьется жилка на ее шее в такт ударам сердца.

— Ч-что случилось? — шепчет он, не понимая, как мог сломанный китер, которого он тщетно пытался починить несколько часов назад, стать настолько… живым?

Гермиона пробует пошевелиться и морщится от боли.

— Мне кажется… — она поворачивает голову, и Северус готов поклясться, что слышит хруст. — Кажется, ты меня разбудил.

— Но ты не спала, — возражает он. Не самая умная реплика, но на другую он сейчас и не способен. Невероятно, невозможно, но — вот она, живая… Северус непроизвольно обнимает ее, чувствуя теплое, податливое тело.

Словно сговорившись, они оба опускают взгляд. И видят, что на груди Гермионы остался только тонкий шрам.

— Наверное, ты меня починил.

Северус касается пальцами ее шеи, проводит по бьющейся жилке, ласкает нежную теплую кожу.

— Ты настоящая… — пораженно шепчет он. — Но как?

— Настоящий — это не то, каким тебя сделали, а то, каким ты становишься. Ты любишь меня. Разве могла я остаться ненастоящей?

— Но откуда… как ты узнала?

Она прижимается теплой, нежной щекой к его щеке и шепчет:

— Потому что ты всегда был настоящим для меня.

@темы: Harry Potter, перевод, гет, джен

---

Фанфик. Sherlock & Star Trek

[whisky & soda]

Название: Добро пожаловать на борт
Автор: whisky & soda
Бета: eto-da, Mister Ira
Размер: 4942 слова
Фандомы: Шерлок (BBC), частично Star Trek
Пейринг/Персонажи: Джон Уотсон, Майк Стэмфорд, Шерлок Холмс, Грегори Лестрейд и другие фоном
Категория: джен, броманс
Жанр: повседневность, АУ
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: доктор Джон Уотсон получил назначение на пограничный корабль «Бейкер-221B».
Примечание: из вселенной Star Trek позаимствованы термины, основные понятия и некоторые персонажи. Текст написан для команды WTF John Watson 2015 на Зимнюю фандомную битву.
Зефрам Кохрейн – персонаж из вселенной Star Trek. Создатель варп-технологии или технологии искривления пространства, положившей начало выходу человечества за пределы Солнечной системы и контактам с другими расами.
Джон Уиндем "День триффидов" - фантастический роман английского писателя (1951 год).
Homo habilis - человек умелый, высокоразвитый астролопитек.

Скачать: АО3
Размещение: запрещено без разрешения автора

«Бейкер» был из тех кораблей, что создавались под руководством специальной комиссии из высоколобых и мудрых психологов. «Патрульный корабль должен нести в себе частичку дома», — торжественно объявил один из них при спуске «Бейкера» с верфей. Словно каждый служащий Звездного Флота, как заправский турист, обязан был тащить с собой в открытый космос кусок Земли. «Они бы еще планеты из папье-маше в каждую каюту поставили», — раздавались смешки среди первого пограничного отряда. В общем, корабли класса «Бейкер» должны были напоминать пограничникам о доме, о том, ради чего они пятилетками болтаются в безграничном космосе, дрейфуя между знакомыми координатами, словно в Дне сурка, провожая взглядом исследовательские суда, шлепая их по корме, как малых детей, за попытки заползти дальше положенного, и временами устраивая показательное шоу военных возможностей Федерации. Честнее было бы, как сказал кто-то, просто написать несмываемой краской: «а на маяках служить гораздо хуже».

Машинально перелистывая на ПАДДе страницы с характеристиками экипажа, Джон с интересом рассматривал «Бейкер» в иллюминатор. Небольшой, не предназначенный для гражданских кораблик с аккуратно припрятанным оружием. Бряцать им напоказ считалось дурным тоном и плохим знаком — к конфликтам, а вот вежливо похлопать себя по кобуре, обозначая ее очертания под пиджаком, — самое то. Кто сказал про век космических технологий, человечество на пороге новой эры и исследование новых миров? Он, наверняка, входил в состав научников, носящихся по Вселенной с блеском в глазах, словно под огромной рождественской елкой. На пограничье законы Дикого Запада были все еще актуальны.

Шаттл неторопливо подплывал к новому месту назначения. Пилот знал свое дело и, стараясь показать «Бейкер» во всей красе инженерной мысли, заходил на стыковку, словно фотограф-натуралист, с любовью и восхищением подбирающийся к своей жертве. На корме был аккуратно выведен номер: 221B. Джон с трудом оторвался от гипнотически простого и плавного переплетения корабельных линий, разглядывания гондол и притаившихся пушек. Итак, вздохнул про себя Джон, новое место службы.

Традиционно на пограничье старались выпускать уже сработавшиеся команды. Слишком была велика опасность для неслаженного экипажа. Поэтому команды сначала мариновали лет пять на ближних рубежах, в конвоях дипломатических миссий, спасательных операциях исследовательских судов и прочей краткосрочной работе. И уже потом тех, кто не сходил с ума от скуки, не дезертировал на пляжи дальних колоний без возможности экстрадиции и не уволился ко всем чертям, отправляли в дальние полеты. «Каждый пограничник должен быть дипломатом, чтобы на месте с легкостью разруливать сложные вопросы и решать конфликты без кровопролития», — заявлялось в официальных документах и торжественных речах. Перевод звучал примерно так: «Никто не придет к вам на помощь». Отрезвляющая истина, делающая вещи намного проще, чем их привыкли оценивать.

Итак, новый корабль. Джон усмехнулся очередному, совершенно ненужному при стандартной стыковке пируэту. После Академии Джон работал в колониях в составе исследовательских миссий. Потом женился и был счастлив уехать на Землю под ее голубое знакомое небо с единственным солнцем и привычными созвездиями. Потом он развелся. И вот теперь его ждало пограничье и место напарника старого друга, Майка Стэмфорда, коллегу которого съело растение, оказавшееся разумной формой жизни. Джон вспомнил, что Майк писал в последнем сообщении: согласно местным законам, растение было приговорено к ритуальному обдиранию всех листьев. Везде свои правила.

Шаттл влетел в ангар и аккуратно приземлился. Его встречал капитан.
— Добро пожаловать, док, — он улыбнулся и протянул руку. — Я тут подумал вас познакомить со всем экипажем лично. Пока все живы и без травм. У нас начинать приветствие с гипошприца и голой задницы — дурной тон.
Джон усмехнулся в ответ, принимая рукопожатие. У него было хорошее предчувствие по поводу службы на «Бейкере».

*

— Нормальный такой экипаж, — пожал плечами Майк, выуживая приветственную бутылочку эля. — Кэпа ты уже видел. Хороший мужик, способный рулить всем тем, что летает под номером 221B.

В конце первой смены, отданной под корабельную экскурсию, инженерные оды гениальности традиций еще со времен Зефрама Кохрейна и многочисленные рукопожатия с подмигиванием «Ну вы полегче с гипошприцем, док, ладно?», они устроились в каюте Майка, стратегически расположенной напротив лазарета. Необжитая, со стандартным набором предметов первой необходимости, каюта Джона находилась по соседству.
Майк отсалютовал ему своим бокалом. Они выпили.

— Первый помощник — метафорически выражаясь, главная заноза в заднице «Бейкера», — подытоживал новости прошедшего дня Майк, тон его был доверительно-расслабленным. — Чертовски гениальная заноза. Умудрялся найти выход там… — он развел руками, пытаясь показать глобальность проблем, через которые прошел экипаж. — В общем, попади мы в черную дыру, он и оттуда бы всех вытащил. Правда, — Майк покачал головой, наливая по второй порции, — вот тебе задача: попробуй предположить причиной скольких таких неурядиц он был.

Что Джону сразу же понравилось на «Бейкере» — так это отсутствие любопытства и шквала вопросов, отчего док променял спокойную и тихую Землю с ее родной гравитацией на далекие и потенциально — судя по осторожным замечаниям аналитиков новостных каналов — опасные рубежи. У каждого были свои причины оказаться тут. И если экипажи исследовательских кораблей могли прикрыться высокопарным «во имя новых миров, куда не ступала нога человека», то их пограничные причины звучали прозаичней. Проще было сказать, что денег здесь платят больше, да и семье страховка в случае смерти компенсирует не только ритуальные похороны, но и обеспечит несколько вполне безбедных лет вкупе с привилегиями для отпрысков при поступлении в Академию Звездного Флота. На пограничных рубежах жили настоящим и немножечко будущим.

— Ты, кстати, видел третьего врача? Мы ее называем леди Антея, эротический сон большей части экипажа, как земного, так и внеземного происхождения. Когда она подходит с гипошрицом, все становятся послушными, словно самые примерные мальчики и девочки. А как она выдыхает приглашение пройти на ежегодный медицинский осмотр. Ни разу не было прогульщиков, вот веришь. Некоторые готовы пройти его дважды, — Майк хохотнул.
Вспомнив молчаливую красавицу в белом комбинезоне, Джон расслабленно улыбнулся. Эль приятно жег желудок, заставляя дышать чуть медленней и быть снисходительней ко всему миру.
— Только старпом тут против течения, — громко выдохнул Майк. — Хочешь, чтобы тот оказался в лазарете на койке, — он склонился к Джону, выставив вперед указательный палец, — даже для самого пустякового обследования, сразу бери арбалет, вставляй вместо стрелы гипошприц, и топай на охоту. Донован, помнишь, такая кудрявая, статная, связистка, вот она тебе с удовольствием одолжит парочку своих коллекционных арбалетов, — Майк кивнул, будто бы подтверждая сам себе этот проверенный способ, и сел обратно на свой стул. — То еще веселье: скрутить, связать, доставить в лазарет. Ведет себя, как земной кот, боящийся воды. Вопли стоят примерно такие же, ну с той поправкой, что это нецензурная речь на нескольких языках, логично обосновывающая, почему такой варвар, как ты, с маленьким мозгом получил подобную власть, — Майк замолчал, уставившись на Джона. — А знаешь, почему так происходит? — он откинулся на спинку стула, сложив ладони на своем животе. — Краткая версия: потому что все идиоты.

Джон приподнял бровь, с удивлением разглядывая старого друга, попутно отмечая, как тот похудел с последней встречи. Капитан Лестрейд не представил таинственного старпома Джону. Тот заперся в научной лаборатории для какого-то важного эксперимента, "раз у них есть время, и они болтаются вокруг Земли, словно безмозглый спутник". Зато они с интересом выслушали брань и перечень угроз от старшего ксенобиолога Андерсона. Размахивая руками, в красках, прибегая к интересным идиомам и неизвестным ранее метафорам, тот объяснял Устав и правила поведения в лаборатории вкупе с какими-то этическими нормами, принятыми Союзом Ксенобиологов Федерации. «Долгий простой без дела деморализует», — заложив руки за спину, флегматично заметил капитан, и они пошли дальше.

— По секрету, — Майк опрокинул в себя вторую стопку и внимательно проследил, как Джон проделывает то же самое, — у нас есть свой тотализатор. Во сколько неприятностей вляпаемся за патруль, сколько раз будет проклят старпом, сколько раз за ним придется бегать, чтобы уложить на лопатки и утащить в лазарет, сколько склянок разобьет по этому поводу Андерсон. И самое грустное — сколько седых волос от этого появится у кэпа. Ну, и многое другое. У нас ведь не соскучишься, — Майк хмыкнул и осторожно налил им по третьей порции. — Никогда не предугадаешь, что может случиться в следующий раз.

И Джон ему поверил.

*

— …лаборатория будет открыта еще два часа, мы как раз успеваем, — на пороге небольшого приемного кабинета медицинской службы нарисовался старпом.
Джон моргнул, выныривая из кипы отчетностей, которые следовало заполнить перед отлетом, и уставился на первого помощника капитана. Нахмурился, проматывая в голове услышанную фразу: нет, все-таки он не слышал вступления.
— Прошу прощения? — Джон откашлялся, откладывая ПАДД. — Вы сказали, что мы куда-то торопимся?
Старпом выглядел как инопланетянин: высокий, худощавый, но вместе с тем, в нем чувствовалась гибкость, вырабатываемая долгими тренировками. Отстраненный, смотрящий свысока, похожий на саламандру. Джон склонил голову к плечу, задумчиво рассматривая этот человеческий экземпляр. Он успел просмотреть медицинские карты старшего состава и отчетливо помнил, что старший помощник Уильям Шерлок Скотт Холмс принадлежал к гуманоидной расе вида хомо сапиенс без каких-либо примесей в генеалогическом древе на всем протяжении их рода. И все же он был инопланетянином. Джон расплылся в улыбке, скрещивая пальцы рук в замок. А он грешил на неудачное фото в личном деле.
— Я сказал, что лаборатория будет открыта еще два часа, — ровно произнес старпом.
Он стоял в проходе, держа контейнер для лабораторных анализов, с совершенно бесстрастным лицом.
— Хорошо, — кивнул Джон, — я рад, что лаборатория, — он бросил взгляд на часы, выполненные в старинном стиле и от этого выглядевшие так, словно их достали из помойки, — работает по расписанию.
Старпом моргнул и сделал небольшой шаг вперед.
— Мне нужна помощь в транспортировке образцов на корабль. По данным корабельного компьютера, вы приступили к обработке предстартовой отчетности два часа и сорок семь минут назад. За это время вы успели заглянуть в социальные сети, назначить встречу в портовом баре доктору Стэмфорду и написать анонимное письмо с ужасным стихотворением для доктора Антеи. Но даже и без этого я могу сделать вывод, что вам скучно сидеть над стандартными бланками. Вы выпили две чашки чая и минут десять баловались с репликатором, изучая его возможности. Не говоря уже о стандартном листе бумаги, разрисованном в стиле наскальной живописи хомо хабилиса. А мне нужна помощь в лаборатории. И это интересно. К тому же это может быть вам полезным во врачебной деятельности, — он сделал паузу и, едва слышно понизив тон, добавил: — Я собираюсь поработать с ядом Джефферсона.
— Ммм, — почти не сдерживая улыбку, Джон прикрыл скрещенными пальцами губы, — звучит любопытно. И у вас, конечно же, есть разрешение капитана, чтобы пронести на борт растение Хоупа, а также позволение главного научного сотрудника станции, не считая, естественно, самого начальника космопорта.
— Можно сказать и так, — немного подумав, кивнул старпом. — И у нас уже в запасе меньше, чем два часа. Я договорился с Диммоком, ангар открыт, и шаттл готов к полету.
— Диммок будет нашим пилотом? — Джон нахмурился, пытаясь вспомнить его лицо среди многих, увиденных за пару дней на «Бейкере».
— Диммок — техник. Пилотом буду я, — единственное, что выдавало нетерпение в старпоме, было подергивание кончика правого ботинка.
— Хорошо, — кивнул Джон, — вы правы, никогда не любил документацию, — и с наслаждением выбрался из-за стола, выключив ПАДД.

Вся ирония случая с профессором Джефферсоном Хоупом была в том, что он прославился своей смертью. Он был ксенобиологом, работавшим с флорой с уже давно открытой Миранды. Писал статью о местном сорняке, пока однажды не стал свидетелем его эволюции. Обычный сорняк, который с ожесточением выпалывали колонисты, оказался той еще живучей тварью. В список сознательных существ он так и не вошел, а вот бед натворил немало. Поэты от науки тотчас же сравнили его с триффидами, выписанными Джоном Уиндемом в двадцатом веке. Но сравнение было неточным. Коварство сорняка заключалось в хаотичном обмане: какие-то листья были безвредными, какие-то оказались покрытыми смертельным для хомо сапиенса ядом. Ряд ученых тогда моментально выдвинул предположение, что сорняк просто приспособился, выработав оружие против человека. Выпалывал бы его кто другой — умер бы рано или поздно. И эта теория подтвердилась. Безымянный сорняк торжественно был назван в честь профессора. В ученых кругах долгое время ходила шутка, что Джефферсон Хоуп ничего даже и не открывал — он просто решил разбить грядку огурцов у своего дома.

— Хм, — Джон осмотрел темные окна основной теплицы научной лаборатории, — не похоже, что здесь было бы открыто.
— По правилам космопорта основной корпус работает ровно до пяти вечера стандартных земных часов, — старпом выудил из кармана ID-карту.
Совсем мельком, но Джону показалось, что он различил фотографию, прикрепленную к ней. Андерсон? Джон нахмурился. Впрочем, фотографии бывают странные, неудачные. Но борода? Джон с сомнением посмотрел на старшего помощника. Тот провел картой в считывателе, и дверь в теплицу с легким пшиком открылась. Тут же зажужжала гидравлическая система, откачивающая ядовитые испарения в воздухе и препятствующая их проникновению в основное помещение ангара.
Старпом сдернул пару дыхательных масок с вешалки и бросил одну из них Джону.
— Это не займет много времени, — спокойно сказал он.
— Я на это надеюсь, — с усмешкой ответил Джон, натягивая защитные перчатки.
В лаборатории, определенно, не было ни одной живой души. На стене он успел заметить от руки написанное объявление о сборе в ближайшем баре в честь чьего-то дня рождения.
Джон покачал головой и, натянув маску, шагнул следом за старпомом в теплицу.

*

В конце смены к нему заглянул Лестрейд.
— Обживаетесь, доктор? — он устало улыбнулся, с любопытством оглядывая по-спартански убранную каюту нового доктора.

У Джона было немного вещей. С собой на «Бейкер» доктор прихватил сумку через плечо с несколькими комплектами нижнего белья, рубашками, брюками и одним официальным костюмом на выход. Все остальное, он знал, можно было с легкостью обнаружить на «Бейкере». Для тех же торжественных приемов, они могут случиться даже на границе, ему выдадут официальную форму медицинского корпуса Звездного Флота. Никаких фото, сувениров с Земли, полных сентиментальностей бумажных блокнотов и прочего у него не было. Поэтому все обустройство заняло минут десять от силы. И Джон добрую часть вечера провел в изучении теорий способов различения обычных листов от ядовитых у растения Хоупа. Шерлок — и они как-то перешли на «ты» — заступил на свою смену.

Джон жестом пригласил капитана присоединиться к нему. Лестрейд занял единственный в каюте стул.
— Мы отправляемся завтра в два пятьдесят. Старт сразу после «Констелейшн». Заходите на капитанский мостик. Майк это дело терпеть не может, а все-таки это обязанность доктора — присутствовать при старте корабля в главной рубке.
Лестрейд выглядел пропущенным через бюрократическую мясорубку. Он пригладил волосы, расчесывая их пятерней.
— Майк мне кое-что тут одолжил, — Джон сполз с кровати, где сидел в обнимку с ПАДДом.
— Лекарство от усталости? Поразительно, какое количество алкоголя со странными надписями хранится у него.
— Подтверждаю, очень много. Учебное наследство. Мы оба ходили под началом одного доктора, — Джон хмыкнул, вспоминая студенческие времена и их ворчливого преподавателя, свято верившего в то, что если студент валится после первой рюмки ромуланского эля, то он долго не протянет в чертовски опасном космосе. — Доктора МакКоя.
— Знаю, — кинул Лестрейд, — просто не думал, что это традиция.
— Это не просто традиция. Это подарок для лучших выпускников, капитан, — хохотнул Джон. — Но у меня есть кое-что получше, — он выудил из ящика письменной конторки обыкновенный бумажный пакет.
Лестрейд втянул носом воздух и растерянно посмотрел на Джона.
— Это же…
— Пончики, сэр, добрые земные пончики, — усмехнулся Джон, раскрывая пакет и протягивая его капитану.
— Оу, — Лестрейд расплылся в улыбке, застыв над маленьким богатством их нового корабельного доктора. — Я хотел вас как раз спросить, но не мог и предположить, — он покачал головой.
— По какой причине я спускался в космопорт? — Джон участливо посмотрел на капитана. — Мистер Холмс поделился со мной ценными сведениями, где до сих пор готовят самые вкусные пончики в этом секторе. Угощайтесь, капитан.
— Благодарю.
— Подготовка к старту уже завершена? — следом за капитаном Джон подцепил пончик и перешел на стандартный разговор о предполетных мелочах. — Я как раз читал дело энсина Грегсона…

*

В патрульных кораблях класса «Дефендер» кровати выдвигались из стены — специальная конструкция, помогающая сэкономить пространство в небольшой каюте. По сравнению с ними на «Бейкерах» царила непозволительная роскошь, и культивировалось нерациональное использование свободного места. Так Джон узнал, что кают-компании с ее убирающимися столиками и встроенными в стены репликаторами служащим «Бейкера-221B» было мало, и они оборудовали спортзал для проведения танцев.
— Джон.
Стандартный постельный комплект белья был довольно-таки приятен на ощупь. Кремового цвета, без какого-либо запаха после стерилизации воздуха в каюте, он был совершенно безликим, что не отвлекало от главного — сна.
— Джон.
Джон крепко обнял подушку, вытягиваясь на кровати. Он любил спать на животе и часто просыпался, раскинувшись в позе звезды. Бывшая жена жаловалась на это. Но он хотя бы не отбирал одеяло. Правда, первая семейная ссора у них случилась из-за будильника. Прогресс не поспевал за жизнью людей. Домашние роботы собирали по парам разбросанные носки, отправляли белье в прачечную, зубная паста заливалась в специальный контейнер — исчезли старые тюбики с пастой. Мусор поступал в переработку чуть ли не напрямую из дома. А вот будильники остались прежними. Джон их терпеть не мог.
— Джон.
Джон с легкостью просыпался — привычка со студенческих лет, подкрепленная жизнью в экспедициях по освоению новых планет. И он точно знал: ни один будильник в мире не был запрограммирован будить его с помощью имени, ни одна красная тревога не настроена настойчиво вновь и вновь аккуратно хлопать по плечу. И он давным-давно вырос, чтобы мама расталкивала его в школу.
— Джон.
Он приоткрыл один глаз и с обреченным вздохом повернул голову для идентификации будильника. Расплывчатой тенью над ним склонился Шерлок. Джон моргнул, пытаясь сфокусировать взгляд на висящих на стене часах. Зеленые цифры плыли перед глазами, отказываясь складываться в палочки, нолики и прочие конструкции, способные помочь принять решение: то ли немедленно проснуться, то ли послать старпома туда, куда не ступала нога человека.
— Все научные лаборатории в пределах космопорта уже закрыты, — пробурчал на выдохе Джон.
— Там ничего интересного. Джон, нам нужно попасть в кабинет начальника космопорта.
— Пропуск Андерсона тебе в этом не помощник, — Джон попробовал спрятать голову под подушку.
— У меня есть отмычки, — сказал Шерлок… обиженно.
Джон нахмурился и слегка высунулся из-под подушки. Сон не хотел отпускать: голова была тяжелая, тело не слушалось.
— Серьезно? — Джон поморщился, переворачиваясь на спину и закрывая лицо ладонями. — Да, — он раздвинул пальцы и, прищурившись, вгляделся в Шерлока. Тот не развеялся, как ночной кошмар. Шерлок все еще нависал над постелью, держа что-то в руке: кажется, это была одежда Джона.
— Конечно же, ты серьезен.
— Ты заблокировал голосовое управление светом, — ровным тоном констатировал Шерлок.
— Он врубается от каждого шороха и чиха.
— Калибровка, Джон, — это очень простое действие. Зато он сейчас бы помог быстрее привести тебя в чувство. Вставай, ты мне нужен. Ты потратил десять минут на пробуждение, а еще ты потребуешь время для утренних процедур. А ты мне нужен срочно.
—Ммм, опять придерживать растение и стараться не дышать и не думать, пока ты совершаешь преступление? — хмыкнул Джон.
Шерлок выпрямился.
— Кажется, ты окончательно проснулся.
— Нет, я все еще сплю. С тобой говорит мой сарказм. Потому что, если бы я проснулся, я бы выгнал тебя взашей.
— Начальник космопорта занимается контрабандой. Достаточно веская причина для подъема на два часа раньше положенного?
— Служба безопасности?
— Нет доказательств.
— Бравый капитан Лестрейд? Я читал его характеристику — отличный послужной список. Очень правильный. Как он умудрился вляпаться к вам в компанию?
— О. Я дам тебе полную информацию о любом члене экипажа, если ты через пять минут…
— Боже правый, Шерлок, ты что, готов сдать мне людей только ради компании? Ты меня второй день знаешь, а уже…
— Это проблема?
— Нет, — выдохнул Джон, наконец, найдя в себе силы сесть на кровати, — никаких проблем. Дай мне пять минут.
— Отлично, — Шерлок бросил ему одежду на колени и сунул что-то в руку, — я уже подготовил твою зубную щетку, полотенце. Кофе сможешь выпить на ходу.
Весь оставшийся путь до транспортаторной Джон боролся с острым желанием задушить Шерлока.

*

Кто-то сказал, что все космопорты одинаковы: везде тот же состав скучающих лиц, провожающих корабли в дальние путешествия, принимающие новые грузы, партии уставших офицеров, счастливых от удачной сделки, или угрюмых от порчи имущества торговцев. Космопорты были похожи на оплоты скуки, мимо которых проносилась жизнь. Возможно, за эту точку зрения, высказанную за пятым стаканом горячительного в одном из баров, можно было бы схлопотать в ухо, в нос или прочую часть организма в зависимости от принадлежности к расе.

Джон не любил телепортацию: она была похожа на падение в бездонную яму, где не видно ни низа, ни верха, где есть только ты и бескрайняя чернота. Дыхание перехватывало, перед глазами крутился калейдоскоп белых вспышек. И первым, что Джон всегда слышал, очнувшись после переноса, был гул в ушах, словно бы его вращали в центрифуге.
Диммок, вид которого явственно говорил, что Шерлок его чем-то шантажирует, высадил их где-то на задворках основного ангара посреди стеллажей кубов, всевозможных коробок и сваленных в кучу тюков и бочек. Свет горел в половину своей мощности.
Джон споткнулся и врезался во что-то мягкое.
— Не шуми, — шикнул на него Шерлок. — Здесь охрана, — он сграбастал руку Джона, крепко держа того за запястье, и потащил куда-то вперед.
Джон моргнул, прислушиваясь к своим ощущениям. Пару раз он едва не влетел в какие-то стойки, запнулся о балки, пришлось перепрыгнуть через коробки со светящейся надписью «Осторожно: хрупкий товар!». Шерлок уверенно тащил его вперед.
— А мы не могли телепортироваться прямо в нужную точку? — спросил Джон, подстраиваясь под шаг Шерлока.
Они проскочили очередной поворот.
— Охранная система, — спокойно ответил Шерлок, который уверенно вел Джона за собой.
И Джон многое мог бы поставить на то, что Шерлок изучил путь заранее. Джон мог бы даже заключить пари, что пусти Шерлока с завязанными глазами в этот лабиринт из коробок, строений, товаров и пыли, с которой не справлялись вентиляционные системы, тот бы уверенно нашел нужный им кабинет, притаившийся за неприметной дверью в тени. А вот Джон мог бы пройти мимо: дверь выглядела еще одним шагом в очередной виток лабиринта. Тогда как на самом деле за ней притаилась просторная комната без окон, но с искусственными нишами для цветов, с небольшими шкафчиками с разными мелочами и сувенирами за стеклянными дверцами и многочисленными фото.
Странное дело — дверь открывалась с помощью простого кода в механизме старого образца.
— Ричард Брук — технофоб, совершенно не доверяет технике. Базами данных занимается его секретарь, мисс О`Райли. Сам же Брук предпочитает работать с бумагами и старыми носителями, — Шерлок хмыкнул, рассматривая с помощью маленького фонарика полки с архивными папками. — При этом он педант, все подписано, каталогизировано, разложено по полочкам. И это нам на руку.
— Почему именно он? — Джон осторожно ходил по кабинету, рассматривая вещи. — Не секрет, что на мелкие нарушения в портах могут закрывать глаза. Что-то крупное? Но такое тоже случается. Помнишь скандал с партией оружия на Ригеле?
— Топорная работа ради разовой прибыли, — отмахнулся Шерлок. — Здесь же… Схема слишком элегантна, слишком хороша для мистера Брука, — он быстро пролистывал папки в поисках нужной информации. — Я проверил. Он нечист на руку, как и многие другие: за мелкие подарки закрывал глаза на корабли без технической аккредитации, перевес грузов. Скучно, привычно. Но растение Хоупа — это не какой-то там банальный перевес.
Джон посветил на фотографию в старой рамке на столе: простой снимок, цветной, двухмерный. Человек на фото не был похож на изворотливого контрабандиста, не был он похож и на заправского технофоба. Добротный, служащий не один год, коричневый костюм простого покроя, криво повязанный галстук с кляксами — такой могли подарить дети. Ричард Брук на вид был… одним из многих. Джон бы не выделил его из толпы, пройди тот мимо. Совершенно средняя внешность. На начальника космопорта он не походил, а вот на кабинетную крысу, затерянную среди лабиринтов бумаг, — это да.
— Почему именно контрабанда, Шерлок? — Джон подошел к неожиданно замолчавшему старпому и посветил ему через плечо в раскрытый документ. — Почему не другие виды мошенничества и прочие преступления?
— Меня заинтересовала схема поставок. И… — Шерлок пожал плечами. — Знаешь, какое есть развлечение на Юпитере? Родственное земной русской рулетке. Берется одна стандартная упаковка безвредных витаминов в капсулах, несколько из которых, или чаще всего одну, заменяют на совершенно идентичную, но содержащую яд, и пускается по кругу между игроками.
Шерлок листал стандартный отчеты хозяйственной службы: диаграммы о посадке земных овощей и фруктов для собственного использования. Джон в этом не разбирался.
— Как ни странно, это пришло с дальней Авиоры, где когда-то таким образом решались судебные вопросы, — задумчиво продолжал Шерлок. — Правда, чаще всего там использовался напиток, аналогичный вину. Тот, кто выбирал отравленную чашу, признавался виновным. И теперь, заменив русскую рулетку — все-таки надо признать, что современное оружие в этом плане более безопасно и предсказуемо, — этот обычай пришел на Землю. А растение — простой инструмент. Кому-то показалось забавным, наугад обдирать с него листы. Быть может, это не всплыло на поверхность. Но… Ты слышал про внезапное самоубийство в клубе «Диоген»?..
— А теперь руки вверх. Медленно, — неожиданно раздался голос сзади.
В тишине громко щелкнул переключатель мощности — знакомо загудел стандартный лазер Звездного Флота.
Джон взглянул на Шерлока, замершего с папкой в руках.
— Спокойно, ребята, мы без оружия, — ровно сказал Джон, медленно поворачиваясь.
Ему в лицо тут же ударил яркий свет фонаря. Джон не мог различить, кто из охраны их застукал, — он часто моргал, морщился и пытался не смотреть прямо. Правда ему показалось, что на границе света, рядом с охраной, молча стоял Ричард Брук.
Вывели их из кабинета в наручниках путем гораздо более кратким, чем тот, каким они сюда забрались.

*

И если не космопорты, так тюрьмы и камеры временного содержания были похожи друг на друга, как близнецы. Созданные по одному типу, они могли смутить любого, устроившего драку на одной планете, а оказавшего в тюрьме, например, соседнего спутника. И разницы-то между ними никакой — до тех пор, пока угодивший в переделку не выберется на свободу. Столько шуток было по этому поводу.

— …крайне любопытно, Джон, — продолжал тараторить Шерлок из соседней камеры.
По противоположной стене металась тень, и Джон предположил, что это Шерлок не может усидеть на одном месте, измеряя периметр маленькой, изолированной силовым полем комнаты.
— Растения Хоупа провезли под видом обычной петрушки. Кто-то додумался завернуть каждый стебель в фольгу. Пищевая фольга — это же гениально. Провести под носом таможенной службы яд. Джон, знаешь, как однажды провезли целый гарем из орионских рабынь? Первую партию — как трупы. Вторую — как монашеский орден. Очаровательно, не правда ли? Намного остроумней, чем пытаться провезти то же растение Хоупа под видом домашних цветов. Ведь в этом случае их будет проверять служба биологической безопасности.

Их поместили в разные камеры. Джон оказался в компании драчуна, судя по синякам и разбитой губе, пьяницы, судя по тяжелому перегару, и еще одной странной личности, занявшей целую скамью напротив, — он спал, завернувшись в плащ из разноцветных лоскутов, а на правом носке во всю пятку красовалась дырка. Все они были людьми. По диагонали целую камеру занимал спрут, со хлюпанием покачивающийся из стороны в сторону. Шерлоку повезло — он оказался один.

— Так, стоп, Шерлок, помолчи. Ты хочешь сказать, что затеял это все не потому, что пытался предотвратить преступление? Тебя интересовал способ контрабанды? — Джон резко выпрямился, уставившись в пятку своего сокамерника. Та была розовой, без мозолей — она определенно не принадлежала бродяге или какому-либо простому рабочему. Слишком ухоженная пятка, подумал Джон.
— Не глупи, Джон, естественно. Начальника космопорта поймали бы в ближайшем времени. Он слишком недалек, чтобы сохранить хоть что-то в тайне. Он идиот, неспособный утаить друг от друга любовницу, которой он врет, что свободен, и жену, которую он уверяет в своей верности, не то чтобы придумать такую элегантную схему провоза ядовитых растений. Через границу ежедневно провозятся десятки литров нелегальных товаров — от сладостей до тяжелых наркотиков и рабов. Донован таскает с черного рынка коллекционное оружие. Андерсон балуется в лаборатории с химическими веществами и незапатентованными лекарствами. Майк коллекционирует эль со всех концов галактики. А Лестрейд не прочь… Впрочем, не так и важно. Но если посмотреть на всю картину в целом... Это похоже на паутину — все эти связи, знакомства и, казалось бы, на первый взгляд мелкие одолжения друг другу. Все кажется отдельными случаями, не связанными между собой, но в целом… Это великолепно рискованно и сумасшедше гениально пойти против, казалось бы, всем известной истины о том, что опасно возводить преступный монолит у всех на виду, и разработать связанную между собой систему контрабанды. Джон, это же просто монополия на преступления, — вдохновенно выдал Шерлок. — Еще один шаг и я бы доказал, что за этим стоит корпорация...
— Ну ты и засранец, Шерлок, — Джон покачал головой.
Пьяница икнул, обдавая запахом перегара.
Джон поморщился и посмотрел на приколоченную почти что под потолком доску, на которой так любезно было установлено несколько электронных часов для определения времени в разных часовых поясах и на паре соседних планет. Ионный след от «Бейкера» уже минут как десять смешался со звездной пылью и мусором.
— Ты волнуешься, что мы опоздали к вылету? — внезапно Шерлок прервал свои рассуждения о контрабанде. — Во-первых, капитан Лестрейд не из тех, кто бросает свой экипаж. Во-вторых, когда все официальные мелочи будут исполнены, нас отправят с каким-нибудь судном догонять «Бейкер». По моим данным, маршрут торгового корабля «Ласточка» совпадает в первоначальных координатах…
— Отлично, просто отлично. Потому что, если мы полетим в шаттле, я тебя точно придушу, — фыркнул Джон.
— Нерациональное применение силы, Джон. К тому же уголовно наказуемое. Даже если получится скрыться с места преступления, служба безопасности найдет тебя в любом уголке Системы. И есть два варианта событий. Тебя убьют при задержании. Или же ты просидишь весь остаток своей жизни в тюрьме, медленно умирая от скуки. Могу даже предположить, что именно из-за скуки — Джон, ты же ее ненавидишь, — ты вляпаешься в какое-нибудь грязное тюремное дельце или, хуже того, в драку. Рано или поздно, но ты будешь мертв, Джон.
— Надо же, какая прозорливость.
— Честно говоря, Джон, — не замечая едких ноток в голосе доктора, продолжил Шерлок, — мне бы этого крайне не хотелось.
— Боги, Шерлок… ты, ты волнуешься за мою возможную кончину в тюрьме? — хохотнул Джон. — В которую я попаду после твоего убийства?
— Тебя могут убить раньше, при преследовании. Нужно учитывать и этот вариант.
— Шерлок, — Джон расплылся в улыбке, — невыносимый ты засранец.
— Да заткнитесь вы уже, — тело на соседней скамье зашевелилось, издавая хрипящие звуки.
— Да, заткнитесь. А ты, приятель, — неожиданно забулькал спрут, — продолжай. Ты там говорил о провозе драгоценных камней в виде зубных имплантатов.

Вытащил из тюрьмы их, как и предрекал Шерлок, капитан Лестрейд, правда, на пару с каким-то напыщенным индюком-чиновником, опирающимся на черный зонт-трость.

*

— Итак, капитан… — Майк выглядел неприлично довольным. Впрочем, он не пытался скрыть этого.
— Спелись, — расслабленно откинувшись в кресле, выдохнул Лестрейд.
Капитан знал, что это глупо и по большей части — игра воображения, но он мог поклясться, что чувствует спокойную вибрацию летящего среди звезд «Бейкера».
— И я не знаю, то ли мне ждать, когда космос вскипит, не выдержав этого дуэта, то ли радоваться, что Шерлок, быть может, нашел себе друга. Или это взаимосвязано? Черт, на что я подписался? — он потер подбородок и поднял на свет прозрачный стакан с каким-то оранжевым пойлом от Майка.
Его смена, начавшаяся с ехидного сообщения от Донован, что, пойманные в момент взлома старпом и новый доктор сидят в тюрьме временного содержания, наконец-таки закончилась.
— Думаю, мы это скоро увидим, — Майк пожал плечами и протянул руку ладонью вверх. — Итак, капитан, — он невинно улыбался, словно херувим с какой-нибудь старой картины.
Этой улыбке не стоило доверять. Лестрейд это понял благодаря первой дозе снотворного, которой его уложили после одного сложного дела. Потом он стал осторожней с ко, разглядывания гондол и притаившихся пушек. Итак, вздохнул про себя Джон, новое место службы.

Традиционно на пограничье старались выпускать уже сработавшиеся команды. Слишком была велика опасность для неслаженного экипажа. Поэтому команды сначала мариновали лет пять на ближних рубежах, в конвоях дипломатических миссий, спасательных операциях исследовательских судов и прочей краткосрочной работе. И уже потом тех, кто не сходил с ума от скуки, не дезертировал на пляжи дальних колоний без возможности экстрадиции и не уволился ко всем чертям, отправляли в дальние полеты. «Каждый пограничник должен быть дипломатом, чтобы на месте с легкостью разруливать сложные вопросы и решать конфликты без кровопролития», — заявлялось в официальных документах и торжественных речах. Перевод звучал примерно так: «Никто не придет к вам на помощь». Отрезвляющая истина, делающая вещи намного проще, чем их привыкли оценивать.

Итак, новый корабль. Джон усмехнулся очередному, совершенно ненужному при стандартной стыковке пируэту. После Академии Джон работал в колониях в составе исследовательских миссий. Потом женился и был счастлив уехать на Землю под ее голубое знакомое небо с единственным солнцем и привычными созвездиями. Потом он развелся. И вот теперь его ждало пограничье и место напарника старого друга, Майка Стэмфорда, коллегу которого съело растение, оказавшееся разумной формой жизни. Джон вспомнил, что Майк писал в последнем сообщении: согласно местным законам, растение было приговорено к ритуальному обдиранию всех листьев. Везде свои правила.

Шаттл влетел в ангар и аккуратно приземлился. Его встречал капитан.
— Добро пожаловать, док, — он улыбнулся и протянул руку. — Я тут подумал вас познакомить со всем экипажем лично. Пока все живы и без травм. У нас начинать приветствие с гипошприца и голой задницы — дурной тон.
Джон усмехнулся в ответ, принимая рукопожатие. У него было хорошее предчувствие по поводу службы на «Бейкере».

*

— Нормальный такой экипаж, — пожал плечами Майк, выуживая приветственную бутылочку эля. — Кэпа ты уже видел. Хороший мужик, способный рулить всем тем, что летает под номером 221B.

В конце первой смены, отданной под корабельную экскурсию, инженерные оды гениальности традиций еще со времен Зефрама Кохрейна и многочисленные рукопожатия с подмигиванием «Ну вы полегче с гипошприцем, док, ладно?», они устроились в каюте Майка, стратегически расположенной напротив лазарета. Необжитая, со стандартным набором предметов первой необходимости, каюта Джона находилась по соседству.
Майк отсалютовал ему своим бокалом. Они выпили.

— Первый помощник — метафорически выражаясь, главная заноза в заднице «Бейкера», — подытоживал новости прошедшего дня Майк, тон его был доверительно-расслабленным. — Чертовски гениальная заноза. Умудрялся найти выход там… — он развел руками, пытаясь показать глобальность проблем, через которые прошел экипаж. — В общем, попади мы в черную дыру, он и оттуда бы всех вытащил. Правда, — Майк покачал головой, наливая по второй порции, — вот

@темы: Star Trek, Sherlock, фанфики

---

[Mrs N]

Название: Жатва
Канон: Гарри Поттер, Голодные Игры
Автор: Mrs N
Бета: GredAndForge
Размер: миди, 4796 слов
Пейринг/Персонажи: Гарри Поттер/Джинни Уизли, Гермиона Грейнджер/Рон Уизли, в эпизодах остальные члены семьи Уизли
Категория: джен, гет
Жанр: драма, романс
Рейтинг: PG-13
Предупреждения: канонная смерть персонажа
Краткое содержание: Джинни восемнадцать — и она последний раз участвует в церемонии Жатвы.
Примечание: Total AU: Голодные Игры!АУ

– Белка, – говорит Гарри, а я фыркаю:

– Совсем не похоже.

Мы лежим на расстеленном на берегу озера старом покрывале и смотрим на проплывающие мимо редкие облака. Небо сегодня голубое-голубое, солнце слепит глаза и ласкает кожу. Ужасно хочется остаться здесь до вечера: плавать, нырять, ловить рыбу и жарить ее на углях – и забыть обо всем. Может быть, завтра мы так и сделаем – ну или в выходной, Гарри все-таки уже работает, – но не сегодня, к сожалению.

Я тяжело вздыхаю. Гарри, будто прочитав мои мысли, ободряюще улыбается и подмигивает, а потом достает из-за спины лук и натягивает тетиву. Уже через миг он срывается с места и исчезает в зарослях ивняка.

– А-а-а, настоящая белка, – шепчу ему вслед и представляю, какой мама сварит из нее вкусный суп. Надо будет только по дороге домой зайти в Котел, наш местный черный рынок, и обменять пару рыбин на картошку. Похлебка с зерном, которую мама готовит «на каждый день», конечно, съедобна, а временами даже достаточно вкусна, но ведь сегодня вечером праздник. Я надеюсь, что в нашей семье будет именно праздник, и очень боюсь, очень! Сегодня день Жатвы, а это значит, что, по крайней мере, двум семьями в нашем двенадцатом дистрикте будет не до празднований, и я молюсь всем богам, чтобы Эффи Бряк, ведущая церемонии Жатвы, не вытащила из барабана билет с моим именем.

Гарри возвращается довольным, откидывает белку с застрявшей в ней стрелой к корням дерева, под которым мы устроились, и подносит мне ко рту сложенную чашечкой ладонь. Лесная малина – ароматная, от запаха с ума сойти можно, а уж какая вкусная! Я съедаю все ягодки до одной, слизываю с руки Гарри капельку сока и довольно мычу. Он наклоняется и целует меня в губы, шепчет: «Сладкая!» – и мне становится плевать и на Жатву, и на миротворцев, которые могут нас поджидать у забора, отделяющего лес от самого дистрикта. Но когда Гарри кладет руку мне на грудь, я вспоминаю о Роне с Гермионой и напрягаюсь.

– Им не до нас, – шепчет Гарри, кивая в сторону озера, где еще минуту назад плескался мой брат с женой. – Они уже в лес ушли, угадай, зачем.

Я усмехаюсь. Что тут угадывать? В доме полно народу, стены тонкие, кровати старые, скрипучие, на сеновал и сарай для садового инвентаря и то много претендентов. Естественно, что Рон с Гермионой используют любую возможность уединиться. Ну, значит, и нам такую возможность грех упускать.

До начала церемонии Жатвы еще несколько часов – и если я все это время буду думать только о ней, то рехнусь. Поэтому я вытягиваюсь на покрывале и призывно улыбаюсь Гарри.

***

Мы успеваем искупаться и развести костер, когда на поляне появляются Рон с Гермионой. Они уже проверили сети, которые мы установили, когда только пришли на озеро, и несут целую связку рыбы. Гермиона сразу откладывает четыре штуки, чтобы запечь на углях, и начинает их потрошить. Она всегда этим занимается сама, бережно складывая отходы на лист лопуха, чтобы отнести коту. Мама его не жалует, называет нахлебником. Она и так-то не особо довольна, что Рон женился на неумехе (это мама так Гермиону именует), а тут еще кот!

Гермиона не из «наших», не из шлаковских, ей никогда не приходилось делить тарелку постной похлебки на двоих – да она только у нас такое кушанье и попробовала – и самой печь лепешки из дешевого, выменянного на черном рынке на связанные мамой свитера и носки зерна. Ее родители – аптекари, у них лечатся миротворцы и жители районов попрестижнее, чем наше захолустье. Средний класс. На столе настоящий хлеб из пекарни, суп с мясом и – никаких тессеров. Тессеры – купоны, по которым можно получить дополнительный паек зерна и масла, а взамен твое имя еще раз внесут в списки Жатвы, – это удел жителей нашего района, Шлака. Большинство наших мужчин, включая моего отца, всех братьев и Гарри, – шахтеры. Работа тяжелая, травмоопасная, только зарплата с гулькин нос. Но деваться некуда, шахта – единственное место, где рабочие места есть всегда. Такой текучки как там – из-за освободившихся по причине преждевременной смерти вакансий – нет нигде. В Капитолии это знают, но менять ничего не собираются, – не выгодно. Это же здорово, когда дети берут тессеры, ставя свою жизнь под удар. Голодные Игры от этого только выигрывают! Мой брат Билл, например, на свою первую Жатву был внесен в списки десять раз – один раз по закону и девять, потому что взял тессеры на всю семью. А на последнюю – семьдесят, ведь цена тессеров с каждым годом возрастает. Естественно, что классовое неравенство в дистрикте процветает, а дети из малообеспеченных семей имеют намного больше шансов оказаться на арене, чем остальные. Гермионе никогда не приходилось брать тессеры, и, значит, лишний раз рисковать на Жатве (мне, впрочем, тоже, но мама считает, что за это с лихвой расплатились мои братья).

Впрочем, к Гермионе мама еще неплохо относится, все же знает с детства, да и Рон с Гарри за нее всегда горой стоят. А вот Флер первое время досталось! Никак мама не могла поверить, что ее первенец – надежда и отрада – женился и ушел из дома. Я, если честно, думала, что Рон с Гермионой тоже к ее родителям переберутся. У них и дом просторнее, и район получше, но Рон категорически отказался жить с тещей, и Гермиона с котом переехали к нам. Мама ворчит на ее кота, тряпкой гоняет, а папа наоборот любит – всегда чешет за ухом и порой даже подливает в воду чуть-чуть молока. Живоглот отвечает папе взаимностью: ластится и приносит в подарок мышей. Маму при виде их аж в дрожь бросает, а папа смеется и радуется – чем меньше мышей в доме, тем больше продуктов в сохранности.

Рон с Гермионой поженились сразу после прошлогодней церемонии Жатвы, когда смогли спокойно выдохнуть – все, отстрелялись! Мы с Гарри собираемся последовать их примеру: вот прямо сегодня вечером, на празднике, и объявим о помолвке, если только… если… Нет, я даже представлять этот ужас не хочу. При одной мысли о том, что могу отправиться на арену, мне становится плохо, внутри все леденеет, а перед глазами плывет. Откуда-то издалека доносится голос Гермионы, она хватает меня за плечи, трясет, а потом бьет по щекам. А когда я прихожу в себя и всхлипываю, берет меня за руки, гладит ладони и шепчет:

– Только семь билетов с твоим именем. Семь, Джинни! А их там тысячи!

Я грустно усмехаюсь и смотрю ей в глаза. Гермиона кусает кубы и отводит взгляд, тяжело вздыхает. Она не хуже меня знает, что не «только семь, а целых семь». Девять лет назад имя моего брата Джорджа было написано лишь единожды, и то Эффи Бряк умудрилась его вытащить. Нет, с Джорджем сейчас все в порядке. Он только простить себе не может, что вместо него Фред вызвался добровольцем. А Чарли не может себе простить, что на один лишь миг растерялся, но этого мгновения хватило, чтобы на арену Голодных Игр попал Фред, а не он. Чарли тоже вызвался добровольцем, только никого уже не интересовало, что Фреду двенадцать, и его имя на билетах написано лишь раз, в то время как восемнадцатилетний Чарли уже семь лет брал на всю семью тессеры, и его имя было упомянуто целых семьдесят раз. Шансы добровольцев всегда равны. В итоге победил, если так можно выразиться, Фред, а в нашу семью пришел траур.

Фред держался молодцом. Хэймитч Эбернетти – единственный ныне живой победитель Голодных Игр из нашего дистрикта, ментор трибутов, – хорошо поднатаскал его. Но куда двенадцатилетнему мальчишке, хоть и падкому на всякие выдумки, против профи, умеющих обращаться с любым оружием, и президента Сноу, призывающего на арену все новые и новые катаклизмы? Голодный, обессиленный после наводнения, Фред ставил в лесу силки, пытаясь раздобыть хоть немного пищи, когда профи из первого дистрикта послал ему нож в спину. Фред умер мгновенно, даже не поняв, что произошло. А арену огласил пушечный выстрел, оповестивший оставшихся трибутов, что их стало на одного меньше. Выстрел этот до сих пор мне снится. И не только мне, я уверена. Мама первое время совсем не могла спать, а Джордж, и без того поникший после церемонии Жатвы, вообще замкнулся.

Тем же вечером, в день гибели Фреда, четырнадцатилетний Финник Одэйр из четвертого дистрикта получил от спонсоров трезубец. Финника спонсоры любили, подкармливали, присылали всякие бонусы. Папа говорит, что тот трезубец, – самый дорогой подарок за всю историю Игр. Два дня Финник прятался от своих соперников и плел сеть из виноградной лозы, после чего по очереди их ею окутал и убил. Первым был профи из первого дистрикта – доброволец, вызвавшийся на арену ради денег и престижа, – убийца Фреда. Мы ликовали. С того момента вся наша семья желала Финнику победы и искренне болела за него. Конечно, мы понимали, что останься Финник с Фредом один на один, и им бы пришлось вступить в противоборство, но в этом уже были бы виноваты не они, а Капитолий, президент Сноу и правительство. Для них Голодные Игры – это шоу, веселое развлечение, способ скоротать досуг и показать свою власть над нами.

– Когда-нибудь этому придет конец, – говорит Рон.

– Когда-нибудь – это когда? Они семьдесят четыре года держат нас за жабры, развлекаются за наш счет и танцуют на костях. – Мой голос срывается, чувствую – еще чуть-чуть и зареву. Гарри обнимает меня за плечи, а я утыкаюсь ему в грудь и шепчу: – Флер беременна, а вместо того чтобы радоваться, она в ужасе.

Гермиона вздыхает, вцепляется Рону в рукав и всхлипывает:

– Я никогда, слышишь Рон, никогда… Пока Голодные Игры не перестанут считаться праздником, пока они не исчезнут из нашей жизни, пока… – Рон прижимает ее к себе, гладит по волосам и шепчет что-то на ухо. Гермиона затихает в его объятиях, но все равно продолжает шептать: – Никогда, слышишь, Рон?

Я многозначительно смотрю на Гарри, и он без слов понимает, что я ему хочу сказать. Я тоже никогда! Я с ужасом ожидаю седьмой для меня – и последней – Жатвы, а каково родителям?! Из года в год провожать детей на церемонию – сначала одного, потом двоих… а трижды – четверых одновременно. Я бы давно с ума сошла.

– Обещаю, – говорит Гарри, сжимая мою руку и глядя в глаза. – Обещаю, что наши дети даже слов таких знать не будут. Президент Сноу, знаешь ли, тоже не вечен.

– Не будет Сноу, будет кто-то еще, – ухмыляюсь я. – Капитолий большой.

Гарри не отвечает, хмурится. У него с Капитолием свои счеты. Когда Гарри был маленький, по приказу президента Сноу миротворцы убили его родителей. Думая, что находятся среди друзей, Джеймс и Лили не стеснялись в выражениях и резко высказывались в адрес президента и правительства. Но у Капитолия везде уши, а среди тех, кого считаешь друзьями, иногда встречаются крысы.

Хитро улыбаясь, Гарри переглядывается с Роном. У меня закрадываются подозрения, что дело нечисто, а эти двое чего-то не договаривают. Хотя по предостерегающему взгляду Гермионы я понимаю, что она знает, в чем дело, но молчит.

– Мы работаем над этим, – просто говорит Гарри. – Придет время и…

– …и вспыхнет пламя, – подхватывает Рон. – Главное, ты сейчас не раскисай. Семь билетов – не приговор. У Чарли семьдесят было, а…

Он замолкает, споткнувшись на полуслове, и весь будто скукоживается. Да, у Чарли было семьдесят, а у Джорджа всего один – и все мы знаем, что этого оказалось достаточно.

***

В двенадцатом часу мы начинаем собираться домой. В два начинается церемония, и все жители дистрикта, независимо от возраста и самочувствия, должны быть на Площади. Жатву пропускать нельзя никому, на этот день даже специально дают выходной. Не работают ни шахты, ни школы, ни иные учреждения. Ведь все должны помнить, почему мы получили в подарок от Капитолия Голодные Игры; помнить, чтобы не допускать даже в мыслях возможность нового восстания. Поэтому единственное оправдание, которое может оградить пропустившего церемонию Жатвы от тюрьмы, – это смерть.

Перед уходом мы с Гермионой пролезаем сквозь заросли ивняка к обнаруженному Гарри малиннику и за какие-то десять минут набираем полведра спелых ягод. Гарри с Роном проверяют расставленные неподалеку от нашего привала силки, складывают добычу в рюкзак и вытаскивают из озера сети. Улов небольшой, но и его достаточно, чтобы не голодать до следующей вылазки в лес. Что-то обменяем на черном рынке на овощи и крупу, а малину продадим в богатом квартале.

Бросаю взгляд на озеро и деревья, окружающие нашу лужайку. Это место связано у меня только со счастливыми воспоминаниями. Потом зажмуриваюсь и загадываю желание.


Из леса мы выходим осторожно, а все разговоры оставляем позади. Спускаясь по холму, стараемся держаться кустарника, островками покрывающего его склоны, и прислушиваться. Забор, окружающий дистрикт, не гудит – значит, электричество отключено. Осталось только отыскать лаз, скрытый от посторонних глаз в зарослях акации, и можно двигать к Котлу сбывать добычу. Много времени это не займет – у нас постоянные скупщики, а у них фиксированные расценки. К тому же на Площади к двум часам нужно быть всем – таковы правила.

Мы уже подходим к акации, когда Гарри замирает и делает предостерегающий жест рукой. Вот черт, миротворцы! Только их не хватало.

Вообще-то, вылазки в лес незаконны, и за это могут жестоко наказать. Но миротворцы смотрят на них сквозь пальцы – свежего мяса ведь хочется всем, а приобрести его у охотников в разы дешевле, чем у торговцев на рынке. Так что, можно сказать, что они наши постоянные клиенты. Вот только когда они встречаются у лаза, ни о какой торговле речи идти не может. У лаза они добычу не покупают, а отбирают. Так уж заведено, и лучше расстаться с зайцем или рыбой, чем с головой.

Но сегодня такой расклад нас совсем не устраивает, ведь следующий раз выбраться в лес получится не раньше чем через несколько дней. А подъедать запасы, которые уже заготовили на зиму, совсем не хочется. Не для того их делали, чтобы разорять в сытный сезон. Поэтому мы принимаем решение разделиться.

– Не будут же они здесь сидеть вечно, – говорит Рон, вручая нам с Гарри пару зайцев и несколько рыбин. – К церемонии-то двинут на Площадь, вот тогда мы и пройдем на территорию. Жаль только, в Котел уже не успеем, ну и ладно. – Он машет рукой и, глядя на меня, кивает в сторону забора. – Давайте, тебе нельзя опаздывать.

– Удачи тебе, – говорит Гермиона и голос ее срывается. Я киваю в ответ, чувствую, что к горлу подкатывает ком, и отворачиваюсь, силясь не разреветься.

– Все обойдется, – шепчет Рон и кладет руку мне на плечо, – ты только держись.

Я вздыхаю, быстро обнимаю их, беру ведро с малиной и иду к забору. Гарри молча идет следом.

***

Два миротворца сидят на траве около кустарника, загораживающего лаз со стороны дистрикта, и обойти их никак не получится. Можно было бы, конечно, поискать еще проход – этот в заборе наверняка не единственный, – и в другой раз мы так бы и сделали, но сегодня нет времени. А главное, нет гарантии, что и другие лазы миротворцы не перекрыли. Поэтому мы с Гарри беремся за руки и решительно выходим им навстречу.

Миротворцы довольны – и даже не пытаются этого скрывать. Сегодня удачный день для улова: выходной, а значит, все, кто рискует выходить за территорию, пустились в лес. Таких немного, большинство боится и возможных последствий, и диких зверей, порой подбирающихся к самому дистрикту. Именно от них по забору протянули колючую проволоку и провели электричество. Это нам так говорит правительство. Некоторые даже верят.

Раньше забор находился под напряжением постоянно, но в последние годы электричество включают время от времени, на несколько часов в день, что изредка дает нам возможность сходить в лес. Мы охотимся, собираем ягоды, грибы, орехи. Гермиона ищет лечебные травы и относит родителям в аптеку, а иногда и сама варит какие-то лечебные зелья. Она умная, много читает, любую свободную минуту проводит с книгами. Мама недовольна, что Гермиона не умеет готовить и вязать – и даже не стремится научиться, – но зато сваренные ею зелья хорошо помогают от головной боли, лечат порезы и ушибы. А на днях пекарь дал ей за флакончик обезболивающего и сироп от кашля целых две буханки настоящего ржаного хлеба и булку с изюмом. Вот это был праздник!

Когда мы с Гарри появляемся перед миротворцами, они даже не поднимаются нам навстречу. Просто требуют показать рюкзак, вытаскивают из него зайцев и пару рыбин и кидают под дерево, где уже лежит белка и несколько щук. Один заглядывает в ведро с малиной, запускает туда руку и хватает горсть ягод. Второй следует его примеру. Лекцией о запрете выхода за территорию дистрикта они себя не утруждают, – что без толку толочь воду в ступе, – и отпускают нас, только наказывают не опаздывать на церемонию.

Лишь отойдя на некоторое расстояние, мы выдыхаем – легко отделались – и направляемся в сторону Котла. У нас осталось еще несколько рыбин, хорошо бы обменять на картошку хоть их, если уж Рон с Гермионой зависли у забора и оставшуюся добычу понесут домой. И надо что-то сделать с малиной. В Котле ягоды не ценятся – это не еда, сыт не будешь, – поэтому мы решаем пойти в престижный квартал, там всегда найдутся готовые заплатить звонкой монетой.

По шаткому мосту переходим речушку, что протекает по нашему дистрикту и делит его на две неравные части: Шлак с его простыми домишками, шахтами и Котлом и коттеджный поселок с благоустроенными домами, чистыми улицами, Площадью и ратушей. Здесь же находится и деревня Победителей, в которой проживает лишь один человек – Хэймитч Эбернетти, единственный живой из двух наших победителей Игр. Вообще-то, Хэймитч ничего, иногда берет у нас мясо или рыбу и платит всегда хорошо, только трезвого его застать практически невозможно.

– Я бы тоже спился, если бы все мои трибуты погибали, – говорит Гарри. – Сколько времени он уже ментор? Двадцать третий год? Значит, сорок четыре трибута похоронил.

– Мама рассказывала, что всех его родных убили по приказу президента Сноу. Отомстили за какую-то выходку на арене.

– Ого! – Гарри ухмыляется и качает головой. – Представляю, сколько раз он пожалел о своей победе.

«Так и есть, – думаю я. – Кому нужна победа, если главным призом за нее становится одиночество?»

Мы сворачиваем к дому мэра, его дочь всегда с удовольствием берет у нас ягоды и орехи, и я вижу впереди своего бывшего одноклассника, Гейла Хоторна, и соседку Китнисс. Будто почувствовав мой взгляд, Гейл оборачивается и разводит руками, словно говорит: «Опоздали». Я и сама вижу у него в руках корзину с ягодами и киваю в ответ. Гарри машет Гейлу – с недавних пор они работают в одном забое и много времени проводят вместе, – а потом тянет меня вниз по улице к дому главы миротворцев. Дел с ним иметь не хочется, да и цену он дает меньшую, чем мэр, но у него двое детей, а значит, это беспроигрышный вариант, чтобы продать ягоды.

Дверь нам открывает хозяин дома. Он уже при параде, а на плече висит автомат, направленный дулом прямо на нас. Я отшатываюсь, а он, увидев мой ужас, ухмыляется.

– Ягоды? – спрашивает, потом берет ведро и уносит в дом. Я хочу сказать, чтобы оставил на донышке пару горстей для нас, но не решаюсь. Естественно, ведро он возвращает пустым. Ну и ладно. Главное, он дает Гарри несколько монет, значит, даже если у Рона с Гермионой отберут все мясо и рыбу, до следующей вылазки в лес худо-бедно мы протянем.

Расплатившись, миротворец бросает взгляд на часы и напоминает нам о времени, а потом неожиданно желает мне удачи на Жатве. Я в шоке смотрю на него, не в силах вымолвить ни слова. Не ожидала от него такой человечности. Он, видимо, и сам не ожидал, поэтому наказывает, как наберем еще ягод – заносить, и хлопает перед нашими носами дверью.

Я откашливаюсь и недоуменно смотрю на Гарри. Он пожимает плечами, берет меня за руку и уводит от дома миротворца. За школой мы сворачиваем на Тисовую улицу, которую обычно обходим стороной, делая крюк, но сейчас время дорого. Гарри морщится, но ничего не говорит.

Дома здесь – не то, что в Шлаке, – в палисадниках растут цветы, живая изгородь ровно подстрижена. Здесь живут торговцы и те, кому не надо думать о куске хлеба, а детям брать тессеры, чтобы получить дополнительный паек. Гарри тоже когда-то здесь жил. Только тессеры все равно брал, но часть пайка приносил нам. Он вообще проводил у нас времени больше, чем дома, особенно, на выходных и каникулах. Родственники его только рады были, а мои родители никогда не возражали, наоборот жалели – сирота.

Подойдя к дому номер четыре, Гарри замечает на крыльце своего кузена и кричит:

– Привет, Большой Дэ, как жизнь? В миротворцы еще не заделался?

– Барахло свое когда вывезешь? – огрызается Дадли.

Гарри лишь усмехается, и мы, не останавливаясь, идем дальше. Дома он после окончания школы практически не появляется – живет у нас. Охотится с моими братьями, ходит вместе с ними на работу, а по вечерам иногда, если хватает сил, мы все вместе гоняем в футбол. В детстве, когда Гарри оставался у нас, то ночевал на раскладушке в комнате Рона. Теперь, когда Рон с Гермионой поженились, он спит в комнате Билла. Это официальная версия. На самом деле мама уже давно застукала его в моей постели. Гарри тогда, конечно, перепугался, нос боялся из комнаты высунуть. Да и я тоже. Потом мы подумали: знают, ну и ладно, зато можно больше не скрываться. Но выйти к родителям все равно было страшно.

Вспомнив тот день, я улыбаюсь Гарри и стискиваю его руку еще сильнее. Он гладит большим пальцем мою ладонь и улыбается в ответ. Так хорошо, так уютно просто идти рядом, взявшись за руки! Даже мысли о Жатве на какое-то время уходят на второй план и не тревожат.

Мы сворачиваем в переулок, ведущий к реке и уже через несколько минут заходим на мост. Я оглядываюсь – никого! – прижимаю Гарри к перилам и задаю вопрос, мучающий меня от самого леса:

– Что значит «мы над этим работаем»?

Гарри не сразу понимает, о чем я толкую, и изумленно смотрит мне в глаза. Но, поняв, чертыхается, прижимает к себе и делает вид, что целует. Сам же шепчет на ухо:

– Нашла место! С ума сошла?! Всюду уши, Джинни, всюду уши.

– Но…

– Есть организация, – быстро шепчет он куда-то мне в волосы, – и мы с Роном в нее вступили.

– А остальные? – Я имею в виду своих братьев, разумеется, и Гарри это понимает.

– И остальные.

– А я?

– А у тебя Жатва на носу, – говорит он и тяжело вздыхает, потом берет за руку и тянет в сторону дома.

Улицы пустынны, даже малышня не бегает и не путается под ногами. Изредка встречаются прохожие, все с понурыми лицами. Жатва накладывает отпечаток на всех. Спокойно выдохнуть могут только те, у кого нет детей или родни от двенадцати до восемнадцати лет. Но всегда есть соседи, друзья, коллеги – а значит, и повод для беспокойства.

***

Домой мы приходим ровно в час. Времени – только перекусить и переодеться. Пахнет пирогами – в прошлом месяце Чарли подстрелил лису, выделал шкуру и обменял на пшеничную муку. Мы ее еще ни разу не использовали, обходились простыми зерновыми лепешками, а муку оставили для особого случая. Сегодня как раз такой день – ведь если все для меня закончится удачно, то вечером у нас будет двойной праздник: окончание срока моих Жатв и помолвка.

Потягиваю носом и блаженно мурлычу. Мама выходит из кухни, облегченно вздыхает и зовет обедать. Все уже поели, остались только мы и Рон с Гермионой. Мы моем руки и садимся за стол. Вот тут-то и выясняется, что Рон с Гермионой еще не вернулись.

Я смотрю на Гарри, вижу, как вытягивается его лицо, и меня охватывает паника. В Котел они пойти не могли. Во-первых, самим есть что-то надо, а во-вторых, сегодня короткий день, и мы уже там были перед самым закрытием.

Гарри срывается с места, оббегает весь дом, сад. Я следую за ним, заглядываю во все комнаты, зову. Рона с Гермионой нигде нет.

– Так… – протягивает Гарри и берет меня за плечи. – Я к забору. Встретимся на Площади. И не паникуй, все будет хорошо, – добавляет он, быстро целует в губы, обнимает и срывается с места, но его останавливает окрик Джорджа.

– Забор уже не меньше часа гудит. Я видел, как уходили миротворцы, хотел выйти в лес и проверить пару ловушек поблизости, но… – он кривит губы и разводит руками.

– Вот блядь! – говорит Гарри и бьет кулаком о стену. Я молчу, но в голове крутятся те же мысли.

– Что? Что случилось? – кричит мама. – Где они?

– Значит, миротворцы дождались, пока на забор подадут электричество, и ушли, – севшим голосом подводит итог Гарри. – А Рон с Гермионой остались там, за забором.

Все молчат. Только мама со стоном опускается на пол, закрывает лицо руками и начинает плакать. Папа пытается ее утешить, но как найти нужные слова, когда все понимают: если Рон с Гермионой не придут на Жатву, то их упекут за решетку.
– Может, они по какому дереву перелезут, а? – спрашивает мама, с надеждой заглядывая в глаза отцу. Он вздыхает и пожимает плечами. – Ну не сиди ты сиднем! – Мама уже кричит. – Надо же что-то делать, время идет!

– Вообще-то, есть одна мысль, – протягивает Джордж и убегает в свою комнату. Возвращается он с какой-то картой и расстилает ее на столе. – Здесь помечены все лазы, которые есть в заборе. Мы с Фредом в свое время его полностью обошли и проверили – карта не врет.

– Электричество, Джордж, – напоминает ему Чарли.

– Да, электричество. Поэтому, вот! – Джордж тыкает пальцем в точку справа от того лаза, которым мы всегда пользуемся, и продолжает: – Тут дерево. Странное. И под ним прорыт подземный ход за забор.

– И ты молчал? – орем мы. – Знал эти заморочки с электричеством – и молчал?!

– Он завален, – добавляет Джордж. – Помните ту убитую дикую собаку, которую мы приволокли однажды с Фредом?

– Ту, что я обменял на парафин и соль в забегаловке у Сальной Сэй? – спрашивает Чарли. – Которая в ее супе для миротворцев стала говядиной?

– Угу. Так вот, ее мы забили у того дерева. Она пробралась через подземный ход на территорию дистрикта, а на той стороне их было не меньше двух десятков. Мы еле с ней справились, а ход завалили.

– Бежим! – командует Гарри, на миг прижимается лбом к моему лбу и внимательно смотрит в глаза. Потом, не говоря ни слова, берет лопату и выходит за дверь. Папа и братья по очереди обнимают меня. Все молчат, да и к чему слова – все слова уже сказаны, а причитания и слезы это по маминой части.

Через минуту мы с мамой остаемся вдвоем. Она суетится у плиты, а я пью чай с пирогом и не чувствую его вкуса.

– Мало проблем с этой Жатвой, – всхлипывает мама, – еще добавили.

– Мы же как лучше хотели, думали – переждут какое-то время…

– Как лучше… – Мама вздыхает и садится рядом, обнимает меня, прячет лицо в волосах. – Только бы все обошлось, – шепчет она, – иначе, я не переживу.

***

Около двух мы приходим на Площадь. Всюду висят флаги, телевизионщики с камерами заполонили все окрестные крыши, трибуна около ратуши украшена разноцветными шариками – праздник, блин! Настроение итак дерьмовое, а от этого зрелища падает еще ниже.

Народу полно. Мы подходим к чиновнику и записываемся. Он подозрительно смотрит на нас – ведь остальные графы с именами членов нашей семьи остаются пустыми, – но ничего не говорит.

Я обнимаю маму и иду туда, где стоят мои бывшие одноклассники. Мы беремся за руки и молча смотрим на сцену. Там уже установлены стеклянные шары, в каждом из которых билеты с именами претендентов на звание трибута. Семь из них с моим именем. Подойти бы к этим шарам да шандарахнуть чем-нибудь тяжелым, чтобы билеты разлетелись по Площади, а ветер подхватил их и унес далеко-далеко, на край света, в тринадцатый дистрикт, который давно уничтожен. Внутри все кипит. Я оглядываюсь по сторонам, но, не увидев никого из своих родных, кроме мамы, закрываю глаза и начинаю молиться.

Когда часы на ратуше пробивают два раза, церемония начинается. Мэр толкает речь об истории Игр, вспоминает победителей прошлых лет, рассказывает правила. Они все те же: девушка и юноша из каждого дистрикта… огромная арена… лавины, наводнения, засуха и все, что только в голову взбредет организаторам… последний выживший объявляется победителем. Я мэра не слушаю, историю все жители нашего дистрикта итак знают наизусть, в школе за этим строгого следят. А правила Игр знают и младенцы. Меня больше волнует, успели ли прийти Гарри с братьями и Гермиона. Я оглядываюсь, но это бесполезно. Народу очень много, а опоздавших всегда направляют на соседние улицы. Там установлены огромные экраны: Жатва транслируется в прямом эфире на всю страну. Ведь все должны помнить, откуда взялись Игры, и чувствовать власть Капитолия, даже когда спят.

На сцену поднимается наш Победитель – Хеймитч Эбернетти. Он уже пьян, шатается из стороны в сторону и обводит толпу собравшихся осоловелым взглядом. Потом поднимает руки в приветственном жесте, тяжело опускается на стул рядом с мэром и Эффи Бряк и пытается ее облапать. По Площади прокатывается одобрительный шумок – мужское население довольно, некоторые отпускают сальные шуточки. Эффи вырывается из лап Хеймитча и подходит к микрофону. Вот он – момент истины. Осталось совсем немного. Скоро она протянет руку к девичьему шару, назовет имя и… все закончится. Либо я поеду на арену – и это конец всему, либо смогу расслабиться и спокойно вздохнуть.

– Поздравляю с началом семьдесят четвертых Голодных Игр, – щебечет Эффи. И она действительно поздравляет. Ей даже невдомек, что нам эти поздравления, как кость поперек горла. Для нее, родившейся и выросшей в Капитолии, Голодные Игры – это праздник. Она будет искренне оплакивать смерть каждого трибута и так же искренне поздравлять победившего.

Когда Эффи произносит: «Сначала дамы», – и тянется к шару, я чувствую, что мою спину прожигает чей-то взгляд. Оборачиваюсь и вижу рядом с мамой Рона. А около него стоит Гарри и не сводит с меня глаз. Я облегченно выдыхаю, улыбаюсь ему в ответ – и слышу имя.

На Площади воцаряется гробовая тишина, а у меня в ушах гул. Нет, на меня никто не оглядывается. И имя назвали не мое. Но когда толпа расступается, и в сторону сцены делает шаг моя соседка – двенадцатилетняя Прим, с чьим котом Живоглот порой дерется из-за мышей, – мне становится плохо. Перед глазами все плывет. Сквозь пелену я вижу, как за Прим бежит ее старшая сестра, Китнисс. Она отталкивает Прим в сторону, но та цепляется за ее юбку – плачет, орет, не отпускает. К ним подбегает Гейл, хватает Прим на руки, пытается оторвать от Китнисс. Удается ему плохо, Прим брыкается и никак не может успокоиться. На помощь Гейлу приходит Гарри. Вместе им удается разжать руки рыдающей Прим и унести её к матери.

Инцидент исчерпан. Церемонию можно продолжать.

У меня внутри все переворачивается, накатывает такая злость, что я сжимаю кулаки и скрежещу зубами. А когда оборачиваюсь и встречаюсь взглядом с Гарри, то понимаю, насколько я была неправа, когда думала, что с оглашением имени все закончится.

Нет, все только начинается.

~fin~

@темы: Harry Potter, фанфики, Голодные Игры, гет, джен

---

[Aquamarine_S]

Название: Договоренности
Автор: Aquamarine_S
Бета: Талина2010
Размер: мини
Каноны: Стартрек, Шерлок (BBC) (кроссовер)
Персонажи: Шерлок Холмс, Хан Нуньен Сингх, Бенедикт Камбербетч
Жанр: РПС
Категория: джен
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Ночь. Темнота. И два незваных гостя терпеливо ждут, когда ты проснешься…
Примечание: фик написан для команды Камбербетча на ФБ 2014

Бенедикту снилось что-то приятное, красочное и неспешное. Но тут тревога, засевшая где-то внутри, прогнала остатки сна. Открывать глаза он не торопился. Ощущение чьего-то присутствия заставило насторожиться. Середина ночи, мрак, и, по идее, Бенедикт должен быть в доме один. Он напряженно прислушался: ему показалось или действительно можно было разобрать чье-то сбивчивое дыхание?

— Проснулся, — раздалось с противоположной стороны комнаты.

Бенедикт вздрогнул.

В ответ кто-то еще, столь же невидимый в темноте, многозначительно хмыкнул. Как-то очень знакомо хмыкнул.

— Определенно, — подтвердил незнакомец. — Но притворяется, что нас не слышит.

Бенедикт резко сел на кровати, в панике нашарил выключатель настольной лампы и щелкнул кнопкой. К нему в дом забрались грабители? Почему же тогда разбудили, вместо того, чтобы ударить чем-то тяжелым по голове?
Рука сама собой потянулась за увесистым томиком сонетов Шекспира, чтобы если что — сразу запустить им в нападающих.

Но нападать пока никто не собирался. У окна стоял мускулистый верзила в длинном светлом плаще из металлизированной ткани. Глядел он в ночное небо, и потому лица было не разобрать. А вот справа, в любимом кресле… обнаружился… Он сам?!

Бенедикт от растерянности вскрикнул, затем тряхнул головой, отгоняя наваждение. Только это ничего не дало: картинка не исчезла, а два незваных гостя так и не растворились в воздухе. Происходящее было настолько реалистичным, что даже чувствовался сквозняк из распахнутого окна, а пальцы неприятно сводило судорогой от напряженного удерживания книги. Во сне разве такой дискомфорт ощущается?

— Кхм-кхмм, — откашлялся двойник Бенедикта, привлекая к себе внимание. Волосы у него были темные, вьющиеся. Фиолетовая рубашка сидела на нем впритык и при каждом движении худых плеч натягивалась, грозя выдрать все пуговицы разом. Бенедикт знал эту рубашку. И люто ненавидел ее: она успела так надоесть ему за два сезона съемок «Шерлока», что хоть вой собакой Баскервиля.

— Выдохни уже наконец. Дышать хотя и скучно, но необходимо, — скороговоркой выпалил двойник. — Ты не спишь. И не спятил, разумеется. Мы с Ханом вполне себе реальны, можешь даже дотронуться, проверить, если хочешь. И не надо коситься на гантели у стены. Хватать их не советую: у меня реакция лучше. А бить тебя не хочется.

Бенедикт растерянно моргнул.

— Шерлок, нельзя превосходить в чем-то свой прототип: законы зависимости, — назидательно произнес второй гость и повернулся. — Ловкость у нас троих одинаковая.

Бенедикт вздрогнул снова: еще один двойник, только выглядит куда выше, чем, по идее, должен быть Хан, герой, которого он совсем недавно играл. Да и в плечах, вроде, намного шире. Что происходит?

— Дыши глубже: вдох-выдох, еще, еще, скоро полегчает, — проявил заботу тот, кто именовался Шерлоком.

— Но этого не может быть!

— Не торопись с выводами, пока не собрал достаточно информации. С вами, прототипами, всегда так: как только увидите свои воплощения — так сразу в обморок. На моей памяти достойно справился с шоком лишь один — Хью Лори. Да и то потом полгода пытался записаться на прием к психиатру.

— Кто вы? — Бенедикт запоздало отметил, что его голос предательски дрожит.

— Шерлок, а ты говорил, что наш будет сообразительнее многих, — разочарованно вздохнул Хан, демонстративно игнорируя слова Бенедикта. Затем еще раз вздохнул и закрыл, наконец, окно.

— Разумеется, сообразительнее. Иначе бы он не смог достоверно сыграть консультирующего детектива, — огрызнулся Шерлок. Затем поднялся, подошел ближе и схватил за руку Бенедикта, высвобождая из его пальцев книгу. Тот, кого почему-то назвали прототипом, не особо сопротивлялся, так, для порядка лишь. Бенедикт решил проверить, не исчезнет ли пугающая иллюзия, если он почувствует боль. Не исчезла. Какая досада.

— Пульс учащенный, но не на пределе, скоро отойдет.

— Бледный он какой-то. Может, ему сыворотку из моей крови влить? Это подстрахует от вероятного сердечного приступа, — предложил Хан. — Моя кровь — панацея от любой болезни.

— Не надо, — запротестовал Бенедикт. Ему не улыбалась мысль, что эти… странные личности могут вколоть какой-то опасный препарат.
— Не стоит, — согласился Шерлок. — Хан, ты же знаешь, что как только прототип решит, будто мы мираж, наши тела тут же станут эфемерными, в том числе и твоя кровь. Так какой смысл понапрасну тратить антитела?

Бенедикт непроизвольно съежился под острым взглядом так называемого Шерлока, припомнив, как отточено у того умение подмечать малейшие детали. Не хотелось, чтобы гости догадались, в какой он сейчас панике. Происходящее наводило только на одну мысль: сумасшествие подкралось к нему незаметно. Да еще и в столь странной форме — самоцентричное помешательство. Это же надо, чтобы примерещились собственные герои!

В отпуск! Немедленно в отпуск! И обязательно сменить обстановку. Лучше уехать на острова.

Судя по всему, Шерлок остался доволен осмотром: гений задумчиво хмыкнул и переключил внимание на прикроватный столик.

— Зрение портится? Плохо, — сказал он, приметив очки. — Это усложнит мне процесс расследования. Я не люблю ходить в линзах.

— А меня это ничуть не огорчает, — встрял Хан. — Я генетически усовершенствованный, и аномалии здоровья прототипа на меня не распространяются.
— Кто-нибудь объяснит, что здесь происходит? — Бенедикт все-таки отважился на вопрос, втайне надеясь, что иллюзия не выдержит придирчивого изучения проблемы и самоликвидируется.

— Видите ли, мистер Камбербетч, — Шерлок и не подумал растеряться. Он изобразил вежливую улыбку, переходя сразу, без каких-либо пауз, на официальный тон. Вернулся к креслу, сел, закинул ногу на ногу. — Когда вы, актеры, слишком старательно вживаетесь в свои роли и наивно верите в антураж на съемочной площадке — формируются параллельные реальности, где оживают герои, когда-либо сыгранные вами. Чем более эмоционально зрительская аудитория реагирует — тем больше шансов, что герой оживет. Хану, например, понадобилось всего несколько месяцев, чтобы проявиться. Мне — полгода. Но сначала я был вынужден щеголять в джинсах и той дешевой зеленой рубашке, — Шерлок брезгливо сморщил нос, — и это… утомляло. Теперь — узкие костюмы и осточертевшее пальто. Не намного лучше. Зато радует, что Бейкер-стрит почти вся проявилась, и я могу заниматься своими опытами.

Бенедикт кивнул и попытался представить, каково это — быть героем? Только Шерлоком Холмсом и никем больше. Малоприятная перспектива. А как же остальные? Смауг? Франкенштейн? Они тоже воплотились?

— Почему пришли только вы?

— Да потому что мы — заинтересованные лица, — подключился к разговору Хан. — У нас несколько предложений. Надеюсь, ты не вздумаешь отказаться.

Бенедикт вдруг осознал, что его удивление не просто зашкаливает, а достигло тех пределов, за которыми до полной апатии – рукой подать, потому тяжело вздохнул и осторожно уточнил:

— Что за предложения?

Но вместо ответа гости принялись обмениваться непонятными знаками, полностью его игнорируя. Почему-то это показалось обиднее всего. Заявились тут без приглашения, разбудили, озадачили, а теперь еще и не изволят считаться с его заинтересованностью.

— Уверен, шантажировать его не придется, — наконец заговорил Шерлок. — Не хотелось бы демонстрировать всю мощь наших возможностей. А то помнишь тот случай с Джимом Мориарти?

— Что за случай? — Бенедикт не думал сдаваться. Прототип он или кто? Хоть что-то же эти незваные гости объяснить обязаны?

Хан помедлил, но все-таки сказал:

— Наладить контакт с прототипом Мориарти было очень непросто. Эндрю Скотт никак не хотел верить, что герой с пулей в голове может ходить, разговаривать и неустанно проклинать Майкрофта Холмса.

— Потому Джиму пришлось припугнуть Скотта, подложив вполне реальную взрывчатку в его дом. После этого прототип довольно быстро смирился и договорился с Гэтиссом о возможности пощеголять в пальто Шерлока перед камерами, — продолжил Шерлок.

Бенедикт нервно сглотнул. Если на минуту представить, что всё происходящее — это правда, то момент с рукопожатием Майкрофта и Мориарти, придуманный Эндрю Скоттом якобы для троллинга фанатов, приобретал теперь совсем другой смысл.

— А зачем Мориарти пальто?

— Сказал, что оно необходимо для каких-то махинаций с журналистами.

— Что еще? — уже откровенно наслаждаясь происходящим, спросил Бенедикт.

— Второй сезон. Сцена с Адлер в неглиже… — вспомнил Хан.

— Опустим подробности, — торопливо перебил его Шерлок. — Мы здесь не для этого.

— На обнаженке настоял Джон, — не желал уступать, пояснил Хан. — Он подговорил Фримана намекнуть Моффату, что такая сцена сразу же поднимет рейтинг сериала.

— Если ты не заткнешься, — зло зашипел Шерлок, — я расскажу, как ты выбил себе возможность покрасоваться в стеклянной камере.

Хан прервался на полуслове, нахмурился и недовольно поджал губы, отчего его скулы еще больше заострились. Он бросил уничижительный взгляд на своего противника, но продолжать историю не стал.

— Вот значит как. А я все думал, к чему была та «пасхалка» с Локи, — усмехнулся Бенедикт. — Я там чуть не задохнулся.

— Зато моя фигура смотрелась внушительнее. Суперзлодея должен окружать дорогой антураж, — многозначительно добавил Хан.

Шерлок скептически хмыкнул.

— Я лучший, — с нажимом проговорил Хан. — Я должен во всем превосходить и доминировать. Я…

— Да-да, мы в курсе, — нетерпеливо отмахнулся Шерлок.

— И как сильно вы зависите от прототипов? — осторожно поинтересовался Бенедикт.

Ему вдруг пришла в голову мысль, что эти двое явились к нему не из праздного любопытства. Если они так легко всего добиваются сами, то зачем весь этот спектакль?

Шерлок печально вздохнул, хотел было опять пуститься в пространные объяснения, но наткнулся на суровый взгляд Хана и махнул рукой, вроде как предоставляя тому право самому все рассказать.

— Популярность сериала «Шерлок» в этом году снизилась на двадцать пять процентов, «Стартрека» – на двенадцать. Нам не нравится такая тенденция. Поэтому мы придумали пару моментов, как оживить шоу. Ты поговоришь с Гэтиссом и Моффатом, и потом…

— А если я откажусь? — Бенедикт поймал себя на том, что в задумчивости переплел кончики пальцев и уперся ими в подбородок — совсем как Шерлок. — У меня теперь другие планы. Театр куда привлекательнее, чем кинематограф. — Он злорадно подметил, как у его собеседников испуганно вытягиваются лица.

— Зря, — покачал головой Хан.

— У нас есть несколько вариантов воздействия на наши прототипы, — терпеливо, словно Джону, стал пояснять Шерлок. — Сначала мы предупреждаем, что в любой момент можем завладеть телом прототипа и использовать его в своих целях. Скандал с Джей Лопес помнишь? Когда она вдруг явилась на вручение музыкальной премии в чрезмерно прозрачном платье? Все верно, это ей так отомстила героиня «Горничной». Теперь эту историю всем прототипам в пример приводят. Во избежание, так сказать.

Бенедикт судорожно сглотнул, понимая, что начинает проигрывать.

— Ну или, например, тот момент в третьем сезоне, когда ты внезапно сымпровизировал и впечатал Майкрофта в дверной косяк, якобы сильно разозлившись? Этого в сценарии не было.
Бенедикт похолодел. Он помнил тот случай и до сих пор не мог понять, что на него вдруг нашло тогда на съемках. Гэтисс еще долго потом морщился, потирая запястье. Но режиссеру такая внезапная выходка понравилась, и ее решили оставить в фильме.

— Зачем? — голос Бенедикта дрогнул.

— Да так, — Шерлок отвел глаза, — я кое-что задолжал Хану.

— Это он травмировал Гэтисса? Почему?

— Скучно было. Ну и мне не понравилось, что из Шерлока сделали хилого хлюпика, — неохотно признал Хан.

— Надеюсь, теперь, Бенедикт, лишних вопросов не возникнет? И мы легко обо всем договоримся.

Камбербетч неопределенно повел плечами. Потом, вопреки ожиданиям гостей, лениво зевнул. Четыре утра – не самое лучшее время для серьезных решений. Да и сдаваться так быстро ему не хотелось.

— Еще вариант, — Шерлок проявил чрезмерную настойчивость и не позволил отвлечься от сути вопроса. — Ты знаешь, почему в третьем сезоне создатели сериала так и не пояснили зрителям, как выжил Шерлок?

О, да. Забыть такое просто невозможно. Мало того, что Бенедикту не понравился сценарий первой серии, так ему потом еще непонятно стало, почему сценаристы вдруг надумали на него обижаться. Но гонорар не урезали, что удивительно.

— Снова ваши проделки?

— Шерлок намекнул Гэтиссу, что у тебя есть гениальная идея, как завершить второй сезон на мажорной ноте. А до этого он Моффиссам подкинул мысль с мячиком и сказкой про великана. Сценаристы легко купились, — самодовольно усмехнулся Хан.

Шерлок же с отсутствующим видом разглядывал свои ногти.

— Прыжок с крыши тоже твоих рук дело, Хан? — внутри все просто клокотало от нарастающего гнева. Бенедикта до сих пор трясло от воспоминаний, когда ему пришлось под проливным дождем висеть на веревке и падать. Много, очень много раз падать.

— Не тупи. Идея была моей, — возмутился Шерлок. — Я знаю несколько вариантов, как смог бы выжить. Но никому про них не расскажу, потому что Моффат не выполнил своего обещания.

— Ты его еще и шантажировал?

Шерлок возмущенно возвел глаза к потолку.

— Моффат не организовал эпизод с плачущим Джоном, — хохотнул Хан.

— Что?

— Ты уже пускал слезу. Теперь настал черед Фримана. Фанатки такое любят, — сквозь зубы процедил Шерлок, не прекращая полировать ногти об обивку кресла.

— И Шерлок в отместку заявил сценаристам, что раз нет плачущего Джона, пусть сами и выкручиваются с обоснованием живучести Шерлока. Причем он сказал это, когда уже третья серия второго сезона вышла на экраны.

— Черт, — Бенедикт схватился за голову. — Все это я говорил главным правообладателям?

— Твоя речь была феерична, — ухмыльнулся Хан, — я наблюдал за приватным шоу из первых рядов.

— Черт, — еще раз ругнулся Бенедикт. — И после этой выходки мне не отказали от роли?

— Но ты же пообещал Моффату, что непременно к началу четвертого сезона расскажешь, как выжил Мориарти. И глаза у тебя при этом были такие честные да искренние, — Хан старался не смеяться, но у него это плохо получалось.

Пока Бенедикт потрясенно разглядывал Шерлока, тот скороговоркой начал излагать свои требования:

— Во-первых, ты организуешь побольше сцен с Жанин: с ней не скучно. А вот от Молли лучше избавиться. Во-вторых, хочу опять сняться в Букингемском дворце: я часть своих чертогов уже переделал по его образцу и теперь мне не хватает деталей. В-третьих, пусть сценаристы еще больше опошлят образ Магнусена. Потому что мне не нравится, как часть фанатов обвиняет меня в его убийстве. Дескать, это было аморально.

— Оно действительно аморально,— возразил Бенедикт.

— Тебе виднее, — отмахнулся Шерлок. — А я социопат. Мне простительно.

— Вовсе нет. Это не оправдание, — продолжал упорствовать Бенедикт.

— Я не просил, чтобы меня заставляли стрелять в Магнусена. Вообще предпочел бы просто посадить его на цепь и подселить к Джиму в комнату с мягкими стенами. Но кто со мной советовался?

Бенедикт был вынужден согласиться, но постарался сделать это не сразу.

— А я хочу, чтобы Спок поменьше одергивал Маккоя. Тот так забавно ведется на мои подначки, — не упустил своей выгоды Хан. — Намекни там сценаристам, ладно?

Бенедикт неохотно кивнул.

— Я все-таки гений! — воскликнул Шерлок. — Полтора часа — и мы уже достигли определенных договоренностей!

— И как же выжил Джим Мориарти? — рискнул попытать удачу Бенедикт. Маловероятно, что его удостоят ответом, но всё же…

— Если ты раскрутишь Гэтисса на еще одно раздевание Адлер, так и быть, я проясню сценаристам этот момент.

— Нет.

— Шерлока не переспорить, — предупредил Хан. - Пробовал, провальный вариант. Лучше сразу согласиться.

— Так, подождите-ка, — Бенедикт вскинул руки, призывая его выслушать. — А если я просто уничтожу вас? Уступлю по сходной цене право играть Шерлока и Хана другим актерам? Как вам такой вариант? Ваш шантаж уже не сработает?

Хан и Шерлок встревоженно переглянулись, и последний побледнел больше обычного. Бенедикт довольно потер руки: вот и нашелся нужный рычаг воздействия!

— Есть запасной вариант, — зловеще понизил голос Хан. — У нас неплохо налажен контакт со Смаугом. Дракону, конечно же, не так просто пробраться в такой маленький дом, как этот, но если мы настоятельно попросим посодействовать…

Бенедикт поспешил отрицательно мотнуть головой. Сил на слова просто не осталось.

— Вот именно поэтому нам и выгодно сотрудничать, — вкрадчиво проговорил Шерлок. — Кстати, скоро тебя позовут сниматься в сериале по мотивам «Стартрека». Хан постарался убедить кое-кого, что он незаменим. Ну и Абрамс ни в чем не может отказать Пайну. Ну как? Подкуп куда слаще шантажа, верно?

— И за что мне все это? — устало вздохнул Бенедикт.

***
Когда гости наконец отбыли, Бенедикт потерянно уставился в окно. В голове было пусто, ни одной стоящей идеи. Радовало лишь то, что Хан, снисходительно похлопав по плечу, обронил на прощание:

— Ты неплохо держался. Даже угрожать пытался, хвалю. Не то, что прототип Андерсона в свое время.

За окном светало…

@темы: Star Trek, фанфики, джен

---

Невезение Миклоша Отта

[philipp_a]

Очень, очень редкие каноны: Магда Сабо "Старомодная история" и Матэ Залка "Добердо" .
Оба венгерские, если что ) Написано на ЗФБ-2014


Название: Невезение Миклоша Отта
Автор: philipp_a, при участии ferko_c
Бета: ferko_c, Тайлин
Размер: миди, 4060 слов
Пейринг/Персонажи: ОМП, ОЖП
Категория: гет, слэш
Жанр: драма, романс
Рейтинг: R
Предупреждения: описание сексуальной сцены между взрослыми персонажами
Краткое содержание: Миклошу Отту всю жизнь не везло.
Примечание: кроссовер романов Магды Сабо "Старомодная история" и Матэ Залка "Добердо"



Если кто в этом мире и был невезучим, то это Миклош Отт.

Узнал он о том еще в самом нежном детстве, когда матушка вместо сказок рассказывала ему истории о храбром генерале Карле Отт фон Баторкиц. Генерал начал службу в восемнадцать лет — матушка говорила, что рано, но Миклошу казалось, что это очень много! Больше всего он любил историю, как генерал сражался с турками, но и остальные были ничего. То есть она всем их рассказывала, даром что сама была урожденная Фаркаш. Отец умер слишком рано, Миклош его и не помнил, но матушка вела дом твердой рукой и всегда знала, что правильно, а что нет.

Так что про генерала слушали и старшие братья, и Миклош, и даже младшая сестра Паула — хотя зачем бы девчонке про него знать? Тогда-то Миклош и заподозрил неладное. Ну что это за фамилия — Отт? Почему бы ему не зваться, как положено — Миклош фон Баторкиц, если на то пошло? Он подписал так одну из тетрадей, но домашний учитель, господин Доба, сказал, что так нельзя, и отнес ее матушке.

Та, усадив Миклоша рядом с собой на диван, очень серьезно объяснила ему: конечно, он приходится генералу внуком, но это тайна.

— Ты же умеешь хранить тайны, Миклошка? Вот когда вырастешь, непременно устроишь так, чтобы мы снова могли носить титул. А пока послушай, как храбрый генерал победил самого Наполеона под Маренго!

Миклош понял все правильно — надо вырасти и стать генералом.

Но оказалось, здесь ему тоже не повезло: в армию по традиции шел не третий, а второй сын. Первому доставалось имение, второй отправлялся служить, а третий — то есть сам Миклош, — мог посвятить себя церкви, если имел к этому склонность. Если же нет, мог пойти по инженерной части, или по финансовой, или стать адвокатом.

У матушки и здесь все было предусмотрено.
Каждую вторую среду она заходила в комнату Миклоша, шурша нарядным платьем, проверяла, хорошо ли у него вымыты руки и уши, приказывала надеть парадный костюм и вместе с ней отправляться в гости к Бергерам.
Миклош отнекивался, говорил, что у Бергеров скучно, а парадный костюм ему жмет.
— Как же скучно? — удивлялась матушка. — Йожеф Бергер — такой милый мальчик, твой ровесник, отчего бы тебе с ним не поиграть? Или пройтись по саду с сестричкой его, Нинон? А какие у них ужины! И домашние концерты! А если, когда ты вырастешь и выучишься, господин Бергер когда-нибудь замолвит о тебе словечко господам акционерам Дебреценского банка, то ты будешь жить, нужды не зная.

Миклош уже понимал, что матушку не переспоришь.
У Бергеров его отправляли в детскую, играть с Йожефом и Нинон. Но что за радость играть с теми, кто шагу боится ступить, чтобы не помять и не запачкать праздничную одежду и не рассердить взрослых?
Йожеф не соглашался ни на дерево влезть, ни подраться, ни побегать наперегонки с дворовой собакой. Он даже верхом ездить не умел!

Самого Миклоша бывший отцов денщик посадил на коня давным-давно — в седле он чувствовал себя как дома. Еще бы, ведь генерал был не кем-нибудь, а кавалеристом! А у Бергеров — надо же! — на конюшне рядом с выездом родителей стоял пони! Пони и тележка для детей! Ладно Нинон — но Йожеф тоже ездил в тележке, как девчонка!

Правда, про генерала он выслушал, но ничего не сказал, а повел показывать новую игрушечную железную дорогу: вокруг нее собрались не только дети, но и взрослые, и ахали, и хлопали в ладоши, когда зазвонил колокольчик и поезд поехал.
Йожеф сам заводил его ключиком и теперь стоял, гордо поглядывая на Миклоша. И Нинон смотрела на Миклоша у брата из-за плеча — Нинон всегда пряталась, как мышка, и на мышку походила: и длинным острым носом, и короткой верхней губой, из-под которой торчали передние зубы.
Позже, когда их повели пить чай с пирожными, Миклош опять попробовал заговорить про генерала, но Йожеф вдруг надулся и сказал, что генерал — никакой Миклошу не дед, и что он просто примазывается. Миклош не выдержал и поколотил его.

Больше к Бергерам они не ходили. Матушка, которой Миклош честно рассказал все, погладила его по голове и сказала:
— Может, и правда Балинта отправить в Грац, а тебя в Будвайз, в артиллерийскую школу?
Миклош был счастлив. Почти счастлив — генерал, как-никак, учился в Венской инженерной академии. Но матушка объяснила, что на Академию у них денег не хватит, и Миклош, в общем, смирился. Осталось подыскать себе подходящую войну, чтобы совершить побольше подвигов. И лучше бы, конечно, при этом не уезжать далеко от дома. Домашний учитель, господин Доба, перечислил ему все войны, которые велись в это время, но не смог ответить, какая из них самая лучшая. Миклош взялся было за газеты, которые читала матушка, но там ничего про войны не было, а писали только всякие глупости: то про принца Рудольфа, который застрелился в каком-то замке, то про Вышеградскую крепость с вампирами, то про цыгана-разбойника, похитившего баронессу Балужански.

Но тут наступил сентябрь, и Миклош пошел в гимназию.
Йожефа Бергера, с которым они так и не додрались, он там не обнаружил. Зато в классе было множество других мальчиков, с которыми можно было обсуждать сражения и даже устраивать их, ездить в манеже верхом, учиться фехтовать и стрелять.
Правда, приходилось учить еще и математику, и географию, и историю, но все это можно было приспособить к будущей службе. У Миклоша получалось хорошо, и его хвалили.

Невезение на время притихло, спряталось.

Правда, Иштван, который как раз приступил к самостоятельному управлению имением, умудрился наделать долгов, а урожая, чтобы их отдать, не хватило. Но матушка опять повздыхала, достала откуда-то большую шкатулку и ушла, и через некоторое время все уладилось. Матушка наняла управляющего, который не давал Иштвану транжирить деньги на всякие новшества вроде мелиорации или, прости Господи, ирригации.

Во втором классе Миклош добрался до жизнеописания своего генерала, и с удивлением обнаружил, что в нем не значится ни сына — то есть миклошева отца, Габора Дьердя Отта, — ни других детей, ни даже жены.
По привычке он спросил у матушки, и та, вздыхая, объяснила, что генерал женился поздно, а жена его, бабушка Миклоша, была не дворянского сословия, а служила кассиршей при купальне. И хотя документы были выправлены как полагается, никто не признал этого брака, а детям и титула не досталось. Хорошо хоть, состояние никто отбирать не стал.
Миклош рассудил, что генерал так и остался генералом, и больше об этом не задумывался.

Он перешел уже в предпоследний класс, когда как-то осенью подошел к нему приятель, Дьюла, ткнул локтем в бок и спросил:
— Ты как, Миклош — идешь?
— Куда это?
— Как куда — к женской гимназии! Смотреть!
Миклош пожал плечами: если все идут, то и он пойдет, конечно.

К самой женской гимназии молодым людям подходить не разрешалось; они толпились немного подальше, у забора, под тенью пыльных тополей. Миклошу даже здороваться не нужно было — всех он только что видел на уроках. И вдруг в стороне он заметил незнакомые лица, а среди них…

— Кто это там? — спросил он у Дьюлы.

— Коммерсанты. Коммерческое училище, — приятель скривился, выражая презрение к простолюдинам, пусть даже денег у этих простолюдинов было в десять раз больше, чем у него.

Миклош вгляделся: с краю, ближе всего к дороге, стоял… ну точно, Йожеф Бергер! Он его сразу узнал. Йожеф был все такой же чистенький, хоть и вырос, конечно. И у него была трость! Ну скажите на милость, зачем ему понадобилась трость? Чтобы задаваться, конечно, в том числе перед Миклошем. У него даже кулаки зачесались.

Но тут отворилась дверь гимназии, и вышли барышни в форменных платьях и фартуках — высокие и маленькие, блондинки и брюнетки. Одни бойко поглядывали по сторонам, другие шли, скромно опустив глазки. Молодые люди схватились за шляпы, кланяясь. Миклош посмотрел на Йожефа: тот шагнул вперед, поклонился одной из барышень, что-то сказал. Барышня рассмеялась, кивнула ему — он надел шляпу и пошел рядом с ней. Миклош ее не рассмотрел, но раз Бергер ее выбрал, наверняка она была хорошенькая. Как бы узнать, кто это?

Несколько дней подряд в классе только и было разговоров, что о гимназистках. И не о них одних — некоторые хвастались, что летом успели уже вкусить запретного плода где-нибудь в деревне, а Бела Орбан утверждал, что старший брат водил его в Вене в настоящий веселый дом, к девицам. Правда, больше ничего не рассказывал — так что, скорее всего, врал.

Но мысль эта запала Миклошу в голову, и когда Иштван приехал к ним из имения, он, не долго думая, поинтересовался у брата — нельзя ли и ему, Миклошу, что-то такое попробовать? Иштван расхохотался, ударил Миклоша по плечу и сказал, что непременно все устроит.

И устроил: стоило Миклошу приехать в имение, как брат лихо ему подмигнул и сказал, чтобы вечером он дверь не запирал и ждал гостью.

Миклош не волновался. Ему было любопытно, и только, ведь гостья эта уж точно не могла быть барышней, которую провожал Йожеф Бергер. Так оно и оказалось: девка-служанка со свечкой в руке проскользнула в дверь, оглядела его с головы до ног, потом распустила шнуровку, скинула ботинки и легла. Миклош слышал, что нужно делать. Он осторожно потрогал большую белую грудь, сжал сильнее, полез целоваться. Девка хихикала, потом запустила руку ему в подштанники и сжала. Миклоша словно судорогой скрутило: он дернулся раз и другой, вскрикнул. Девка вытащила руку, сказала, что для первого раза неплохо, но надо поучиться. И поучила, конечно.

Так что когда в классе заходили разговоры «об этом», Миклош со знанием дела рассуждал, что и как, и все слушали и кивали.

Йожеф Бергер тем временем поменял одну барышню на другую. Миклош рассмотрел и эту: наверно, что-то в ней было, коли так. Следить за барышнями Йожефа Бергера оказалось делом увлекательным: Миклош даже забросил карты, на которых вычерчивал схемы сражений, цветными мелками обозначая продвижение войск своих и противника.

Матушка вздыхала: из четверых детей в доме оставались только двое — младший сын и дочь, которую следовало удачно выдать замуж. Паула тоже училась в гимназии, в младшем классе, но искать жениха ей полагалось по всем правилам: в школе танцев.

В школу танцев отдавали детей все мало-мальски заметные семьи города. А поскольку мужчин в доме, кроме Миклоша, не осталось, то ему и надлежало сопровождать сестру. В общем, не так оно оказалось и плохо — все ему были знакомы, а если время от времени надо было пригласить не сестру, а другую барышню, то Миклош справлялся и с этим.

На третьем уроке — он точно запомнил — в зале появился Йожеф Бергер. Сестру он вел под руку, но все равно казалось, что она прячется у него за спиной. Нинон, хоть и наряжали ее сейчас в платья от лучших портных, и модные прически делали, стала еще больше похожа на мышку: верхняя губа у нее совсем не прикрывала зубы, а нос был такой длинный, что кончик его, кажется, шевелился. Она робко улыбнулась Миклошу, тот поклонился. И тогда Йожеф посмотрел на него и тоже коротко кивнул.

Вот тут-то, когда Миклош Отт потерял бдительность, невезение снова взялось за него.

В конце учебного года в школе танцев устраивали бал; в этот раз всем полагалось одеться не просто в бальные платья, но в маскарадные костюмы. Матушка вручила Миклошу отцовский мундир — и дело было сделано. Зато с Паулой хлопот оказался полон рот — она никак не могла выбрать, чего хочет. Гимназисты в классе говорили, что у них дома тоже происходит то же самое.

Молодым людям не возбранялось являться без масок; так что Миклош, которому прятаться и в голову не приходило, вошел в зал один, с парадного входа, и огляделся, высматривая знакомых. Бергер, с его-то привычками, наверняка должен был надеть маску! Но Бергера не было — зато Миклош вскоре почувствовал, как кто-то смотрит на него сквозь толпу. Это была барышня, наряженная султаншей: лицо ее закрывала не маска, а чадра, расшитая жемчугом, и сквозь нее виднелись одни глаза, темные и ласковые. У Миклоша в груди что-то перевернулось, сжалось. Он бросился разыскивать матушку, которая разговаривала с другими дамами, а найдя, указал на барышню-султаншу.

Через пять минут он уже танцевал с ней. Зал плыл у него перед глазами. От барышни пахло тонко и прохладно, зелено. Знакомые глаза улыбались под чадрой. Так вот как бывает, ошеломленно думал Миклош. Неужели все это чувствуют? И Йожеф Бергер, когда провожает то одну, то другую, тоже?
Даже говорить с ней оказалось совсем не трудно. В этот раз слова лились легко и свободно, хотя он и сам не вспомнил бы, о чем рассказывал. Он думал о том, что за два часа до полуночи, когда ударит гонг, маски будут сняты, и тогда… Сердце колотилось.

Миклош протанцевал с ней не два положенных, но целых три танца, получил нагоняй от матушки и еще один от Паулы, одетой цыганкой, и пропустил их мимо ушей. Он ждал.
И все-таки медный звон застал его врасплох: он увидел, как рука в перчатке отстегивает чадру и моргнул, не веря глазам, глядя на короткую верхнюю губу, торчащие зубы и крысиный носик Нинон. Нинон!
— Матерь Божья! — выдохнул он в отчаянии. — Почему вы всегда в чадре не ходите?!

Невезение радостно вскинуло голову: именно в этот миг все звуки и голоса смолкли, и слова прозвучали в полной тишине.
Нинон всхлипнула и убежала. Все смотрели на него — и в этой тишине, четко печатая шаг, по залу прямо к нему прошел Йожеф Бергер. Остановился напротив, и, глядя в упор темными глазами, полными презрения, ударил Миклоша по щеке.

Разумеется, никто не разрешил бы им устраивать дуэль до окончания школы. Миклош, как вызванный, имел право выбора оружия, но так им и не воспользовался. Он отлично знал, что Йожеф Бергер не умеет ровно ничего: ни стрелять, не фехтовать.

Дьюла, секундант Миклоша, сказал, посмеиваясь, что все в классе и даже в городе завидуют его смелости: ни у кого не хватило бы духу сказать это Нинон в глаза. А Йожеф, должно быть, полный идиот, если выбрал сабли.

Год летел стремительно; в июне, наполненном запахами лип и жареного на вертеле мяса, дуэль должна была состояться.
Когда Миклош увидел Йожефа Бергера, тот опять стоял напротив: без сюртука, в одной только белой рубашке, с саблей в руке.
Кто-то крикнул:
— Сходитесь!
Йожеф бросился к нему, неумело размахивая саблей. Миклош встал в позицию, защищаясь, еле заметно повернулся боком — и пропустил удар. В глаза блеснуло солнце, отраженное от лезвия, и стало темно.

Потом ему рассказали, что он чудом не окривел: Йожеф Бергер ударил его по щеке чуть пониже глаза. Случайно — на этом сходились все. Конечно, разве коммерсант способен выучить хоть пару приемов?

Шрам у него остался, и глубокий. Балинт, средний брат, студент в Граце, утешал — говорил, что некоторые наносят себе такие шрамы нарочно, чтобы показать свою удаль. Миклош видел, что людям неприятно на него смотреть, но не слишком горевал: ему предстояли испытания в Артиллерийскую школу, и он днями напролет зубрил математику и географию. Единственное, о чем он жалел — о том, что Йожеф Бергер, как говорили, приходил к нему, но он лежал без сознания с разрубленным почти пополам лицом и ничего не знал.

А невезение, как пиявка, насосавшаяся крови, опять умолкло.

Надолго — Миклош Отт успел поступить в Артиллерийскую школу в Будвайзе, и закончить первый год, и побывать на маневрах, и вот теперь был дома, в отпуску.
Учиться ему по-прежнему нравилось. Правда, светлый образ храброго генерала слегка полинял: оказалось, что в той самой битве при Маренго никакой победы одержано не было, и в некоторых других тоже. Да и времена наступили не те; но хотя Миклош Отт понимал, что генералом ему не быть, то на полковника-то мог рассчитывать точно.

Большая часть его бывших однокашников никуда из города не уезжала, и через два дня он тоже чувствовал себя так, словно не было ни танцкласса, ни бала, ни дуэли, ни артиллерийской школы. И потому, когда тот же Дьюла позвал, как в старые времена, поглазеть на гимназисток, Миклош согласился. Все равно других дел на этот час у него не было, конечно.

Вообще-то Паула успела уже рассказать ему, что Йожеф Бергер тоже никуда не уехал. О Нинон же говорили, что она больше не выходит из дому. Во всяком случае, в обществе она не появлялась, а те немногие, кого Бергеры считали достойными приглашения на ужины и домашние концерты, не спешили рассказывать, видели ее или нет.

Йожеф Бергер работал в банке, принадлежащем его отцу, и считался самым завидным в городе женихом. Но напрасно барышни высматривали его на балах: он не желал появляться там, где оскорбили его сестру.

Так что они провожали его взглядами, томились и вздыхали, и никто не поверил, когда по городу разнесся слух, что Йожеф Бергер стал ухаживать за Эллике Петеш, у которой гроша ломаного за душой не было. Родители Эллике то ли бросили ее, то ли сгинули неизвестно где, и все знали, что ее воспитывает бабка, особа уважаемая и почтенная. Так что воспитание у барышни было, и отменное, а приданого — увы, никакого.
По дороге к гимназии Миклош Отт — совсем как в школе — со знанием дела рассуждал о женщинах; вернее, о том, как жить от воскресенья до воскресенья при отсутствии барышень, крестьянок и даже девок. Ясно же, что не друг с другом, не пристало будущим офицерам, да оно и по мордасам схлопотать можно. Так вот — гимнастика, холодные обтирания, занять ум учебой и... лавочки букинистов, господа! Одноклассники внимали и скептически хмыкали, но Миклош, как "повидавший мир", на них не обижался.
Невезение тащилось следом, тенью под ногами, но летнее солнце придавило его к мостовой, и пыльный городок благодушно глядел на парней...

— Смотри, смотри, — сказал Миклошу Дьюла. — Вон они!
Миклош посмотрел: Йожеф Бергер шел, наклоняя голову к барышне, тоненькой, высокой и белокурой. Йожеф Бергер улыбался, и барышня улыбалась, а за ними следом бежала собака — большая, лохматая, черно-белая, — и тоже улыбалась во всю пасть.

— Боби! — позвала девушка, обернулась — и натолкнулась взглядом на Миклоша Отта. Тот, как положено, поклонился, но она не ответила и пошла быстрее.

С тех пор Миклош торчал под забором у гимназии каждый день и посмеивался: в будни Йожеф Бергер не мог уйти со службы до вечера. Так что никто не мешал Миклошу разглядывать Эллике Петеш и обсуждать, что она, кажется, недурна собой, но слишком уж бедна. Она тоже его заметила: по крайней мере, ему казалось, что первым делом она смотрит именно туда, где стояли обычно взрослые ухажеры, а встретившись взглядом с Миклошем, вспыхивает, отворачивается и прибавляет шагу.
Ему это нравилось.

До тех пор, пока матушка не вызвала его однажды утром к себе в кабинет, расстроенная донельзя, и не сказала, что в женской гимназии скандал: Эллике Петеш написала на своей нижней юбке химическим карандашом: «Терпеть не могу Миклоша Отта!» Надпись обнаружила бабка, отнесла улики в гимназию, директрисе, а та передала через Паулу, чтобы госпожа Отт зашла к ней.
— Боже правый, Миклош, причем тут ты? Разве ты с ней знаком?
Миклош честно признался, что не перемолвился с барышней Петеш ни единым словом, друзья охотно подтвердили его невиновность. Паула рассказала, что Эллике сделали внушение, подчеркнув, что Христос не для того принял смерть нa кресте, чтобы кто-то безответственно бросaлся словaми вроде "терпеть не могу". После чего преподавательница химии чем-то вывела надпись со злосчастной юбки.

Через несколько дней, когда Миклош уже готовился уезжать, Паула принесла еще одну новость — о том, что Йожеф Бергер расстался с Эллике Петеш.

На этом, наверно, можно было бы закончить рассказ о невезении, если бы пятнадцать лет спустя уже назначенный командиром саперного отряда десятого батальона гонведской горной бригады Миклош Отт не явился в офицерское собрание, где готовился праздник по случаю прибытия пополнения.

К тому времени он успел немало перенести на войне. Начинал в Сербии, служил в Галиции и Карпатах, успел даже поучиться на саперных курсах. Учиться ему на этот раз не понравилось: городок, куда его направили, находился слишком близко к фронту, и был ни то ни се, а Миклош всегда полагал, что нельзя смешивать военную жизнь и мирную. Зато теперь он считался незаменимым: его отряду доставалось и лучшее место в казарме, и лучшая кормежка.
Матушка писала ему еженедельно, присылал весточку и Иштван, что изо всех сил старался сохранить родовое имение. От Балинта, который призван был как полевой судья, вестей не было уже полгода — но матушка уверяла, что он непременно вернется. Писала и Паула, но та больше жаловалась, как трудно стало достать продукты: в лавках не найдешь ни мяса, ни сала, хорошо еще, Иштван выручает. А нового платья у нее не было уже полгода — слыханное ли дело?

В столовой собрания — большом сенном сарае, где были расставлены столы, накрытые белыми скатертями — толпились офицеры, и здешние, и новоприбывшие. А у окна, боком к Миклошу, сидел обер-лейтенант, который показался ему знакомым.
Миклош подошел ближе — и глазам не поверил: это был Йожеф Бергер!

Юлийская Крайна — последнее место, где он предполагал бы его встретить, если бы вообще думал о нем все эти годы; даже удивительно, что сразу узнал. Правда, Йожеф Бергер не очень-то изменился, разве что лицо покрылось нездоровой желтизной, да залегли у рта глубокие складки.

Миклош смотрел и дивился, и, конечно, Бергер заметил его и уставился в все глаза.

Но тут от дверей раздался шум, защелкали каблуки: это входил командир полка, а за ним свита и адъютанты. Миклош старался не выпускать Йожефа Бергера из виду, но через головы разглядеть не мог и отыскал, когда первые официальные тосты сменились буйным весельем. Он и сам выпил изрядно: и коньяк, и вино, и вдобавок — ямайский ром, невесть как попавший на фронт.

Море ему стало по колено, и вот так, пошатываясь, он подошел к Йожефу Бергеру.
Тот, кажется, был трезв — гораздо трезвее Миклоша.

Жара в собрании стояла неимоверная. В одном углу пели, в другом пытались плясать, не обращая внимание на начальство, в третьем, кажется, закипала драка. Откуда-то появился цыганский оркестр: две скрипки и гитара, грянул чардаш.

Увидев Миклоша, Йожеф Бергер встал. Молча, не глядя друг на друга, они вышли из сарая.

По случаю праздника солдатам тоже вынесли по чарке: теперь они бродили по всему лагерю или сидели на траве, пели песни и играли в карты. Денщик Миклоша, дядя Андраш, попытался подняться и откозырять — да так и не смог.

Миклош покосился на Йожефа: они уходили все дальше, обогнув уже холм, за которым находился лагерь.

— Поднимемся? — вдруг спросил Йожеф.

Это было первое слово, которое Миклош от него услышал. Ответить он не смог, только кивнул. Шум из лагеря сюда почти не долетал, Йожеф поднимался медленно, а на полдороге задохнулся и присел, держась за правый бок. Миклош опустился рядом. Он хотел спросить, как Йожеф Бергер попал сюда, где теперь его сестра Нинон, что слышно об Эллике Петеш — но не мог, только смотрел. Даже в темноте он знал, что глаза у Йожефа остались прежними — темными: не ласковыми, не полными презрения, а странно пустыми.

Он протянул руку, сам не зная зачем — и вдруг Йожеф Бергер схватил его за эту руку и рванул на себя. Пуговицы мундиров звякнули друг о друга, и Миклоша Отта будто ударило молнией.

Они обнимались в темноте, на пыльной травке, лихорадочно ощупывая друг друга, матеря тугие петли и затянутые узлы. Йожеф Бергер дернул вниз его рейтузы, погладил по бедру. Миклош едва не лишился рассудка. Конечно, он слышал, что болтают про некоторых адъютантов, молоденьких и вертлявых, но подробностей знать не желал. Тем более что адъютанты — это одно дело, а Йожеф Бергер — это Йожеф Бергер! Совсем другое.

И тут йожефова рука коснулась шрама у него на щеке, а та, что была внизу, обхватила член и двинулась взад-вперед плавно и медленно.

Миклош взвыл, опрокинул Йожефа на землю, подмял под себя. Тот постанывал и поворачивался, чтобы Миклошу было удобнее. И все время трогал и ощупывал этот его проклятый шрам, словно ничего прекраснее не знал никогда. А потом, когда Миклош все-таки справился и с рейтузами его, и с мундиром, прижался голым к голому, захватил сразу оба члена и задвигал рукой, изгибаясь и кусая губы. Миклоша трясло, как в лихорадке: он хватался за темные волосы, глядел в темные глаза и, когда к его шраму прижались жесткие губы, забился и вскрикнул, выплескиваясь в ладонь Йожефа Бергера.

Тот вздрогнул — Миклош успел подставить руку и почувствовал, как на нее тоже брызжет теплое.

Пока Миклош отдышался, Йожеф Бергер уже успел одеться, кивнул и стал спускаться вниз.

Где он квартировал, Миклош не знал, и спросить было не у кого, так все напились. Он пошел спать, а на другое утро началось наступление.

Через несколько дней, отведя свой батальон с передовой, Миклош спросил, как там поживает обер-лейтенант Бергер, и услышал в ответ: «Убит».

Он не стал спрашивать — где и как. Это было бы такое же праздное любопытство, как чтение о застрелившемся Рудольфе. Факт, который нельзя ни изменить, ни применить в дело.
Хотя, нет: факт накладывал на него определенные обязательства. Вернуться — без славы или со славой, с титулом или без — хотя бы для того чтобы нанести визит двум немолодым уже старым девам из пыльного июньского городка...

Невезение сыто рыгало газами, ухало шрапнелью, ослепляло фланкирующим огнем.

Неделю спустя, корчась на сухой земле и глядя на кружащие в ярко-синем небе итальянские аэропланы, Миклош Отт вспомнил, как мечтал когда-то стать генералом, совершить подвиг, вернуть семье титул. Потом — как Йожеф Бергер протянул руку и потрогал его шрам. А потом закрыл глаза и простился со своим невезением навсегда.

@темы: слеш/яой, фанфики, гет